Прощайте, счастливо!

Арсений вяло провожает взглядом привокзальные заборы и брошеные на путях вагоны — спать хочется страшно, но ничто буквально не может испортить его настроение. Он кемарит, пока соседи, бабушка с внучкой, не начинают копошиться и пинать его по слишком длинным для этого бренного мира ногам. Зато, если бы ему выпал шанс пососаться с Шастом, тому бы не пришлось сильно наклоняться. Арсению тридцать, и ему скучно — поэтому он зарабатывает деньги, чтобы ездить на концерты и покупать всякую шушару с символикой. Если спросить его, что так привлекло в Шасте, Арсению бы не хватило слов, чтобы описать, насколько этот парень привлёк его года три ещё назад, с первым же своим альбомом. Он гордо указывает, что он «олд» среди его фанатов, и олд не только по фанатству; больше по возрасту, конечно. Все друзья и знакомые говорят ему, что он слишком стар для такой хуйни, но Арсений называет себя Поклонником с большой буквы, заказывая очередную футболку в коллекцию мерча. На самом деле, он понимает, что он фанючка самая настоящая. Отряд слюнотечных, семейство блескоглазых, род припизднутых. Да. Его совершенно ничего не смущает, зачем ему иначе вся его зарплата веб-дизайнера на фрилансе? Кормить Мурлыку Лоснящегося, своего кота, в общем, и гонять в разные города на концерты Шаста. Так он обзавёлся десятком полезных знакомств во многих городах России, а ещё его серая жизнь офисного планктона стала порядком краше — возможно, дело не в Шасте, а в отсутствии офиса, конечно. Но Антон Шастун (самый домашний, незазвездившийся, мягкий и простой человек на свете белом), что кроется за образом Шаста, говорил, что надо избавляться от камней, которые душат вас и тащат на дно, даже если вы — тина, и априори там должны быть. Свободу тине, в общем. Арсений не мог не послушаться такой пламенной речи о правах тины. На вокзале его встречает Серёжа, которому повезло знать Арсения ещё до того, как тот стал «соплёй в потоке бытия». Он единственный не осуждает Арсения за его увлечения, ему в целом насрать на то, по кому там сохнет и течёт Арсений — круговорот воды в природе Попова для него лишь повод для шутки. Серёжа вообще очень уютный человек, который и приголубит, и застебёт (несомненно, по-доброму), поэтому Арсений рад встрече с ним каждый раз — и поэтому же в Москву он ездит как можно чаще. Когда там концерты Шаста или шоу с Шастом снимают, конечно. Двух зайцев, коротко говоря. Москва же встречает его нелюбимым солнцем, которое разве что не ржёт ему в глаза своей яркостью. Но зато в столице уже чувствуется весна, в отличие от по-зимнему хмурого Питера, где ещё горы снега и говна, которое в землю ещё не впиталось, но и под снегом не прячется «импостером». Это слово Арсений услышал, когда Шаст приходил на стрим к какому-то лоху с «Твича» и играл там в странную игрушку с разноцветными человечками. Вообще, быть фанатом — очень познавательная деятельность, Арсений узнаёт столько нового о мире вокруг и идёт в ногу со временем, кажется, только из-за этого. Хоть Шасту тоже тридцать, но он морально будто чуть-чуть моложе — может, дело в воспитании или в интересах, но Арсений рад под его влиянием открывать в себе что-то новое. — Чё, когда у тебя концерт сегодня? — спрашивает Матвиенко, открывая дверь машины. — В семь вход откроют, но сам понимаешь, мне надо быть там часа за два-три где-то, — отвечает Арсений, и Серёжа кивает равнодушно. Золото, а не человек. Тот тоже зевает, потому что рань несусветная, но Москва вся уже в суете. Арсений, конечно, любит зарабатывать деньги на концерты, но не чтобы тратить их на дорогущие сапсаны и не просыпаться в пять утра. Он знает, что сейчас он позавтракает, и на одном только предвкушении концерта Шаста он вывезет весь день, а впечатлениями после — ещё кусок ночи. Конечно, Антон ещё не собирает «Крокус» (что плохо для него, но хорошо для Арсения, который хочет ловить его взгляды в первых рядах не за десять тысяч рублей за билет), но уже и не «16 тонн», где если чихнуть, то въебёшься головой в сцену и чуть ли не ему в какие-нибудь очередные цветастые кроссы. Арсений, конечно, мечтает пожать ему руку, обнять, может, даже, но собирать носом грязь с носов кроссовок — это уже слишком, и футфетиша у него тоже нет. Пока что, по крайней мере — вдруг ноги Антона уведут его на эту тёмную дорожку? Проблема в объятиях и рукопожатиях состоит в том, что Антон вообще никогда не делает фан-встречи или мит-энд-гриты, и это печалит Арсения сильнее, чем теснота клубов и цены на билеты. Он, конечно, уважает границы Шастуна и не хотел бы доставлять ему дискомфорт. Однако время, когда он не мог сказать и словосочетание связное при нём — так, что даже воображая гипотетическую встречу, у него тряслись коленки — уже давно прошло. После десятка интервью и концертов штук тридцати он хочет пообщаться с ним о всяком-разном без этой грани певца-фаната, но это невозможно, и Арсений знает об этом. Он отлично умеет довольствоваться малым, и по сравнению с работой в офисе вся его жизнь сейчас — это ещё что-то очень большое. При довольствовании огромным же есть риск задавливания. Так что ему хорошо и так, а то, что сосёт под ложечкой, спокойно заедается отбитым «пять» рукой в кольцах. Ну, Арсению хочется так думать. — Чего, куда дальше поедешь? — Не знаю, думаю в Екатеринбург или в Рязань. Маленькие площадки всегда как-то поинтимнее, — говорит Арсений. На маленьких площадках он может разглядеть даже родинки на лице Шаста, стоя в своей фан-зоне, и кажется, будто поёт Антон только для него, нагибаясь и отдаваясь полностью, каждую ноту пропуская через себя. Арсений не влюблён, но очарован — Антон кажется очень искренним и настоящим в этой пластиковой и блестящей медийной обёртке. Серёжа ржёт откровенно, откинувшись на кресло на светофоре. — Это концерты или порно-шоу? Арсений выразительно цокает. — Когда людей меньше, коннект лучше чувствуется. Артиста со зрителем. Так понятнее? — Да ты чё, я ж только рад буду, — усмехается Матвиенко, — если у тебя с этим твоим Шастом будет интимнее. — Ага, никакой смазки не понадобится, — шутит Арсений сам раньше, чем Серёжа начинает хотя бы думать эту мысль. — Заметь, ты это сказал, — улыбается он и заворачивает в неприметный дворик. Все красивые места Москвы за столько поездок Арсений уже посмотрел, поэтому план на этот день — завалиться к нему домой, выпить пива, обсудить всякие сплетни об общих знакомых; мечта, а не жизнь. Особенно, когда вечером он пойдёт смотреть на Шаста — и слушать, как «ветер шепчет ему на ухо перестать быть трусом» и как «свет разгонит пыль и заставит их чувства разложить по полкам и по шкафам». Ночью, правда, у него поезд обратно — заказчик хотел непременно встретиться лично. Арсений хотел бы остаться на подольше, тем более, что Шаст будет на съёмках «Вечернего Урганта» с премьерой нового трека. Но у Арсения, к сожалению, не самые быстрые пальцы в Диком Питере, и он не смог туда записаться. Жаль, конечно, что они с Антоном не друзья — тот бы давал ему проходки; и не только. Он бы давал ему своё внимание и интерес — Арсений хочет этого больше. Тем более что смотреть два часа на малознакомых людей, чтобы увидеть пятиминутное выступление Антона не есть предел его мечтаний. У него сегодня будет таких выступлений на целых два часа. Многие его друзья крутят у виска и смотрят на него, как на умалишённого, когда Арсений покупает очередной билет и лезет следом на сайт «РЖД», но никому нет дела, что Арсению от этого хорошо. Он смотрит на мир, хотя бы в пределах России, он знакомится с людьми и получает так много серотонина, что он мог бы быть серотониновой батарейкой ещё месяц после — и он ни о чём не жалеет. — Сегодня на Арбат не поедешь? — спрашивает Серёга, открывая дверь. Арсению в ноги сразу бросается Васька-обосрыш — у Серёжи отвратительная фантазия на имена. Но, в общем-то, приписка оправдана — Васька кот дворовый, у него и шерсть клоками растёт, и палец один откушен. В общем, мечта, а не животное. Зато ласковый и преданный — корову и жену ищи в своей деревне. Или, в случае Васьки, на улице. — Нет, не хочу. Я был тут две недели назад, я думаю, каменная кладка по мне не успела соскучиться, — отвечает Арсений, начёсывая Ваську за ухом. — Когда в следующий раз? — Не знаю, на вк-фест, наверное. Я уверен, он там будет. — Так он же у вас, — хмурится Серёжа. — В этом году и у вас, — хмыкает Арсений. — А у нас в квартире газ, а у вас? — А у нас слюнепровод, вот, — перестёбывает его Матвиенко. — И ты поедешь и туда, и сюда. — И я поеду и туда, и сюда, — улыбается Арсений, и Серёжа смиренно кивает. Золото, а не человек. Через час они уже распивают по второй бутылке — начинать бухать в восемь утра никому из них ещё не приходилось. Продолжать — безусловно, но такой опыт у них впервые, и за тридцать это, возможно, очень плохая идея. Но, как любят говорить, Шаста любят только мелкие писюхи, так что Арсению в душе четырнадцать, его печень ещё бодра и весела. Шастун — это эффект плацебо. — А ты не пробовал написать своему этому Шастуну? Подарок передать с запиской? Вдруг бы он тебе ответил. — Как, голубем, бля? — фыркает Арсений. — У него таких как я, ещё… ну, человек двадцать, если мужчин и его возраста. Да и вообще, с чего ты взял, что ему нравятся мужики? — Он выглядит как гей гейский, — жмёт плечами Матвиенко. Арсения скукоживает в высохшую сливу до такой степени, что от фейерверка в глазах пиво просится наружу. — Фу таким быть. Невозможно сказать по жестам или внешности, что кто-то стопроцентный гей. Вот по мне разве скажешь? — Ещё как. Ты поёшь Бритни Спирс в душе. Ну и Шастуна этого своего тоже. — Ты не можешь судить! — возмущается Арсений. — Потому что ты давно меня знаешь. И то, что я милая бишечка, ты тоже знаешь. Между прочим, мы, бисексуалы, тоже существуем. Мы шутка для вас? — Арсений, ты не бисексуал, ты — Шастсексуал. — Серёжа начинает жевать буквы в последнем слове, но прикладывает к его произношению больше усилий, чем на ЕГЭ. — Твоя правда, — усмехается Арсений. — Ты мне ещё со своей фермой голубиной предложи написать желание встретить его на бумажке, сжечь и выпить с пивом. В полдень. — Ну а что, это вариант! — пьяненько бормочет Матвиенко. — Чтобы я весь концерт просидел в толчке? — Ты же сам говорил, что раньше сажу с молоком использовали как средство от похмелья. — Я это подсмотрел в игре, где главная цель — поебаться с фаворитом, я не могу знать наверняка! — Неважно. Всё равно все его песни и микроэмоции на каждой из них ты наизусть выучил. Одним концертом больше, одним меньше. — Серёжа играет бровями и задумчиво жуёт колбасу. — Ты мёртвого из могилы поднимешь, — выдаёт Арс и тянется за бумажкой. Серёжа хихикает как чёрт мелкий, не иначе, как Шурале татарский. Такой же скукоженный, и вместо рога на башке — кичка. Арсений выводит на бумажке своим кривым почерком желание; и он не был бы собой, если бы загадал встречу с Антоном Шастуном или увидеть его — видит-то он его пятый раз за месяц. Он пишет: «хочу узнать Антона Шастуна», и сжигает бумажку раньше, чем Серёжа начинает лезть ему под руку. Потому что видеть и обнять — это достижимо, хоть как-то, а вот узнать его внутренний мир, ход мысли понять есть совсем другое. В тридцать лет Арсению после десятка отношений смазливой мордашки не хватает, чтобы влюбиться. Антон кажется удивительным, художником, что может раскрасить целый мир — сделать лужу льдом, чтобы по ней можно было пройти, а сердце Арсения из крепости превратить в избушку на курьих ножках, что топчется на полянке и ждёт посетителей. Не то чтобы Арсений бегал от отношений, но влюбчивым он бы себя точно не назвал — простым людям, что как дважды два, не находится места в его мыслях. А вот дважды два плюс два делить на два — уже совсем другое дело. — Слышь ты, любопытная Варвара! — Арсений клацает зубами перед лицом Серёжи, и тому назло выпивает жжёную бумагу одним глотком. Васька заинтересованно смотрит, как Арсений морщится от привкуса на языке, а потом уходит, будто свою долю посчитал выполненной. Серёжа выглядит точно так же (тоже подранный) — правильно говорят, что животные похожи на своих хозяев. Или хозяева на животных — это как посмотреть. Арсений не чувствует никакого волшебства внутри — только бурлящий желудок, ругающийся на него; его тело всё-таки не помойка. Но, может, бумага работает на желания только с шампанским, или сейчас не полночь Нового года, или просто Матвиенко тупой и идеи у него тупые — Арсений выбирает из трёх вариантов своего бойца. А его бойцы — все три, но что поделаешь. Сделанное в случае с выпитой сажей, конечно, воротишь, но Арсений смиряется со своей участью — магия работает тогда, когда в неё верят. Всё, во что верит Арсений, это надежда не провести весь концерт на унитазе — это тоже будет своего рода магия.

***

И с этим ему везёт. И ещё много с чем, на самом деле — он стоит у самой сцены в фан-зоне, в первом ряду, он может до Шаста дотянуться рукой. Его, наверное, ненавидят все вокруг, потому что он, почти два метра ростом, и есть та самая крыса из песни, потому что за ним ничего никому не видно. Но Арсений никогда не был к Антону так близко, буквально на расстоянии одного вдоха. Он заслужил это своей преданностью его музыке, которая сегодня особенно мурашит — Арсению кажется, что эта волшебная бумажка поняла его не так, но его всё устраивает. — На площадке опять в одиночестве вдохнёшь запах потухших камер, — поёт Шаст, и Арсения как всегда пробирает необъяснимая тоска этой песни. — Нам всё счастье с тобой пророчили, но только на теле-экране. Он хотел бы узнать, что Антон спрятал за ней и что для него в ней такого душераздирающего. Арсений же под неё постоянно вспоминает об упущенных возможностях поступить в театральный. Простой путь ведёт в ад — Ибрагим в «Великолепном веке», конечно, тот ещё пиздюк, но мысли дельные говорил. Иногда. Арсений выбрал простой путь — путь менеджера-экономиста, и, если бы не Антон, ему бы смелости не хватило уйти с нелюбимой работы и пойти учиться веб-дизайну. Это творчество хотя бы, не так далеко от его мечты, которую у него не хватило силёнок осуществить. Антон вообще много сделал для него, сам того не зная — Арсений благодарен ему за это чисто по-человечески. Шастун как будто мысли его читает и, присев у края сцены, обводит взглядом первый ряд. А потом он, Арсений поклясться может, на пару секунд ловит его взгляд и говорит «интро» будто лично ему, а не целому залу: — Я покорил для тебя Эверест, состоящий из бутылок дерьмового пива. Сделай и ты кое-что для меня. Приходи в пять утра, и я стану счастливым, — говорит Антон прежде, чем начать петь «Бога», и Арсений одними губами вторит ему. Его прошивает мурашками по позвонкам. Концерт после идёт будто в тумане для него, настолько его с толку сбивает этот искренний взгляд, осмысленный и блестящий, ровно как у него от вида Антона. Арсению приходится убежать до конца концерта, потому что у него поезд, а Антон три раза выходит на бис. Он бы не хотел уходить — он часто остаётся до конца, потому что ему некуда торопиться, стоит, смотрит как разбирают сцену и думает, какой Антон после концертов. Что он делает — едет пить с друзьями или домой спать, улыбается он так же, как на сцене, или закрывается в себе, чтобы накопить сил? Но он никогда не получает ответы на эти вопросы, потому что Антон не выходит в зал, не высовывается из-за кулис, когда все расходятся, он вообще избегает фанатов в большинстве своём. Арсению думается, что у него есть синдром самозванца, который не даёт принимать эту любовь со спокойной душой — и он может Антона понять. Он бы, наверное, чувствовал себя так же. Ему хочется доказать Шастуну, что тот достоин если не всего мира, то всего, что он получает от поклонников, всех этих больших залов, толп, подпевающих ему, флэшмобов и подарков — всего, потому что тот не понимает, что делает для людей. Но Арсений, конечно, ничего бы не стал доказывать, потому что пока человек сам к этому не придёт, любое слово будет ему о стенку горох. Арсений уважает его чувства. Он едет назад, глядя на мелькающие в окнах сёла и леса, когда появляется интернет — смотрит благодарности Шастуна Москве, которая тепло приняла его сегодня, по его же словам. Он смотрит на вихры кудрей и усталую, но довольную улыбку, смотрит на поцарапанную губу и родинку на носу, и чувствует это тепло, он чувствует слишком большую нежность к едва знакомому человеку по ту сторону экрана. Он не знает его, но внутри всё сворачивается клубком от желания узнать его ближе, а солнечное сплетение щекочет страх обмануться в своих ожиданиях. Вместо того, чтобы выбирать одно из этих чувств, Арсений ложится спать под чучух-чучух и храп женщины на нижней полке.

***

Дом встречает его голодным недовольным котом и затхлостью закрытых окон, но Арсений рад здесь оказаться. Пятая поездка куда-то за месяц порядком измотала его, всё-таки, сколько бы сил и серотонина ни давал ему Шаст, ресурсы у Арсения не бесконечные. Зато после таких поездок особенно приятно оказаться дома. Ещё приятнее было бы оказаться дома с Антоном, а потом тысячу лет лежать в кровати и обниматься, болтать о всяком бестолковом, целоваться лениво, но это всё настолько нереально, что Арсений с трудом себя представляет в этой ситуации. Между ними, даже если они бы познакомились, всегда была бы стена певец-фанат, которая сразу превращает Арсения в чуточку двинутого обожателя, и это расстраивает (даже если это правда). Вряд ли Антон когда-то смог бы встречаться с фанатом или фанаткой, потому что это всегда казалось бы ему чем-то неискренним. Поэтому Арсений кормит кота и отправляется в душ, смывать пот и пыль поезда вместе, к сожалению, со взглядом Антона, что смотрел на него так очарованно. Может, Арсений придумал себе это, но весь секс в его жизни, по ощущениям, померк по сравнению с интимностью момента, когда они говорили друг другу слова песни. — Мне интересно, где мы с тобой окажемся завтра, может, на планете какой другой или станем мы голограммой. Говорить цитатами из кино и курить сигареты со всякой дрянью, — напевает Арсений «Бога», намыливая волосы шампунем. — Жаль, но я знаю, что в реальности тебя нет рядом… — Хорошо получилось, — отвечает ему Антон за спиной. — Спасибо! — улыбается Арсений и обмирает. Он разворачивается так резко, что мыльная ванна под его ногами плывёт; он поскальзывается и летит вперёд. Тёплые руки подхватывают его голую мокрую тушу раньше, чем он лбом встречает кафель, и Арсений не уверен, что он дышит. Мыльная вода стекает по губам, капает на пол и на носки гостя, который какого-то хера что-то забыл в его квартире. Арсению бы впору вызывать полицию за незаконное проникновение и вуайеризм, но он вместо этого поднимает голову — и сталкивается взглядом с Антоном Шастуном собственной персоной. Это выглядит сном, но Арсений точно уверен, что уже просыпался сегодня в поезде, на подъезде к московскому вокзалу. Правильно говорил Серёжа, от этого его фанатизма ёбнуться на три счёта можно. На пять концертов. В месяц. — Так, — говорит Арсений, хлопая глазами растерянно. В любой другой ситуации он наверное бы уже улыбался во весь рот и задавал бы миллион вопросов, но теперь ему не приходят в голову никакие, кроме одного. — Какого хуя? — Хотел бы и я знать, — слишком спокойно отвечает Антон, хотя по его лицу видно, что он в ахуе не меньшем. Автографы? Фотки? Мерч? Нет, парный ахуй — Арсений выбирает этот способ взаимодействия с любимым исполнителем. — Ты же, надеюсь, не делал приворот на волос, упавший на сцену? — спрашивает Антон и усмехается как-то нервно: Арсений понимает его лучше, чем он предполагал когда-либо понимать. — Кстати, жопа зачёт. Арсений краснеет и опускает, наконец, взгляд, но голая жопа — это меньшая из его проблем, потому что есть ещё висящий член и кавардак на голове в мыле. Арсений, оказывается, никогда не бегал в мыле так буквально. — Не делал, — отвечает он, вздыхая. — Мне тридцать лет, и я не ебанулся в край ещё. — Ну, по поводу последнего я бы не был так уверен, — продолжает Антон. — А стереотипы о том, что фанатеть по кому-то могут только мелкие писюхи — это ты убирай из головы. Я помню тебя. Со вчерашнего концерта. И с трёх концертов до. — Я рад за вас, но можно я сначала уберу с головы шампунь и оденусь? — просит Арсений, и Антон помогает ему встать назад в ванну. — Подождите меня в любой комнате, которая вам понравится. И мы попробуем разобраться, какого всё-таки хуя наши вашим хуями машут. Антон, тоже так и не отошедший от этой внезапной встречи, кивает и выходит из ванной. Арсений же в неё садится и минут пятнадцать проверяет, проснулся ли он. Выясняет — проснулся, а у него в комнате, кажется, сидит его главная медиалюбовь. Приехали.

***

Он выходит только через полчаса, и видит Антона на кухне; у него с лица вода капает, явно тоже пытался себя разбудить, но у него ничего не вышло. Арсений садится рядом и стучит пальцами по столу, глядя куда-то в пол. — Давайте по порядку, — наконец рожает он, потому что он именно рожает эти слова с болью и потом. — Давай. Порядок начинается с «ты». — Вы перечитали Кэмпбелла? — спрашивает Арсений, но Шастун смотрит на него, нахмурившись, с глухим непониманием. — Теория «тысячеликого героя», — уточняет он, но Антон выглядит всё таким же озадаченным. — Ладно, проехали. На «ты», так на «ты». Ты понимаешь, что происходит? — Нет. — Ты тоже думаешь, что ёбнулся? — Да. — Отлично, — заключает Арсений. Больше ему сказать нечего, он понятия не имеет, что здесь произошло — это выглядит как… как неизвестно что вообще. — Так, ладно, — говорит Арсений. — Дай руку. Антон глядит на него с непониманием, но руку протягивает. — Я собираюсь сфоткать её и отправить другу. Если он тоже её увидит, значит, мозги у нас на месте. — Мозги на месте и у сумасшедших. — Неважно, — мотает головой Арсений и делает снимок.

Вы, 12:43 Серёж, ты видишь эту руку?

Сельдерей Матвиенко Ты совсем конченый? Дрочит правая рука дрочит левая рука?

Вы, 12:43 Просто скажи.

Сельдерей Матвиенко Вижу

Вы, 12:43 Супер.

— У меня хорошие новости, — улыбается Арсений натянуто. — Ты настоящий. — Охуеть обрадовал, — фыркает Антон. — Но вообще спасибо, приятно знать, что я не поехал кукухой. Дима, мой менеджер, тоже сказал, что видит твою. Он, видимо, к моей ебанце привык уже, даже спрашивать не стал. — Отлично, — ответил Арсений и замолчал. С днём здоровой кукухи, а дальше что? Судя по выражению лица Антона, он задавался тем же вопросом. — То есть, специально ты ничего не делал. — Нет. Ну, я только вчера до концерта написал на бумажке, что хочу узнать тебя поближе сжёг и кинул в пивас. По приколу, меня друг уговорил. И всё, — говорит Арсений. — Но я что-то нихера не понимаю. Когда я писал, что хочу узнать тебя поближе я не имел в виду переносить тебя к себе домой и падать тебе на руки голожопым. Я хотел, блять, пообщаться. И вообще я не на серьёзных щах это делал! Я хотел, чтобы Серёга от меня отстал уже. Какое средство, такой и результат, получается. — Бойся своих желаний, — бросает Антон. — Ага, — кивает Арсений. — То есть, мы уже не допускаем иной ситуации, кроме как то, что ты из своей квартиры в Москве переместился в Питер? — Бля, слава богу, что Питер, а не какой-нибудь Владивосток. Нет, в плане, Владик — хороший город, но если придётся своим ходом возвращаться, то будет не так заёбно и долго. Но вообще, знаешь, не могу допустить ничего другого, когда я себе спал после концерта, а тут вдруг проснулся, у меня скрутило живот, и я отрубился у унитаза. А проснулся на карачках у тебя дома. — Два сапога пара — пидорас и шмара, — вздыхает Арсений. — У меня жопа голая, у тебя живот скрутило. Прелесть, а не магия. Великий божественный прикол. — Не говори вообще. Кстати, зовут-то тебя как? — Арсений. Арсений Попов. — Прикольно познакомиться. — Не приятно? — спрашивает Арсений. — Может, было бы и приятно, но пока только прикольно. — Понимаю. А делать-то с этим что? — Нет, ну, твоё желание исполнилось, так что я бы на твоём месте уже обосрался от счастья. — Нет уж, обсираться — твой удел. Ну или что у тебя там было с животом. Я хотел познакомиться с тобой более… по взаимному согласию. Интересно, это работает только когда я пою твои песни? — Ну, пока версия такая. Так что постарайся их не петь, — просит Антон мягко, и Арсению даже выпендриваться не хочется. — Сложные задачи даёте, сударь. Я, между прочим, фанючка. — Верю, но хотелось бы, чтобы в следующий раз я в Питер приехал хотя бы с одеждой, а не в домашних шмотках и тапочках. Арсений только сейчас замечает, что тот одет в растянутую футболку и спортивные штаны, а на тапках у него маркером нарисован кролик, хотя это тапки просто белые, отельские. Ему становится неловко за весь этот кавардак, но вместе с этим шок, наконец, отходит, и его место занимает тихая радость от встречи с самим Шастом, о которой он мечтал столько лет. Пускай у этой встречи очень странные основания. Это заставляет его улыбнуться, глядя на чужое тревожное, но оттого не менее красивое лицо. — Что ты хочешь за молчание об этом? — спрашивает наконец Антон. Теперь хмуриться предстоит Арсению. — Ничего, — жмёт плечами он. — Мне всё равно никто не поверит, а фотка руки — это едва ли сенсация. Рук в мире… где-то миллиардов двенадцать. Но если хочешь, я могу подписать бумажку о неразглашении, без проблем. Только с одним условием — я смогу рассказать об этом Серёге. Это мой друг. Иначе я лопну, как жаба, от напряжения. Антон расслабляется и даже улыбается благодарно, немного смущённый и всё такой же растерянный. — Спасибо. — Никаких проблем. Я же не шизик какой. Тем более, я всё ещё рассчитываю пообщаться с тобой когда-нибудь. — Всё может быть, — кивает Антон. — Может, ради тебя я сделаю исключение. — Ты всё ещё считаешь меня шизанутым? Ты же явно думаешь, что большинство твоих фанатов, которые ездят за тобой по городам, это какой-то пиздец. — Вообще есть немного, но они приносят мне деньги, а ещё мне приятна такая поддержка. Пока они не кидаются в меня лифчиками и не поджидают со взглядом хищника у чёрных входов, всё отлично. Но ты можешь вообще не переживать, я считаю шизанутыми нас обоих. Арсений смеётся. — Тогда вот тебе моя почта, — он тянется за визиткой, брошенной на микроволновке. — Пришлёшь туда договор. Я подпишу, отсканю и пришлю с подписью назад. — О, ты сайты делаешь? Я как раз хотел замутить ребрендинг моего сайта с афишей и мерчом, — улыбается Антон. — Какая удобная всё-таки поебень произошла, однако. Только мне ещё домой ехать в таком виде, пиздец. Здравствуй, «ВПШ» и «Рифмы и Панчи». — Напиши тогда отдельным письмом запрос на сайт, я вышлю прайс и примеры работ, — говорит Арсений и вот теперь он точно готов умереть (счастливым) и орать чайкой о том, что сам Шастун хочет быть его клиентом. И он же сейчас сидит на его кухне и общается с ним на равных. Даже не подавая виду, что Арсений немного с другой планеты — планеты Фан-базы. Мечта. Арсению начинает теперь казаться, что его накачали наркотиками на концерте, и он до сих пор в счастливых конвульсиях где-нибудь на барной стойке валяется, но практика показывает, что всё выглядит вполне реальным. Суждено ли им разобраться, что это за чудеса — вопрос хороший, но Арсений довольствуется огромным, будучи им же раздавленным. — А по поводу одежды не переживай, я дам тебе нормальные шмотки и очки, у меня их штук пятнадцать. Вернёшь через менеджера потом. Или возьмёшь за компенсацию, — усмехается Арсений, хотя одежду получить назад всё-таки хотелось бы. — Мы одного роста почти, так что проблем не будет. — Бля, спасибо огромное, — искренне выдаёт Антон. — Это моя первая встреча с фанатом не на улице ради фотки, и спасибо, что ты адекватный. — О, это тебе так пока кажется, потому что я просто веду себя так, как повёл бы себя любой нормальный человек. Ты ещё не видел меня в состоянии припадка от какой-нибудь твоей новой фотки. — Нравлюсь тебе? — хмыкает Антон. — Конечно, как ты можешь кому-то не нравиться? Но если что, этого мало, чтобы я влюбился, не боись. — Да я и не боялся. Если бы в меня влюбился такой красавчик… — Ты же шутишь, да? — прерывает его Арсений. — Навряд ли ты хотел бы встречаться с фанатом. — На самом деле да. Меня пугает некоторая маниакальность людей, которые влюбляются в меня по интервью и концертам. Это так заметно? — Нет, это просто логично, — пожимает плечами Арсений. — Чай будешь? У меня ничего нет из еды, я вернулся только в семь утра. Но чай есть. Попьёшь и поедешь. — Слушай… — начинает Антон задумчиво, и Арсений уже готов услышать отказ. — А давай, — говорит тот вопреки. Арсений получает больше, чем он хотел, когда поит Антона чаем с печеньками, а потом они выбирают ему шмотки вместе. Тот благодарит его долго у порога, втиснувшись даже в его кроссовки на размер меньше, и Арсений всё-таки позволяет попросить себе объятие, действительно немного фанючно. Но у него дома странным образом оказался Антон Шастун, и он не может себе отказать в этом желании. Он надеется, что бумажка скоро переварится, и он больше не будет тревожить человека, потому что не петь его песни совсем — это грустно, они помогали ему в разных ситуациях. Но на какую-то долю он даже рад, что так вышло, и его желание странным образом исполнилось — спасибо Матвиенко. Ведьма бородатая, блин. Арсений провожает его и, улыбнувшись, кидает вслед удаляющейся в лестничном пролёте фигуре: — Прощай! Счастливо. В ответ ему эхом по парадной звучит благодарность и смех.