Red Sex

У Фабриса незакрытый гештальт, причём очень давний. Более сорока лет его преследует травма в виде семерых девушек. Семь мёртвых девушек, семь жертв, но по данным из газеты их было восемь. Пациент понимает, что их нет в живых, как и понимает то, что ничем им не поможет. Почему же они его преследуют? Я думаю, что это началось ещё тогда, сорок лет назад, когда они умерли. Фабрису не оказали психологическую помощь, когда он вернулся во Францию — ему вручили медаль, кучу денег и славу. А что делать с погубленной душой? Смириться и жить дальше. Психологическая помощь нужна была и маленькому мальчику Фабрису, но в детском доме посчитали иначе. Ребёнок пробыл в приюте год, а потом его усыновили. Решение проблемы? Я не думаю. Я — бисексуал. Так вот получилось. Мне нравятся женщины, но и мужчины весьма привлекательны. К кому я больше склоняюсь? Даже не знаю, с учётом того, что женат на Мишель. Мне не сложно заметить в толпе красавчика и пройти мимо. Мне не сложно скрывать свою сущность от жены. Хочу ли я мужчину прямо сейчас? Только бизнесмена в серой тройке и розовой рубашке; бизнесмена, что сидит на крутящемся кресле без спинки — в порыве ярости Фабрис вырвал спинку у этого кресла. Обещал купить новое, но обещание не выполнил. Ему за шестьдесят, и стопа снова лежит на коленке. Ему за шестьдесят, и он крутится на кресле, как маленький мальчишка. Он сидит ко мне боком, я замечаю дырку в левом ухе. Его руки скрещены на груди, его сильные и мужественные кисти. Фабрис Сантарелли явился через три дня. — Они приходят ко мне не только во снах, — в кабинет врывается голос настоящего мужчины. — Девушки? — Ольмедо, ты бреешься утром или вечером? У меня щетина на лице. — Я бреюсь очень редко, в основном летом, чтобы не было так жарко. Моей жене нравится небритость на мужчинах. А вот мне наоборот — я люблю гладко выбритых мужчин. — Мужчина бреется по утрам, чтобы угодить начальнику на работе. Мужчина бреется по вечерам, чтобы угодить ночью женщине. Я всегда бреюсь по вечерам. Но в тот вечер у меня не было планов, не было желания, не было женщины. Я представляю его комнату-кабинет и личную ванную. Фабрис уже много лет живёт в разных мирах с женой. Он стоит перед раковиной и бреется. На нём чёрные брюки со спущенными подтяжками, ни рубашки, ни майки нет. Грудные мышцы, татуировка слева, кубиков нет, плоский стальной живот, ни одного волоса на теле, только на предплечьях. В правой руке бритва — бицепс напряжён. Левой рукой он опирается о раковину — на локтевом сгибе вздулась вена. — Я побрился, смыл пену с подбородка, нанёс лосьон. В нос ударяет травянистый аромат лосьона после бритья. Фабрис не использует спиртовые смеси, которые сушат кожу, предпочитает натуральные, на основе трав и масел. Они настоящие, они вкусно пахнут. Я утыкаюсь носом в его щёку и губы — мягко, нежно и запах алоэ вера. — Посмотрел в зеркало и в отражении увидел женскую руку на своей ладони. Её пальцы начали медленно подниматься по предплечью, приглаживая волосы. Я знал, что она одна из них, понял это по холодному касанию и крови под ногтями. Но от чего-то мне нравились её прикосновения. Я следил за рукой, как она обводит бицепс, как проходит сзади шеи и перемещается на вторую руку, как опускается, как переплетаются наши пальцы. «Привет. Хо. Никого нет дома: ни любви, ни надежды, ни чести у меня пока нет. Я буду весел. Привет. Хо» — в голове проносится песенка Дэвида Баервальда. — Она появилась из ниоткуда и исчезла в никуда. — Вы узнали её? — Седьмая. Я не видел её лица, но подумал, что это седьмая. — Почему? — Я помню голос. Помню девушку ещё живой. Мы разговаривали незадолго до смерти. Вот я видел её живой, а через день обнаружил труп. — Зачем она пришла? — Сказать, что она рядом. Никакого сексуального подтекста. Полуголый мужчина и женщина. Она не коснулась его спины, живота или груди. Она провела мёртвой конечностью по его рукам. Седьмая рядом и не винит Фабриса в своей смерти. Галлюцинации. Я так и знал. — Было ещё что-то подобное? — Тоже ванная. Я собрался уйти на вечеринку, выпить, переспать с женщиной. Зашёл в туалет, отлил, помыл руки. Они стояли за моей спиной. Я представляю его в бежевых брюках и болотном пиджаке. Белая клетчатая рубашка с расстёгнутыми до живота пуговицами, без жилетки. Подтяжки держатся на брюках не на защёлках, а с помощью крупных пуговиц. От Фабриса пахнет вкусным одеколоном. Бизнесмен чистый, свежий и притягательный. Лето, темнеет, и музыка орёт с улицы. Фабрис переспал с кем-то в ту ночь, я не сомневаюсь. — Они подошли ко мне со спины и встали рядом. Все семеро. Они смотрели на меня через зеркало. Почему я, здоровый мужчина, боюсь каких-то полутораметровых баб?! — Фабрис с ненавистью смотрит на меня. Этот вопрос адресован не мне и даже не самому себе. Пациент отводит взгляд, он продолжает сидеть боком: нога на ногу, руки на груди. — Указательный палец правой руки был в крови. Я всё смотрел и смотрел в зеркало, и мне ничего не оставалось, как… — Нарисовать себе на лбу свастику, как у них. — Не напрямую, не на себе, а на зеркале, в том месте, где отражался мой лоб. Я переворачиваю страницы тетради назад: — Когда это было? — Много лет назад. Я ещё работал на Орфевр. Совсем немного оставалось до пенсии. Фабрис достаёт из внутреннего кармана пиджака очки с прямоугольными линзами коричневого цвета. Они закрывают глаза, а во рту появляется сигарета с оранжевым фильтром. Я не курю, в моём кабинете никто не курит. Пациент собирается уходить. — Мы ещё не закончили, месье Сантарелли. — Ты достаточно накалякал в своей тетради, — сигарета дёргается во рту, предмет искажает грубый голос. Вот уже в руках зажигалка. — У Вас есть особая галлюцинация, особая девушка. Расскажите о ней. — Не дождёшься. — Боитесь, что из-за Ваших слов она снова появится? Впервые за время сеанса Фабрис поворачивается ко мне передом. Нет очков на глазах, нет сигареты во рту. Обе стопы опущены на пол. Обе кисти лежат на коленях. Цепь на брюках ловит луч света и рикошетит в мои глаза. У Фабриса краснеет низ шеи — переход к ключицам, и появляется мокрый блеск в ярёмной ямке. На его чуть загорелой коже изумительно смотрится розовая рубашка. — Как-то раз я очнулся, сидя в кресле. Заснул в обед. Заснул! Представляешь! Отрубился, как старый дед! — связки напрягаются, слюни скапливаются между зубами и губами. — Она сидела передо мной на коленях. Ворсовый ковёр впитывал в себя её кровь. Щиколотки перевязаны, руки заведены за спину, запястья скованы. Руки и ноги соединены между собой другой верёвкой, путы проходят по всему телу. Это могло было быть шибари, но шибари — это сексуально, а от девушки передо мной сексом не пахло. Её тело было покрыто веществом, похожим на глину. В сосках — стекло и иголки, в груди — гвозди. Ты же понимаешь, Ольмедо, какие это гвозди? Не маленькие, — Фабрис показывает пальцами сантиметров шесть, — а такие, какими прибивали Иисуса к кресту, — он скалится в улыбке. — Смотрел «Страсти Христовы»? — Смотрел, — я тяжело сглатываю, понимая, куда ведёт Фабрис. — Вот такие гвозди. Я слышу в ушах стук молотка о шляпку гвоздя. Я вижу, как заострённая железная часть проходит сквозь кожу. — У неё и в лицо были вбиты гвозди. В глазах — стёкла. Не вместо глаз, нет. Он делал иначе. Он засовывал их под веки, и острые края резали тонкую ткань. Глаза оставались на месте до той поры, пока не вытекали под давлением. Её волосы в крови. Через дыры в щеках, через порванную плоть, виднелась ротовая полость. Если бы я открыл ей рот, то увидел язык в иголках. Всё дело в позе, Ольмедо. Её тело полностью передо мной. Оно соблазняет меня. Грудь выпячена, живот отведён назад, голова запрокинута. Кровь стекает по её телу, как пот в жаркую погоду, а частички плоти отваливаются. У меня появляется металлический привкус во рту. Сейчас стошнит. Нужно запить порыв. — У меня ведь на столе стоит фигурка, — Фабрис приподнимает скулы в нервной улыбке. — Я тут же посмотрел на статуэтку — она была на месте. И вот девушка передо мной начала подниматься. Как, если руки и ноги связаны между собой? Когда она встала, верёвки упали на пол, а из запястий и щиколоток потекла кровь. Когда она встала, у меня встал. Она красивая и сексуальная. Она высокая, у неё широкие плечи и восхитительная фигура. Знаешь, Ольмедо, есть животы, на которые хочется кончать — вот у неё такой живот. Я хотел увидеть ягодицы, потому что бёдра были что надо, но она не повернулась ко мне спиной, — Фабрис наклоняет голову назад и набок, представляя образ. — Даже с иголками и стёклами её грудь была пленительной: третий размер, возбудившиеся соски, ареолы аккуратные и маленькие. Мне хотелось дотронуться до них, сжать и провести пальцами между грудей, — он закрывает глаза и облизывает губы кончиком языка. — Лобок был выбрит, что меня удивило, половые губы — тоже. Это странно для женщин того времени, ведь тогда естественность пользовалась популярностью. На её гениталиях ни одного волоса, — Фабрис расплывается в улыбке, оскаливая белые зубы. — Мне хотелось провести влажным языком между губ, затронув клитор. Она так и стояла, показывая себя, а я желал пройтись поцелуями по бёдрам. А потом она исчезла, — Фабрис открывает глаза. — С тобой всё в порядке, Ольмедо? Я бы с удовольствием сейчас взял у Фабриса сигаретку. Скрещиваю руки на груди, чтобы спрятать вставшие соски, но перед этим поправляю ремень на брюках. Струя пота течёт вниз от пупка, и волосы потеют на затылке. Появляется приятное, щекочущее ощущение в паховых складках. Я снимаю очки и дотрагиваюсь до закрытых век. Мурашки бегут по лопаткам. — Всё хорошо, спасибо. Просто жарко. — У тебя тоже встал на неё? Я прикрываю рот и смеюсь в ладонь: — Она красивая, не спорю. — Вот и я после её исчезновения передёрнул на том же самом кресле, — Фабрис надевает очки и засовывает сигарету в рот. — Если она придёт снова, не буду возражать. Я с удовольствием трахну свою галлюцинацию. Мужчина в сером костюме встаёт и отодвигает ногой кресло. Он всё сказал, что хотел. — Я всё-таки предпочёл бы в следующий раз поговорить о живых и реальных людях. — Тогда ты кончишь под столом, Ольмедо. Я тебя предупредил. Фабрис подкуривает сигарету и выходит из кабинета, а я тяжело выдыхаю, откидываясь на спинку кресла. Не то, чтобы у меня встал — это мягко сказано. У меня член вот-вот сломает ширинку. Я никогда этого не делал на рабочем месте, но другого выхода не вижу. Упаковка сухих одноразовых салфеток и расстёгнутые брюки. Даже с Мишель я так не возбуждался. За пару минут из меня выходит столько семени, сколько ещё никогда не выходило. Повторюсь, галлюцинация обворожительна, но кое-что есть более возбуждающее. У него красивые губы, и я мечтаю почувствовать их вкус. У него интересно двигается рот, и я хочу проверить, как он пользуется им во время поцелуя. Он любит целоваться, любит зацеловывать части тела. Призраки трогали его, а я не смею подойти к нему. Я — бисексуал. Про мою внешность говорят: «приятный, интеллигентный мужчина». У меня начали седеть волосы в 40 лет, данное событие принесло свои плоды — шарм. Я милый и добрый. У меня ухмылка кота и усы, как у кота. Непонятного цвета глаза и причёска, как у поехавшего головой профессора. Я — сангвиник по темпераменту и интроверт. Рост — 175, вес — 73. Вообще я худенький, но ем много. У меня дурацкие волосы на груди и животе. Я тот, кто сверху, я — актив. Среди мужчин всегда выбирал тех, кто громкий, яркий и весёлый. Я всегда был тем, кто овладевал мужчиной. Не универсал и никогда не хотел, чтобы кто-то мной овладел. До сегодняшнего дня. Он высокий и крупный. Ярый холерик и экстраверт. Он красиво одевается, а в его волосы я хочу погрузить каждый палец. Обожаю волосы Фабриса. Он говорит с грозным придыханием, и это дыхание я ощущаю на шее. От него вкусно пахнет, запах его духов простоит в моём кабинете до завтра. Что я написал в тетради? «Серая тройка и розовая рубашка. Хочу расстегнуть зубами пуговицы. Хочу, чтобы он затянул на моей шее подтяжки. Хочу, чтобы вместо сигареты в его рту был мой язык. Хочу стоять перед ним на коленях. Хочу, чтобы он кончил мне на живот». Полный дурдом. Я — бисексуал и всегда был сверху, а сегодня представил за своей спиной Фабриса, который отрывает мои ноги от пола, чтобы удобнее в меня войти. Его руки держат за живот и грудь, он не отпустит, пока не кончит, а я так не хочу, чтобы всё кончалось.