Red Sex

Его звали Фабрис. Лет ему было много, проблем — гораздо больше, а наших разговоров — крайне мало. Он приходил ко мне раз в несколько месяцев на протяжении трёх лет. Приходил каждый раз громко и каждый раз уходил молча. На первом сеансе он даже на меня наорал. Крик продолжился и на втором. Третий же поглотила тишина. Ему было за шестьдесят. Его жене тоже за шестьдесят. Старшему сыну — за сорок. Среднему сыну — за тридцать. Младшей дочери — за двадцать. Секса у него с женой нет более двадцати лет. Последний раз — зачатие дочери. Любил ли Фабрис супругу? Нет. Любил ли Фабрис детей? Нет. Почему так происходило? Фабрис не рассказывал. Что мне известно о Фабрисе Сантарелли? Комиссар на пенсии. Шеф Орфевра, 36. В настоящее время крупный бизнесмен. Доход? Миллиарды. Герой Франции. В интернете я нашёл статью из газеты 70-х годов и фотографию. Молодой Фабрис с медалью на груди, отдающий честь объективу камеры. В молодости он был весьма симпатичным, но… убитым. Я понял это по глазам. Фабрис не хвастался подвигом и старался о нём не вспоминать. Я долго думал, что в Фабрисе не так. Долго анализировал и крутил в голове догадки. Сейчас с уверенностью могу сказать, что мой пациент уже стоит на пороге психиатрической клиники, но ему об этом заикнуться не смею, потому что до ужаса боюсь его. А как не бояться? На кремовом диване сидит, закинув стопу на колено, мужчина в тёмно-синем костюме-тройке и белой рубашке в тонкую чёрную клетку. «Никакого галстука! Терпеть не могу галстуки!» Чёрные броги 46-о размера. Пиджак расстёгнут. В кармане жилетки клетчатый платочек, коим мужчина не пользуется. Над брюками торчит серебряный зажим. «Кто придумал ремни? Дебил! Лучше ходить без штанов, чем с ремнями!» У него нет возрастного или жирового пузика, мешающего носить ремни, однако бизнесмен предпочитает подтяжки с Y-образной спиной. Данный аксессуар стоит дороже моего костюма. А теперь представьте, сколько стоит тёмно-синяя тройка Фабриса? Угу, мой годовой заработок, а то и больше. — Ты закончил? — Что, простите? — Закончил меня осматривать? — Прошу прощения, вероятно, я просто задумался. Я поправляю очки и открываю тетрадь с названием «Фабрис». В тетради больше моих мыслей, чем истории пациента. — Месье Сантарелли, что Вас тревожит? — я записываю сегодняшнюю дату. Прошло ровно три месяца с последней встречи. У меня в кабинете белые полки, заставленные книгами о психологии и кактусами в горшках. У меня в кабинете большой аквариум с рыбками. Фабрис не любит животных, но порой засматривается на рыбок. — Вернулись кошмары. Они снова вернулись. Проблема Фабриса — сны. Ему либо ничего не снится, либо снятся кошмары. Пациент предпочитает первое, нежели второе. Он выбирает пустоту, а не мрак. Знаете, что пугает более всего? Фабрис, само собой, но когда я услышал про один из его кошмаров, меня потом несколько дней преследовали галлюцинации. — Таблетки принимаете? — Снотворное, которое ты мне выписал?! Хочешь, чтобы я подох?! Я выкинул их в тот же день, как проснулся после кошмара! Я уже привык к его голосу: к сигаретной хрипоте, к грубости слов, к язвительной интонации, к громкости связок. Я говорю себе, что передо мной полицейский, представитель правопорядка. Однако представляю отца-тирана, который вечно орёт на детей. Нет, не моего отца, а лишь образ, которым пугают шкодливых детишек. Мне — 43 года, и кажется, что Фабрис отчитывает меня. Кажется, что вот-вот, и Фабрис влепит мне хорошенько по лицу. Я чувствую себя некомфортно, когда бизнесмен в дорогом костюме приходит на сеанс. — Опишите кошмар. — Ты его знаешь. — Такой же, как и все? У него их несколько, по крайней мере, я слышал о нескольких, но догадываюсь, что существует самый страшный кошмар. — Один из. — Снова девушки? Левая рука свисает с коротенького подлокотника. Часы с кожаным ремешком, золотое кольцо на безымянном пальце. Ненавидит жену, но обручальное кольцо не снимает. Правая рука лежит на длинной спинке дивана. Плетёный браслетик из нескольких кожаных верёвочек. Ему за шестьдесят, и он носит молодёжные украшения. Ему за шестьдесят, и к двум шлёвкам на брюках пристёгнута серебряная цепь средней длины. Он носит её, чтобы её видели. Хочет быть наравне с молодыми людьми? Идёт в ногу со временем? Я не думаю. — Все, кроме одной. — Все семь? Фабрис проводит указательным пальцем вверх от кадыка до нижней губы: нижняя — ровная, верхняя — фигурная. Кожа на лице гладкая, всегда гладкая. Виски квадратные, подбриты, смею предположить, что длина волос на висках и затылке примерно пять миллиметров, а вот макушка коротко стрижена, небольшие локоны спадают по бокам, но не на лоб. Волосы серые, седые, густые и, возможно, жёсткие. Красивые. У Фабриса красивая стрижка. Раньше он был брюнетом, о чём говорят широкие брови и длинные ресницы. Зачем мужчинам длинные ресницы? Наверное, чтобы сводить женщин с ума. — Да. — Опишите их. — Одежда, словно тряпичный серый мешок. Они не нагие, как положено. Все интимные части тел закрыты. Женщины лежат на полу в хаотичном порядке в каком-то зале. — Что за зал? — Какая разница?! — Важны детали, месье Сантарелли. — Стёкла вместо глаз и свастики на лбах. У каждой девушки. Руки, шеи и ноги в глубоких порезах от толстых верёвок. Видны кости. И… — Гвозди? — Повсюду. В каждом теле. Фабрис боится гвоздей и разбитого стекла. Он не признаётся, но каждый раз с комом в горле говорит эти слова. — Эти девушки привлекают Вас в сексуальном плане? — Никогда не привлекали. Испытывать эрекцию на мёртвого человека?! — он отрывается от спинки дивана и подаётся вперёд. Воротничок рубашки под натиском плеч слегка смещается, обнажая область под шеей. Фабрис не застёгивает на рубашках три верхние пуговицы. Цепь с толстыми звеньями всегда приковывает взор. — За кого ты меня держишь, Ольмедо?! За извращенца?! Мягко сказано, мягко сказано. — Девушки, зал и Вы. Какое действие совершается? — Они лежат хаотично, но рядом друг с другом. Я иду по ним, стараясь не задеть конечности и головы, стараясь наступать на пол, а не на них. Иду вперёд, не понимаю, почему иду по трупам, когда можно пройти рядом — там, где они не лежат, пол ведь большой. Фабрис занимает первоначальную позу на диване и смотрит на мой стол. Его взгляд непоколебим. Он не здесь. Он видит не мой стол. — Я прошёл полосу препятствий. Они остались позади меня. Я стою на бетонном полу и не делаю шаг вперёд. — Вы просыпаетесь. Как обычно, в поту, — догадываюсь я. Об этом сне я слышу впервые. Это новый кошмар, но действующие лица всё те же. Каждый сон заканчивается мокрым и холодным пробуждением. — Я стою в своей комнате, в своём кабинете. Горит потолочная люстра, горит лампа на дубовом столе. Не знаю, который час, но если горит свет, значит ночь или вечер. Я стою на одном месте. Одет точно так же: тёмно-серый костюм и белая рубашка. Я чувствую что-то… что-то ползёт по ногам вверх. Не опускаю взгляд, но откуда-то понимаю, что это рука… это руки. Они трогают меня. Они не запускают пальцы под брюки. Проводят ладонями по голеням, по икрам. Очень приятно, когда их кисти оказываются на внутренних сторонах бёдер. Ткань не тонкая, но линии на их ладонях отпечатываются на моей коже. Они не трогают пах, но я всё равно чувствую возбуждение. Мне приятны их касания. Всё выше. И вот они перешли на поясницу. Я не смотрю на девушек, на то, как они поднимаются с пола, не смотрю на их лица. Знаю, как они выглядят, видел их настоящими. Они поднимаются и прижимаются ко мне. Все семь девушек. У меня эрекция, но в сексуальном плане я не желаю этих девушек. — А в каком плане Вы их желаете? — Ни в каком, — у него чешется нос. — Они ниже меня ростом, и их волосы пахнут кровью и железом. Тошнота подходит. Я представляю их головы и гвозди, — Фабрис откидывает голову назад, упирается макушкой в стену. — Я просыпаюсь. Пижама насквозь мокрая, она прилипла к телу. Я весь мокрый, как будто только что вышел из душа, — он спит в шёлковой пижаме, тёмной и скользкой, гладкой, как его лицо. — Иду в ванную, по пути раздеваясь. Бросаю на пол пижаму и встаю под душ. После этого я не заснул. Фабрис поднимается с дивана и подходит к аквариуму с рыбками. Аквариум стоит справа от меня, так что пациент совсем близко. — Месье Сантарелли, как Вы сами объясните свой кошмар? Есть какие-нибудь мысли? Фабрис наклоняется и всматривается в маленьких рыбок: — Почему пираньи, Ольмедо? — Долго мечтал о них. А домой мне жена не разрешает ставить большой аквариум. — Можно ведь небольшой. — Опасность должна занимать большое пространство. К слову, рост Фабриса больше 190-а сантиметров, а вес — 120 килограмм. Он сам мне сказал на втором сеансе между ором. Ещё год назад посещал фитнес клуб, решил придерживаться формы, всё-таки бывший комиссар. У него превосходная фигура, я вижу это по тому, как рубашка облегает тело каждый раз, когда он сидит на диване передо мной. «Только двубортные пиджаки» — сказал Фабрис на четвёртом сеансе. Мужчина застывает. Смотрит в своё отражение на стекле. Ему неинтересны пираньи, ведь сам он — Тупорылая акула, опаснейшая акула на планете: непредсказуемая и агрессивная. — Что Вы видите? — Ничего, — я замечаю, как двигаются его ресницы. — Это просто тупые рыбки. Он видит себя бритоголовым. Волосы не более трёх миллиметров длиной. Он видит гвозди в голове, щеке и шее. Он видит вырезанную свастику на лбу. Фабрис переводит взгляд с аквариума на меня. Опущенные веки и зрачок, сливающийся с цветом радужки. Что такое посмотреть в бездну? Посмотреть Фабрису в глаза. — Ты же знаешь, что со мной, Ольмедо, но не говоришь. — Вы не любите, когда кто-то лезет в Вашу жизнь. — А для чего тогда нужны психиатры? Для чего тогда я хожу к тебе три года? — Чтобы высказаться. — Не-е-т, Ольмедо, — он засовывает руки в карманы брюк и не застёгивает пиджак. — Я хожу сюда, чтобы избавиться от кошмаров. У тебя это немного получается с помощью таблеток. Так вот, — пациент ставит кулак на мой стол, и я представляю этот кулак у себя в голове, — таблетки? Он огромный и высокий. Я пододвигаю к себе тетрадь, чтобы Фабрис не видел мои записи. — Вы их выкинете. — Другие! Выпиши мне другие лекарства! — Они не помогут, месье Сантарелли. — Предлагаешь мне не спать? — Предлагаю изменить расписание сеансов, — я беру со стола маленький календарик. — Я не буду болтать с тобой каждый день! — Тогда девушки будут приходить к Вам каждый день. Он убирает кулак в карман и отходит спиной к аквариуму: — А я не боюсь их, — нервный смешок. — Тогда почему называете их появления в снах кошмарами? — Мёртвый человек не приснится в хорошем сне. Таблетки, Ольмедо, и до встречи через три месяца. — Я читал о Вас, о Вашем геройстве. Я знаю имена тех девушек. Нижняя челюсть выпячивается вперёд. Брови хмурятся, и кончик носа двигается. Он принюхивается, как хищник к лани, он набирает воздух в лёгкие перед броском. — Им не нужен был такой герой, как я. Такие, как я, героями не становятся. — Не вспоминайте мёртвых, вспоминайте живых. — Женщины моей жизни, женщины моей смерти, — с гордостью произносит Фабрис. — Вы презираете супругу, Вы расстроились в детях, у Вас нет друзей, но имеется куча любовниц. — Про это не пишут в статьях обо мне. — Не нужно уметь читать, чтобы догадаться о таком. — Замещаем мёртвых живыми? Хочу ли я узнать о его сексуальной жизни подробно? О, да. Почему? Объясню чуть позже. — Думаю, что пора поговорить о живых. Фабрис опускает подбородок и хрипло смеётся: — Тебе это не понравится, Ольмедо. — Не судите за меня. — Не нужно быть психиатром, чтобы понять, какая я сволочь. Всё также смеясь, улыбаясь и поглядывая на меня искоса, Фабрис выходит из кабинета, так и не застегнув двубортный пиджак. Я не рассказал о себе. Итак в двух словах. Меня зовут Люк Ольмедо, мне — 43 года. Я женат на Мишель вот уже пятнадцать лет. Нашему сыну Онри — 14 лет. Работаю психиатром довольно долго, но контингент клиентов довольно своеобразный. Ко мне приходят исключительно люди, которые не признают свои болезни, каким и является Фабрис. Я смотрю на запись сеанса в тетради. «Он широко ставит ноги, когда сидит. Он широко разводит колени, когда сидит нога на ногу. Шаги размашистые и тяжёлые. Ноги… ноги длинные. Сонная артерия всегда вздута. Подносовой желобок выделяется, порой Фабрис слегка надувает губы, когда произносит колкость. Руки сильные, по одной вздутой вене на внешних сторонах ладоней. У него татуировка на груди слева. Чёрный рисунок проглядывается сквозь светлую рубашку. Через расстёгнутую рубашку видны грудные мышцы». А предыдущие записи? Описания костюмов и жестов, описание его лица. Описания голоса и мимики. Я представляю, как он возбуждается от касаний по внутренней стороне бедра. Вспоминаю, как он запрокидывает голову. Вижу шёлковую пижаму, прилипшую к его телу. Я женился на Мишель, потому что ей было далеко за двадцать, и потому что ей пора было замуж. Ребёнка мы хотели оба вне зависимости от наших взглядов. Мишель не знает, а я знаю — у меня давно не было мужчины. Я боюсь Фабриса потому, что могу не устоять, но каждый раз жду с замиранием сердца один раз в три месяца. Он ведь убьёт меня, когда узнает о моих мыслях. Ага, убьёт, потому что пациент — ярый гомофоб. И вот я решился на отчаянный шаг, предложив участить наши сеансы. Фабрис не придёт, не станет со мной говорить. А я так хочу узнать его перед тем, как он всё-таки переступит порог психиатрической клиники.