Одна любовь на двоих или обреченные ненавидеть

Как быстротечно и неумолимо время начинаешь понимать особенно четко, когда оказываешься на пороге неизбежного. Просто просыпаешься однажды утром, смотришь в окно и чувствуешь, как узел обстоятельств стягивает горло петлей. Ты трепыхаешься, сопротивляешься. Но менять что-то слишком поздно. Да и не зачем… Новый день Мито встретила задолго до его рождения. Последняя ее свободная ночь выдалась темной, непроглядной. Не звезд на небе, ни луны. Лишь тоскливые завывания ветра, да капель за стеклом. За дверью тарабанят шаги. Акико носится как ужаленная. Она приехала пару дней назад и сходу взяла над всем шефство: уборка, готовка и прочая предсвадебная дребедень. Она даже умудрилась выдворить из дома Хашираму, мотивируя это тем, что жениху, якобы, не приличествует делить кров с невестой до свадьбы. Глупые предрассудки… С самого утра до позднего вечера по дому снуют незнакомые люди, что-то моют, чистят, ремонтируют. Беспрестанно стучит молоток, гремят ведра, звенит посуда… Все это на фоне буйства непогоды за окном взрывает мозг мигренью. А дождь льет стеной третий день к ряду. Мито давит усмешку и вяло отлипает от стекла, трет воспаленные от недосыпа глаза. Небо словно плачет вместо нее. Потому что сама она больше не способна лить слезы. Их попросту не остались. Ноги заплетаются. Она чудом доползает до кровати и падает на нее ничком. Матрац кажется необычайно жестким сегодня. Отчасти из-за этого она не сомкнула глаз. Конечно это оправдания. Но все же так легче объяснить все происходящее в ней сейчас. Ее бездействие. Топорную уступчивость. А еще прожигающее огнем отчаяние. Бракосочетание завтра… Будда… Как ей пережить его? Как не сорваться? Мито перекатывается на спину, копчиком ощущая малейшие впадинки и неровности на матраце. Запрокидывается голова и тотчас резко сводит живот. На плечиках весит оно — свадебное кимоно. Красное. Из добротного, дорогого шелка. Расшитое золотом. Акико привезла его из общины, отгладила, отутюжила, повесила. Чтобы добить ее прежде срока? Мито жмет губы, стремительно садится и ловит в большом зеркале свое отражение. Горько усмехается и чересчур поспешно отворачивается. Взгляд падает на тумбу. А там еще один предмет, обладающий свойством взрывать душу калейдоскопом боли и сожаления. Гребень. Тот самый гребень, который ей давно следовало вернуть владельцу. Однако не хватает духу даже, чтобы приблизиться. Мадара… Мито вскакивает с кровати и начинает судорожно приводить в порядок одежду и прическу. Она никогда не озадачивалась своим внешним видом. Однако мысли о нем всегда будят в ней желание хорошо выглядеть. — Ты не спустилась к завтраку. — Акико вплывает в комнату с подносом в руках. После последней ссоры их отношения остались натянутыми. Но ба, в отличие от нее самой, старательно пыталась эту отчужденность не замечать. — Я не голодна… — роняет Мито, порывисто опуская руки. Не закрепленные волосы волнами катятся по спине и плечам. — Брось самоистязаться, девочка… — сокрушенно вздыхает Акико, глядя на нее с щемящей тоской. — Ты не ела вчера целый день… Этой голодовкой ты себя загонишь. Зря она пыталась залезть ей в душу. Это больно. И рискованно. Особенно сейчас, когда в ней буквально каждый нерв клокочет и отчаянно хочется бросить все… Ногти яростно пронзают плоть ладоней. Мито проводит языком по пересохшим губам, оборачивается, смотрит на ба, но видит только ЕГО. Его черные глаза. Волосы. Плавную линию гордого носа, перетекающего в губы. И громко сглатывает. Акико озадаченно приподнимает брови и она, вытянув шею, кивает на поднос. — Что там? Пахнет вкусно… Этого достаточно, чтобы притупить ее бдительность. Бабушка расцветает облегченной улыбкой и громоздит поднос на низенький столик у окна. — Суп из водорослей и твой любимый рис с омлетом. Скручивая волосы в жгут на затылке, Мито опускается на футон перед столиком, стараясь не смотреть на тумбу. Но взгляд, словно, магнитом тянет туда. Она залпом проглатывает суп и апатично ковыряется в рисе. Ей больше не осилить. Но во избежание вопросов лучше создать видимость. — Староста уже прибыл? — Пару часов назад. Сейчас он общается с Хаширамой. А после, может быть, все-таки поговоришь с ним? Он очень соскучился… — Не вижу необходимости! — излишне поспешно отмахивается Мито, швыряя палочки на поднос. С настроением с утра дела обстоят неважно. Теперь же оно испортилось окончательно и бесповоротно. — Мы с детства друг друга не понимаем. Вряд ли пара месяцев вдали что-либо изменила. Акико неодобрительно мотает головой. Пускай. Она не в том возрасте, чтобы нуждаться в чьем бы то ни было одобрении. — Ты же не такая, Мито? Губы дергаются в желчной ухмылке. — Ты права, ба… — говорит она, вынимает из сундука плащ, незаметно подхватывает с тумбы гребень и устремляется к выходу. — Я много хуже… Неоднозначное безмолвие подстегивает, подгоняет. Но с недавних пор у нее в привычках гасить неуемный пыл. Поэтому шаг ее ровный, уверенный. С шорохом распахиваются седзи. Акико понуро кидает в след: — Куда ты? — Пройдусь. — Там льет как из ведра… — Для этого мне плащ… Мадара со вздохом отодвигает отчет и разминает затекшую шею. Восковый нагар, трещащей на краю стола свечи, напоминает о промелькнувших часах и минутах. Пора завязывать с бумагами, цифрами и унылой статистикой. Ничего нового из всего этого он все-равно не подчерпнёт. Не потому что после заключения Альянса вокруг него внезапно образовалась тишь и благодать, а годы лютой ненависти сменились безграничной любовью. Просто исчезли люди, способные добыть действительно полезные сведения. Изуна… Мысль о брате стужей проносится по телу. А под ребрами пронзительным буйством расцветает боль. Переживая приступ, Мадара решительно подается вперед, диафрагмой нависает над столешницей, жмет ладонь к сердцу и сидит какое-то время абсолютно неподвижно, дожидаясь когда она окончательно отступит. Проходит несколько минут прежде чем наступает долгожданное облегчение. На их исходе он бросает взгляд на стол, облизывает пересохшие губы и выпрямляется. На краю стопкой громоздятся свитки. Офицеры согласно заведенному в клане порядку исправно рапортуют, потому как новый регламент еще не утвержден, а прежний — не отменен. Он судорожно тянет носом, проводит ладонями по лицу и пространно глядит в окно. Очертания сада плывут за мутной пеленой дождя. Раскатами грохочет гром. Пугливо позвякивают стекла в раме. А разум вдруг озаряет мысль. Свадьба завтра… Осознание этого очередным спазмом откликается в грудной клетке. Не таким мощным, как боль утраты. Однако не менее оглушительным. Завтра он навсегда потеряет Мито. Это сродни похоронам… Горькие думы моментально рассеиваются под напором сквозняка и знакомой чакры, ворвавшихся в помещение вместе с неожиданным гостем. С бесформенного плаща струится вода, безобразной лужей расползаясь по футонам. Мито Узумаки вечность стоит к нему спиной, будто никак не решится повернуться, и все льнет к створкам седзи в поисках опоры. Когда же все-таки находит в себе силы, делает это заторможено медленно и скидывает капюшон. — Не спрашивай, зачем я здесь… — опережая вопросы, надрывно шепчет она, уводя взор в сторону, скользя им по футонам, предметам интерьера, и всякий раз мимо него. — Сама не понимаю… Мадара цепенеет. Ком в горле, словно вал, не проглотить. Он сердцем рвался к ней, мечтал увидеть до… И вот она здесь — убийственно печальна, далека и, кажется, несчастна. Снова в душе боль крушит барьеры выдержки. Уж лучше б он не знал. Уж лучше б он не видел! — Нам опасно видится… — глухо вибрирует непослушный голос. Дрожь сотрясает члены, колется в кончиках пальцев и он поспешно прячет кисти под столом. — За мной следят. За тобой, верно, тоже… — Ищейкам Тобирамы, как и ему самому, сейчас не до этого… — на выдохе перебивает Мито. — Впрочем, даже если нас застукают вместе… — она прерывается, поднимает взор и их глаза встречаются. То что он видит в них выворачивает нутро наизнанку. Провокация. Она этого страстно желает. — Мне все равно… Ты знаешь какой завтра день? Не находя сил для ответа, Мадара ограничивается монотонным кивком. Трусливо. Это прописная истина. В том, что касается Мито — он самый настоящий трус. — Будешь? — всхлипывает, задерживая дыхание девушка. И он откровенно выдавливает: — Не хочу… Глупо лгать себе и ей. Он не остыл. Она тоже. Завтрашний день обещает стать пыткой для них обоих. Он бы рад избежать этих мук. Но…  — Если не приду возникнут вопросы… — Не все ли равно кто и что подумает? — негодующе хмурится Мито. Она поразительно прекрасна сейчас в своем неистовстве. Как в день их первой встречи. Пощади их, Будда! — Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы. — Как благородно! — вскрикивает Мито, подрывается к нему, порывисто выдергивает руку из-под стола и вкладывает в ладонь что-то металлическое и холодное. — Я и так в них по горло! Ненавижу себя! Тебя и весь этот проклятый мир с его горестями и утратами! Несколько шагов назад разливает море пропасти между ними. Словно обдуваемый всеми ветрами Мадара встает пошатываясь, с трудом поднимает руку и его глаза недоуменно распахиваются. Свадебный гребень матушки уныло блещет в тусклом свете свечи. — Откуда он у тебя? — Нашла на своем крыльце, — выплевывает Мито. — А как он очутился там — наука простая. — Как же? — спрашивает он, бессознательно шагая к ней из-за стола. Мито мнется секунду, поджимает губы, тянет. А когда отвечает, он понимает почему. — Так Норико исполнила предсмертную волю Изуны. Стопы врастают в пол. Онемевшие пальцы до крови впиваются в гребень. Алые капли шлепками падают на футон и с девушки в миг слетает вся агрессия. Он вздрагивает от обволакивающего тепла ее нежной ладошки, накрывшей его руку и смотрит так, словно впервые видит. — Твой брат знал о нас больше, чем мы сами… — горько усмехается она, опуская изогнутые ресницы, кажущиеся жгуче черными на фоне мраморно-белых щек. — Он слишком много хотел… — дерет горло Мадара. — Не многого. Всего лишь счастья старшему брату. Как ты теперь без него? Мадара заглядывает в ее прекрасные, чистые глаза. Она открыта перед ним, честна. Однако эта боль только его… Ею он даже с ней не сможет поделиться. Впрочем, она и не требует, абсолютно ничего не ждет. Просто на волне порыва бросает его руки и приникает к груди щекой. Теплая, любимая, нежная. Он отмирает, тает, словно снег с приходом паводка. Пальцы трепетно касаются огненных прядей. Спутанные, влажные, они отчетливо пахнут дождем и чем-то свойственным только ей. Их без остановки хочется пропускать через пальцы. А еще зарыться носом и вобрать в себя весь их запах. — Забери его… — хрипит Мадара. Он еще держится, околдованный, разбалансированный ее близостью. Бешено шкалит пульс. Он дышит все чаще. Все глубже. Скользит ладонью по мокрому плащу. А кожа плавится, горит. Со всхлипом Мито задирает голову и он срывается в пропасть ее глаз. Не остановится. Теперь уже нет. В последний раз… Голову с непреодолимой силой клонит вниз на встречу манящим устам. Она не прочь. Откровенно ждет, привстав на цыпочки, и тянется к нему всем своим хрупким станом. — Путь он останется у тебя… — выдыхает у ее губ Мадара. — На память об Изуне… А дальше мыслей уже нет. Мито хватает инициативу в свои руки, обвивает за шею и целует так, что он обо всем забывает, умирая в этой сладостной близости. — Последний раз… — летит под своды крыши. — На память о тебе… Мито вернулась домой под утро. Тайком пробравшись в спальню через окно, она первым делом скидывает плащ: не глядя швыряет его на пол и в прострации садится на кровать. Тело все еще хранит огонь ласк Мадары, трепетных, пламенных, проникновенных. Помнит, где и как он ее касался. В ушах звучат тихие слова, взрываются вздохи и стоны наслаждения. Она чувствует его запах. Ощущает вкус губ. И медленно сходит с ума, вспоминая, как это было и их последний разговор. Обнявшись, они усталые, сидят на футоне. Сплетены вместе тела, руки. Но судьбы, как и прежде, существуют порознь. — Я не хочу тебя отпускать… — признается он сконфуженно. Эти слова должны бы радовать. Однако нечто в тоне будет двоякие эмоции и она восклицает не в меру пылко: — Так не отпускай! Все по-прежнему зависит от тебя! Смыкает губы, напряженно ждет, бродит глазами по застывшему лицу, в котором каждая черточка родная и запредельно любимая. — Знаю… — упрямо трясет головой он, будто собственное эго заклинает. — Я не самый благородный человек на планете. Но так с Хаширамой поступить не могу… — А со мной, выходит, можешь? — вырывается она из его рук, взвивается в рост, не стесняясь наготы. А плащ черной лужей валяется на полу, как ее жизнь, брошенная ему под ноги. — Я не достойна снисхождения? Не достойна понимания? Твоей любви? Удрученный вздох рвет сердце на куски. Мито глядит на него не мигая. Под ее взглядом он понуро опускает глаза и смыкает в замок сильные пальцы. — Ты вправе злиться. Право сказать, у меня нет объяснений… А дальше тишина кромсает душу. Бьет по коленям слабость. Она как подкошенная падает перед ним ниц. — Я не злюсь… — оправдания как жалобный писк. Она склоняет голову, укрывшись волосами, чтобы в следующий миг резво вскинуть глаза. — Ничего не понимаю, раздражаюсь на всех, но на тебя даже обижаться не могу. Да и за что? Ты никогда мне ничего не обещал. Ничего не просил. Все, что между нами приключилось… Я сама пошла на это. Сознательно. Потому что хотела. Потому что влюбилась без памяти. Мадара отмирает, разворачивает ее к себе за плечи, бережно обхватывает лицо ладонями и утыкается лбом в лоб. Не шевелится. Проносятся мимо минуты. Затем он вздыхает. Да так, что внутри нее взвывает каждый нерв. Он любит ее. Сильно любит. Однако никогда не признается. Потому что достоинства в нем больше, нежели эгоистичности… — Где тебя носило весь день? — гремит Акико, бесцеремонно врываясь в комнату. Раннее утро, а она на ногах. Словно не ложилась. Караулила у окна свою непутевую внучку, чтобы напоследок отчитать как следует? — Много где… — откликается Мито, роняя ладони с плеч. Вихрь неги стих и теперь по телу блуждала зябкая дрожь. — Много где? — эхом вторит ба. — У тебя свадьба сегодня! Ты часом не запамятовала? — Вот именно! Свадьба, а не арест. Пока у меня нет мужа, я вольна поступать, как вздумается! — неумышленно грубит Мито. Она устала, вымоталась, лишилась души. А ба к ней явилась с нотациями… Протестующе скрипит кровать. Она встает, плетется к сундуку, с грохотом откидывает крышку и неторопливо избавляется от одежды, в надежде, что это образумит Акико и та передумает читать ей проповеди. Напрасно. Шуршит по футонам длинный халат. Акико пересекает комнату и останавливается позади нее. — От тебя за версту разит сексом. Ты была у него? — вздыхает она и Мито невольно замирает….