***
Антон остаётся у него на ночь — Арсений стелит ему диван. Кумир кумиром, но у Арсения больная спина, ей-богу, её он любит больше, чем песни Антона. Ментальное не лечится без физического, и Арсений расставляет приоритеты правильно. Они долго сидят на кухне и разговаривают о всяком — о концепции сайта, о забавных случаях на концертах Антона, и всё это ужасно веселит Арсения. Мир уже, конечно, не кажется таким ебанувшимся, но он удивляется тому, что теперь он может так — сидеть с Шастом на кухне, обсуждать, как на его концерте Арсению дали в нос, и как дали в нос Антону, когда лезли обниматься через огромных его охранников, и как на этой девушке женился Илья — тот самый охранник. Арсений кормит его и себя, они пьют пиво и ведут себя как старые друзья — он удивляется тому, что так он тоже теперь может. Антон со временем перестаёт сорить шутками про фанатство, он пьёт с ним за хороший сайт и за здоровье, взахлёб рассказывает о любимых играх, и Арсений удивляется, как всё это идёт вразрез с тем, что он слушал на его интервью. Любит «Фифу» он не так сильно, как игру «Винкс» две тысячи шестого года, и что тройка линейки симс круче четвёрки, и оказывается, не любит он никакие «Скиттлз». Просто он иногда сам пишет какие-то шутки, ему нравится пробовать себя в комедии, и один раз он так правдоподобно пошутил. Он говорит, что его менеджер Дима очень счастлив и забирает их все себе как добавку к премии — а Антону не жалко. Он говорит, что хочет быть и комиком тоже, но времени у него нет, да и никто в мире юмора не будет воспринимать его серьёзно (хотя мир юмора — это в целом недостаточно серьёзно), и Арсений печально улыбается ему в ответ. Арсений в юности прыгает по сцене. Арсений постарше лепит сайты в «Фигме», и зарабатывает больше, чем от прыжков по сцене. Но кошки скребутся. Усиленно. Арсений провожает его после четырёх вечера только, потому что Антон решает выебнуться тем, что он умеет делать оладушки с яблоком. Только у Арсения нет яблок, и они пешком шуруют в магазин, обвешав Антона всеми мерами защиты от нарушения социальной дистанции — и дело, отнюдь, не в коронавирусе. За эти сутки Арсений успевает понять, что жизнь его совсем не такая радужная, как он хочет это преподнести. Антон спит до часу, потому что никогда не высыпается, он надевает маску и тёмные очки под капюшон, он не доверяет Арсению — это видно, он вечно следит за местоположением его телефона и вскользь упоминает, что надо бы переподписать договор о неразглашении, и Арсений, не раздумывая, соглашается. Антону так будет спокойнее, а ему несложно — если он может сделать хоть что-то, чтобы Шаст чувствовал себя в безопасности хоть где-то, он не станет отказываться; идеального мира не существует. Антон прощается с ним иначе и в этот раз сам хлопает по плечу, благодаря за кров и хлеб, и Арсений долго смотрит ему вслед. — Прощай! Счастливо, — по привычке бросает он. Что-то у него внутри шевелится то ли нежностью, то ли тоской и просится на волю. Антон бы сказал, что это чужой. Арсений же думает, что это сочувствие и симпатия, но не ему привычная, а какая-то другая.***
— ВЕТЕР, ДУЕТ С СЕВЕРА ВЕТЕР, МНЕ ТАК ХОЛОДНО ЗДЕСЬ СИДЕТЬ… — воет Арсений с бутылочкой вина, когда сдаёт важный проект, а в квартире именно в этот удивительный день отключают отопление. — Так согрейся, бля, — страдальчески вздыхает Антон, стоя в одних шортах и футболке с «Суперкрошками». — Прости, — Арсений выгибает бровки домиком и предлагает с ним посмотреть «Карамору», потому что «Евгений Шварц очень секси». — Я думал, я для тебя очень секси. — Тобой я могу любоваться воочию, святой Антоний, нужно было найти новую недостижимую персону, — усмехается Арсений.***
— Я виноват, я хотел, и я стал. Мама, прости, я тебя разочарова-а-ал, мама… я теперь клоун, — подтанцовывает Арсений, выбирая шмотки на встречу с заказчиком. — Если ты не хочешь быть клоуном, то не надевай эту неоновую толстовку с красными штанами. — Хороший совет, — улыбается Арсений. — Ой! Блять, когда-нибудь я тебя с унитаза сниму. — Каждый раз, по сути. — Ну и где красивое «уснул» или «рассыпался в блёстки»?! Тебя поносит перед каждым перемещением ко мне? — Что? Нет! Меня мутит. Спасибо бы сказал, что я не заблевал тебе ковёр. — У меня нет ковра. — Кота твоего зато не заблевал. Хотя хотелось, я прям на него упал, когда переместился. — С задачей заблёвывания пространства он справляется намного лучше тебя, не переживай. Так что, чёрная? — спрашивает он и показывает ему худи из его мерча. — Чёрная, — улыбается Антон.***
— Просыпаюсь опять в темноте, а время на часах я полночь, я думаю всё о тебе в темноте пустующих комнат… — нашёптывает он перед сном как-то привычно. — Приятно, что ты обо мне думаешь, конечно, но прекрати уже меня призывать. Я чувствую себя джинном. — Хорошо, что не джином. А то я бы от тебя опьянел. А, я уже! — смеётся Арсений тихо. — Исполнишь три моих желания? — спрашивает он, даже не открывая глаз. Пускай Антон не доверяет ему, но он доверяет Шастуну. И дело не в любви к его творчеству совсем — многие музыканты те ещё мудаки без моральных принципов всяческих. Просто Антон ему нравится, с тех пор, как тот хотя бы старается не выказывать снисхождения к нему. Он удивительнее, чем Арсений себе представлял по интервью и постам, он с Арсением на одной волне, как старый друг, как новый друг и давняя влюблённость. Арсений не влюбляется, но не смеет отрицать, что это может произойти. — Только одно. — Останься на завтрак, я наварил манки, некому есть теперь, — просит Арсений, и Антон смеётся, но быстро замолкает. Дышит ровно, думает, что ли о чём, но Арсений устал, и он хочет только спать. — Ложись давай, — он хлопает рукой за своей спиной. И отказывается думать уставшим мозгом. Антон ложится.***
— Нет, так не пойдёт. Арсений уже даже глазом не ведёт, когда слышит его голос — вот так и проходит любовь. Или наступает — говорят, что для любви нужно, чтобы гормоны успокоились. — Ну сорян, Шаст, сорян, у меня привычка. Задумался. Он отрывает взгляд от экрана сайта, с которым ебётся уже которые сутки, потому что заказчик изволит отвечать раз в неделю. Не по существу. Антон стоит перед ним, прикрыв мошонку рукой, весь в пене и с губкой, и Арсений давится смехом. — Ну, зуб за зуб, писька за письку, — говорит он сквозь слёзы, и дело отнюдь не в том, как выглядит Антон. Он уверен, что выглядит Антон замечательно, но решает не проверять, чтобы совесть потом не орала ему в уши, какой же он пиздюк премерзкий и наглый вуайерист. — Иди в душ ко мне, потом поговорим, — он кивает в сторону двери и утыкается назад в работу. А хотелось бы не в работу, потому что он успевает взглядом зацепить его подтянутую грудь и задницу. Антон возвращается вскоре и с крайне задумчивым видом садится на кресло в спальне — он неуверенно жуёт губы, и Арсений видит его таким нервным впервые. Когда они встретились он был больше ошеломлён и напуган, а после — смиренно или даже с радостью принимал всё происходящее. Арсению, может, просто так казалось, но ему нравится думать, что Антон рад знакомству так же, как и он сам. Но теперь тот действительно волнуется, и Арсению хочется знать, кусает ли он губы так в ночь премьеры песни или клипа, стоит ли так, сжимая потные ладони в кулаки за кулисами. Антон открывается для него в немногочисленных вещах, недоступных невнимательному взгляду постороннего; Арсений думал, что он знает про него всё, что может знать, всё, что ему доступно — такому же постороннему. Но потом они встретились, и Антон стал увлекать его совсем иным образом — ему вдруг стало интересно, какая у него любимая футболка (ответ — с «Суперкрошками»), что ему нужно, чтобы с утра проснуться (ответ — крепкий зелёный чай и втыкать в стену часа полтора), и всё это стало очень быстро стирать грани фанатского внутри уже Арсения. Мелкими шагами, миллиметровыми поползновениями. Это немного сбивало с толку, вместе со всей этой круговертью, добавляя больше вопросов и сомнений. — Говори уже, — вздыхает Арсений и откладывает ноутбук в сторону. У него нет сил больше слушать, как бесюче Антон пыхтит в кресле от нерешительности. Тот цокает и стучит пальцами по подлокотникам. — Тебе надо переехать. Арсений замирает испуганным сусликом, но очень быстро из суслика испуганного становится сусликом злым. Ну, как будто к нему на трапезу забежал горностай — у Арсения нет желания этой трапезой становиться. — Чё? Антоново «надо» звучит как выписка врача, словно Арсению запретили лактозу, и его желание съесть холодильник мороженого возникло именно теперь, впервые за жизнь. Так и теперь, даже соседняя хрущёвка с алкашом на лавочке, который вечно доёбывается до Арсения за драные коленки на штанах, стали такими любимыми и родными, что он был готов зашить эти дырки, только бы Савелий Палыч не мучался. — Мы всё ещё ничего не решили с этой хуетой, не знаю, проклятие это, чары, хуй знает, а у меня есть работа. И ладно Масло знает, но другим всё сложнее объяснять, почему меня бесконечно мутит, отвечать на шутки про то, не беременный ли я, и пиздецовее всего — почему я ушёл в туалет на седьмом этаже офиса и вернулся на следующий день. Арсению хочется возмутиться и сказать, что у него вообще-то тоже есть работа, но он понимает, что ноутбук прекрасно влезет в рюкзак, а сайты прекрасно будут лепиться хоть на пляже, хоть на коленях в метро. Да и в городе его ничего не держит — родители всё равно в Омске, а все его друзья — это коты у подъезда, пара человек из вуза, и Серёжа. Который в Москве. Но Арсений принципиальная выпендра — никто не будет ставить ему условий и решать, что ему делать, а что нет. Таким тоном. Как-то же Антона хватило спокойно попросить его подписать договор о неразглашении, а теперь вдруг ставит ультиматумы — кем он себя возомнил? Об этих именно малозаметных деталях, недоступных с танцпола, он и думал, и некоторые из них, безусловно тёплые и очаровывающие. А некоторые — такие. Нелицеприятные, которые есть и в других людях, но резво разбивающие все ожидания, в которых, Арсений, конечно, виноват сам. Но из божественного нисходить до обычного всегда так себе, даже если речь о таком приятном Антоне. Всё-таки, в большинстве своём. Ну, на данный момент. Потому что он смотрит на нахмуренного Антона, который только что начал ему указывать, и кажется, что это нелицеприятное, потому что он — человек. Просто даже понимая, что он такой же, как и все, по-настоящему это осознание доходит до него только сейчас. — Ты охуел? — Арсений складывает руки на груди и смотрит на него с вызовом. — Блять, Арсений, ты же сам всё понимаешь, — куда более спокойно говорит Антон. — Да хуй с ним с переездом, но куда делась твоя ёбаная вежливость?! Я не один из твоих людей на побегушках, ты мне не платишь, у нас кроме неразглашения нет никаких обязательств, а туда не входит беспрекословное подчинение Его Величеству Антону Андреевичу, — бесится Арсений. — Антон, я, вроде как, заслужил хотя бы уважения к себе. Да априори все люди, которые не делали неприятной тебе хуйни! Предрассудковый ты костяной мешок, — огрызается он и захлопывает ноутбук. — Не надо на мне свои комплексы реализовывать, слышь? Поговорим, когда ты научишься нормально просить, — и уходит из комнаты. Он чувствует себя классным руководителем, у которого оболтусы-восьмиклассники разбили цветок. Или придурком, конечно, но бесить его не надо. Часть него трясётся в ужасе, ведь он может испортить мнение о себе в глазах самого Шаста, и они никогда не подружатся, и он с Шастом не будет на короткой ноге. А вторая часть напоминает, что Антон — такой же человек, как и все, и уровень его популярности, каким бы он ни был, не допускает снисхождения к людям и подобного к ним же отношениям. Арсений знает, что Антон не умеет перемещаться назад, домой к себе, только к нему в Питер, поэтому он точно знает так же и то, что три часа, пока Арсений доделывает одну из страниц сайта, Антон сидит в его спальне. Это было бы соблазняющим в другом контексте, но сейчас Арсений максимум готов либо отправить его в пешее эротическое, либо откусить ему член. Но это было бы слишком жестоко для такой провинности. Арсений как раз ставит чайник и делает разминку для глаз, когда Антон всё-таки выходит и выглядит уже виноватым, а не нервным и резким. — Ну что, подумал о своём поведении? — Подумал, Арина Сергеевна, — бухтит он и плюхается на стул. — Прости меня, правда. Просто меня так разозлила эта херня сегодня. Да и не только сегодня, не один же был раз, когда меня срывало со съемок или со студии. Не думай, что я считаю тебя собачкой на побегушках, мне нравится тусоваться с тобой. Просто это мешает жить. Арсений кивает коротко и молчит, мягко засыпая чай в стеклянный заварочный чайник, мешая всякие травки — он та ещё Баба-Яга. — Верю, — в конце концов говорит он, заливая кипяток, и смотрит, как всякие листики и цветы кружатся в этой медленно набирающей цвет воде. Его успокаивает мешанина всяких чаёв, потому что когда он злой, он ещё и заразный этой злобой. Антона можно понять в том, что с этой неведомой чушью перемещений жить нелегко, даже если Арсений не ощущал её на себе. Тем более, Арсений много времени проводит дома, а Антон вечно где-то — всё это непросто. Он успокаивается и, хоть позволять такое хамство с собой он не намерен и впредь, решает не продолжать. — Антон, пойми, я зарабатываю неплохо, но… Я не могу позволить себе жить в Москве. И не хочу, если мне не дают свободы выбора. Ты, наверное, думаешь, любые твои фанаты душу готовы продать за то, что получаю я, но знаешь… Моё спокойствие мне важнее, правда. Если ты обидишься и уйдёшь, я, наверное, не побегу извиняться. Безусловно, я люблю твоё творчество, ты нравишься мне как артист, и как человек, но я за столько лет уже научился тому, что я у себя должен быть на первом месте. — Наверное?.. — Моя душенька всё допускает. Я всё-таки фанючка. — А мне ты запретил об этом шутить! — Я могу сказать о том, что я голубой или очкарик, потому что это самоирония. Другие про меня так не могут говорить — это уже может обидеть. Ты же сам шутишь про свою кудрявую голову, но если тебе скажут, что у тебя дошик вместо волос, вряд ли ты оценишь это так же, — пожимает он плечами. — А ты гей? — спрашивает вдруг Антон, и Арсений усмехается. — Это всё, что ты услышал? Да, Антон, — спокойно говорит он, — я би. Не совсем гей, но всё-таки. — После этого предложение переехать в мою трёшку будет странно звучать, да? — Ну да, вдруг ты маньяк и кровожадный гомофоб? Про тебя разные слухи ходят, — бормочет Арсений и смеётся. У Антона вытягивается лицо в немом шоке. — Про меня ходят слухи, что я маньяк?.. — спрашивает он ошарашено. — Нет, про тебя ходят слухи, что ты любишь мужчин, — пожимает плечами Арсений. — Это шутка была про маньяка, не волнуйся. Такого не видел. Антон шумно выдыхает. — Ну это… — начинает он и замолкает. — Правда? — спокойно спрашивает Арсений, хотя внутри его мурашит. Его глупый внутренний фанат с его ненатурально голубыми мечтами допускает то, что он может Антону понравиться. Умом же Арсений понимает, что вряд ли, хоть и внешность у него вполне привлекательная, он хорош собой внешне и внутренне. Но он фанат — Антон же сам сказал, что не стал бы встречаться с ним. Не конкретно с ним, но с поклонниками в целом, и Арсений понимает его в общем и целом. Однако несбыточные мечты всё же печалят больше, чем воодушевляют и заставляют пускать слюни в подушку. Антон настороженно смотрит на него, но Арсений не отрывается от чая, хотя тот уже давно заварился. Он старается не перемешивать его слишком активно, чтобы ложка неловко и нервно не звенела в стекле. — Ты можешь мне сказать, если хочешь, конечно, у меня же неразглашение. Я не хочу платить неустойки, которые равны моей двухгодовой зарплате в лучшем случае. — Арсений разворачивается и улыбается ему мягко. — Ты слишком мало берёшь за свою работу, ты охуенные вещи делаешь, — отвлекается Антон. — Но в общем… Да. Я люблю мужчин. Арсений вместо ответа ставит на стол чашки и чайник, пока Шаст следит пристально за каждым его движением. — И ты ничего не скажешь? — А что, должен? В этом есть что-то удивительное? — хмыкает Арсений и теперь уже достаёт колбасу. Ему нужно деть куда-то руки, которые теперь только сильнее хотят полапать Антона за задницу, потому что тому это, оказывается, может понравиться. Как и целоваться, и оставлять везде укусы, как вылизывать его крепкую, но кажущуюся щуплой грудь. Арсений, на самом деле, не знает, крепкая ли она на самом деле, но очень хочет проверить. — Обычно люди как-то иначе реагируют. — Антон, время когда геи казались неведомыми зверюшками, по крайней мере в моём мире, уже прошло. Я знаю, что люди могут спать со своим полом. И любить свой пол. Я знаю это прекрасно, — говорит Арсений и губы поджимает. Последний его трёхлетний опыт любви к парню был не самым приятным, потому что тот ревновал его к Шастуну. Хотя Арсений с тем лично до этой весны не был знаком, но он и правда больше времени уделял поездкам по концертам и отслеживанию контента, нежели бедному Егору, который всегда хотел одного — искренней любви. Такой всецелой и поглощающей, что почти нездоровой. Арсений же не был готов уделять своё время ему в таких масштабах, и творчество Шаста в определённый момент стало приносить ему больше счастья, чем те отношения. — Знаешь, я однажды даже назвал своего партнёра твоим именем. Антон хмурится — это явно ему не очень понравилось, но Арсений почему-то в моменте не думает про свои страхи стать отвратительным в его глазах. Потому что его мечтам всё равно не суждено сбыться, и как только они разберутся с этой всей чушью, вряд ли Антон захочет продолжать общаться. У него есть абсолютно другая жизнь за пределами этой квартиры, жизнь другая: жизнь с концертами, жизнь с популярными друзьями, жизнь с обязательствами и не всегда приятной популярностью, хотя эта популярность есть у него и здесь. Это в этой квартире воронежский пацан Антоха Шастун помогает своему другу выбрать одежду на встречу, смотрит сериалы про русских вампиров и забивает на то, где и когда ему спать. Антон же за пределами этого места — один из самых популярных певцов среди молодёжи в России. — Просто тогда ты мне доставлял гораздо больше положительных эмоций, чем мой парень. Я представлял, как это могло быть, если бы мы на самом деле были парой, всякие эти сопливые выдумки о том, какой ты в реальности. Не на сцене, не в образе, а дома, чем ты любишь завтракать, любишь ли ты валяться в обнимку по утрам. И в моей голове ты любил бутики с соусом «Песто» и чай с сахаром в четыре часа дня, потому что я не просыпаюсь раньше, когда нет срочных заказов. Ты нравился мне больше, чем партнёр, который мне не подходил. И глупо было бы оправдываться, что это всё просто от тоски, и я на самом деле не шизик, который очень любит то, что он придумал о тебе у себя в голове. Может, это и так. Но тогда было вообще уныло. К счастью, мы с ним вскоре расстались. — Ну и как оно? — блекло и равнодушно спрашивает Антон, с насмешкой какой-то. — В жизни ты нравишься мне куда больше, — отвечает Арсений. — Хотя я не знаю до сих пор, что ты ешь на завтрак или любишь ли ты лениво протирать простыни по утрам. Потому что в жизни ты неидеальный, каким Егор пытался быть для меня. А ещё мне нравится то, как мы в моментах понимаем друг друга, не смотря на то, что мы всё равно будто с разных планет. Антон долго смотрит в стол, а потом берётся за чайничек и бережно придерживает крышку, чтобы та не разбилась: Арсения это, почему-то, так задевает по сердцу, что становится стыдно за свою нелицеприятную правду. Но Шаст расслабляется и даже улыбается, кажется — Арсению думается, что давно никто не смотрел на него, не как на костяной мешок с деньгами и популярностью. Они по-своему в сказке оба — Арсений рядом с человеком, который сделал ему много хорошего, сам о том не зная, а Антон там, где его не хотят сфотографировать каждую секунду, нарушить его личное пространство (умышленно). Сказки у них, конечно, странные, но, чем богаты. Арсений хмурится. — Не подумай за домогательство, но что, если эту херню можно остановить поцелуем? Ну, как проклятия в «Спящей красавице» и в любом другом диснеевском порождении зла. Ну правда, простите фанаты «Диснея», но ситуация там так себе. — Но не хуже, чем в оригиналах сказок, согласись. И там был поцелуй истинной любви, — усмехается Антон и отхлёбывает из кружки. — Поверь, мои чувства вполне искренние. А какая именно любовь, там не уточнялось. Может, Белоснежка была пиздатейшей швеёй, которую обожали все любители средневековой моды. Кто знает, — хихикает он. Антон задумывается, и Арсений возвращается к бутербродам, не давит, потому что это может быть для Антона слишком — он сам-то, конечно, в восторге от своей сообразительности. Поцеловать Шастуна — что может быть лучше? (Например, недоёбчивые клиенты с чувством такта и времени, но ради романтики момента Арсений опускает эту ремарку). — Ладно, давай попробуем, — хмыкает он. Арсений едва сдерживается, чтобы не вздрогнуть — он не рассчитывал на положительный ответ. Теперь ему становится вдруг неловко, и весь воздух пропитывается запахом подросткового смущения какого-то, и это почти бесит. Он взрослый мужик, этих поцелуев за жизнь у него было много: но ключевой момент в том, что все они происходили по наитию (кроме первого — в семнадцать Арсению очень нужно было поцеловать девочку, с которой он пошёл на свидание, чтобы сходить на свидание с девушкой, и перестать быть лохом). А тут нужно поцеловаться просто по необходимости, да ещё и с тем, на кого он иногда дрочит. Он бы хотел сказать «дрочил», но он всё ещё дрочит, несмотря на то, что Шварц реально ничего. Но Антон пизже, недостижимый он или достижимый. Но Арсений сосредотачивается на мысли, что у него поцелуев за жизнь было много — и это всего лишь один из них, пусть чуть более желанный; с Егором в первое время их знакомства он тоже хотел целоваться. — Давай попробуем. — Он мешкает и неловко улыбается, но всё-таки двигает к нему табуретку. Антон раздвигает колени, и Арсений ему вторит, и в этом ноль эротики — просто они высокие лбы оба, и нормально целоваться лицом к лицу у них получится в лучшем случае лёжа, но ложиться сейчас на кровать сделало бы всё это ещё более неловким. Арсений упирается ладонями в табуретку и долго на Антона смотрит, разглядывает мелкие морщинки и родинки, просто любуется, чтобы успокоить себя и настроиться, потому что Антон для него удивительно красивый, хотя фанатки Лазарева, конечно, захотят сгрызть ему ебало. Он такой настоящий, что впору вообще перестать воображать невозможное — у Арсения в ту минуту совершенно не получается. Все его фантазии кажутся вмиг пустыми, потому что ни одна из них не такая искренняя, как робкая и смешливая улыбка Антона с ранкой на губе. Арсений льнёт к его губам. Те мягкие и чуть суховатые от постоянной попытки их, видимо, грызть, с привкусом травок из чая, пряным таким, но Арсения вообще мало волнует всё это — он даже забывает, что это, о боги макарон, Шаст. Он целуется с красивым Антоном, который целуется хорошо — просто потрясающе, так, что Арсений подаётся чуть вперёд, грозясь свалиться с табуретки. Но и он, и она держатся: он прихватывает его нижнюю губу и отстраняется, не желая больше нарушать его границ. Они молчат с минуту; Арсений усердно режет колбасу и сыр с такой скоростью, и его запоздало ошеломляет произошедшее. Губы всё ещё влажные, а поцелуй отпечатывается в памяти чем-то удивительно всколыхнувшим всё внутри него, какой-то секундной любовью, лихорадочной и бестолковой, но всё равно приятной, если та не оставляет сожалений. Он искренне улыбается этому вдохновению и, развернувшись, говорит Антону: — Последний сапсан отходит в девять. Так что давай набивай желудок и езжай, будем проверять, — он ставит перед ним тарелку. — Если не сработает, я перееду. Обещаю. — И повысишь цены на свои услуги, — настаивает Шастун, и Арсений закатывает глаза. — Я не жмочусь, у меня трёшка, ты не будешь мне мешать, но всё равно. — Ладно. И повышу цены на свои услуги. — И мне тоже. — И тебе тоже, хуй с тобой! — вопит Арсений возмущённо. — Хотя я хотел сделать тебе дружескую скидку. — А мы уже друзья? — Для меня друзья, — отвечает Арсений, ничуть не задетый этим вопросом. — Всё, ешь и пиздуй. И только попробуй пошутить про проходящую любовь. Гости дорогие, чай дохлёбываем и уёбываем! Арсений отдаёт ему одну из последних своих курток в дорогу, потому что Антон изволил не возвращать ни одну из них; Арсений, конечно, немного лукавит — возможности у них не представилось, потому что тот ни разу не переместился к нему в верхней одежде, а концертов пока не было — теперь-то Арсений точно поедет с ним в Рязань. И в Воронеж. Впрочем, оно же и лучше, что Антон ничего ему не вернул — меньше придётся везти с собой вещей в случае чего. Арсений, конечно, надеется перестать доставлять приятные для себя неприятности, но не от всего сердца. — И да, я люблю бутики с «Песто», потому что когда я был пиздюком, я не мог себе эту пафосную ересь позволить, — с усмешкой говорит ему Шаст вместо прощания. Арсений же остаётся верен себе: — Прощай! Счастливо, — говорит он лестничной клетке.***
Антон появляется следующим же утром, пока Арсений валяется в ванне и уже даже не пытается прикрыться — чего Шаст там не видел (как бы то ни было удивительно). — Поехали? — в этот раз спрашивает Антон, и Арсений с улыбкой довольного гордого кота кивает правильной постановке предложения. — Хорошо.***
Арсений выходит на перрон, и в этот раз Москва доброжелательно приглашает его как почётного гостя — тучами и прохладным ветром. Арсений вздыхает полной грудью с улыбкой до ушей. Всё ощущается совсем иначе. Серёжа не зевает уже — Антон оплатил Арсению поздний «Сапсан», и на часах уже четыре; Матвиенко проснулся аккурат час назад. — Ну что, ко мне? — Не, в этот раз на другой адрес, я твой храп не хочу слушать неизвестное количество времени, — фыркает Арсений. Они с Антоном не смогли поехать вместе — из соображений сплетен и Антоновой работы. Шаст всё-таки домой ехал, а Арсению нужно было собрать все свои носки с трусами — а это минимум день. — Бля, не отпёздывайся, что просто хочешь с Шастуном своим жить. — Бля, ещё громче скажи это. Каждому на вокзале лично, — щурится Арсений сердито. — Даже если и хочу… — Скажи честно — вы ебётесь? Арсений цокает и садится в машину. — Нет, — заверяет он Серёгу и кидает вещи на заднее сиденье. Ноутбук всё-таки хорошо уместился в рюкзак. Вся его жизнь хорошо уместилась в рюкзак. Ну и в чемодан с пакетом, конечно, куда же Арсений без своих коллекционных фигурок «Винкс» в «Беливиксе»?