Смех и осколки

Кэйа в ужасе. Он всё испортил. Его худший кошмар вот-вот станет явью. Дилюк теперь всегда будет смотреть на него с ледяным презрением и отвращением. В его взгляде Кэйа теперь никогда не увидит тепла и нежности. Во взглядах Крепуса и Аделинды тоже. Отец разочарованно вздохнёт, от мерзости скривится и наверняка скажет, что подбирать Кэйю и растить его как родного было ошибкой. Из дома выгонит и больше никогда в жизни в его сторону не посмотрит. Аделинда будет глядеть на него грустно, с отвращением и всё тем же разочарованием. Он не хочет их разочаровывать. Не хочет, чтобы они смотрели на него так. Он хочет, чтобы они трепали его по волосам, ласково улыбались и с теплом в голосе что-то рассказывали. Он хочет, нуждается в том, чтобы они его любили. Кэйа стоит, скрытый в полутени, рядом с колонной. Губы взволнованно кусает. И думает, думает, думает. Остановиться не может, ненавидит себя всё больше, проклинает своё сердце и эти его чувства к Дилюку. На плечо опускается чья-то ладонь. Узкая, сильная, с пальцами длинными и цепкими. Кэйа знает это наверняка, он видел, как Дайн этими пальцами душить умеет. — Маленькая звёздочка, что случилось? Кэйа дёргает плечом, руку чужую сбрасывает и отвечает раздражённо (Дайнслейф различает его волнение и страх в голосе), отстать просит. — Хочешь я его убью? Кэйа воздухом давится, глаза округляет, поворачивается к собеседнику и чуть ли не кричит. — Кого ты, блять, убивать собрался? Дайнслейф головой качает, глаза смешливо щурит, цыкает осуждающе. — Какие слова, мой принц. Тебе бы рот с мылом помыть, да посадить переписывать книги по этикету. Могу убить того, кто тебя сегодня оскорбил. А могу того, кто прокусил тебе губу совсем недавно. У тебя кровь. Кэйа провёл пальцем по губе. Правда кровь. Дайн усмехнулся. — Брат, значит? — Кэйа в ответ закатил глаза. Дайнслейф в ответ фыркнул, скрывая смех. — Маленькая звёздочка, ты же помнишь… Кэйа не дал ему договорить. Рукой махнул, прося замолчать и только мрачно кивнул в ответ. Конечно он знал. Он, может, и брошенный, но всё-таки принц. Они простояли несколько минут в тишине. Дайнслейф внимательно разглядывал Кэйю. В детстве принц был совсем крохотным. При рождении его рост был тридцать пять сантиметров, а вес всего два с половиной килограмма. В первые недели его жизни, когда Госпожа, тяжело перенесшая роды, едва могла дышать, что уж говорить о заботе о сыне, малышом занимался именно Дайслейф. Нянькой он был отвратительной — тогда ещё безымянный принц постоянно был то голодный, то в грязных пелёнках. Но никогда не плакал. Сил просто не было. Дайнслейф очень боялся, что мальчик умрёт, и постоянно носил его с собой. Позже, когда Кэйа получил имя и подрос, он ходил за Дайнслефом хвостиком. Госпожа не могла покидать пределы дворца, и потому Дайн водил Кэйю по округе, рассказывал, что и как выглядело, пока их народ и страна были живы. Рассказывал о Солнце и Звёздах, о рассветах и закатах. О высоком синем небе и многоликом ветре, что бывает нежен в одно мгновение и жесток — в другое. О морях, озёрах, реках и водопадах. О горах и равнинах. О богах и героях. Их, каэнрийских, и чужих. Птицы и звери, традиции и легенды. Кэйю интересовало всё. Принц слушал его, приоткрыв рот, впитывал каждое слово, и глаза его восхищённо сияли. В Каэнри’ах не было ни Солнца ни Звёзд. Была вечная ночь, вечно чёрное небо, и даже легчайшее дуновение ветерка не нарушало мёртвого оцепенения. Не было рассветов и закатов. Не было морей, озёр и водопадов, а единственная оставшаяся река была отравлена и не журчала. Не было ни птиц, ни зверей. Мертвые, иссохшие растения не шуршали и выглядели жутко. Везде валялись обломки зданий и механизмов. Принц рос бы в оглушительной тишине, если бы Дайнслеф не заполнял её своими рассказами, а Госпожа, мать Кэйи — своими песнями. Она пела о том, о чём рассказывал Дайнслейф. Звёзды и Солнце, рассветы и закаты, горы и равнины, реки и озёра, герои и боги. Кэйа слушал с упоением. Даже когда новые истории и песни кончились, он просил пересказывать вновь то, что уже слышал, и интерес его не слабел ни на грамм. Однажды, в пять лет, Кэйа запел вместе с матерью. Дайнслеф тогда потерял дар речи. Он и предположить не мог, что наследный принц будет похож на свою мать гораздо больше, чем на отца. И он, впервые за долгие века, захотел расплакаться от радости, когда осознал это. Но когда Кэйа запел, звонко и чисто, красиво и чувственно, и голос его разнёсся по всему почти разрушенному дворцу, Его Величество услышал его песню и вспомнил, что у него есть сын. Началось его обучение. Теперь Кэйа не мог целыми днями сидеть и слушать рассказы Дайнслейфа и матери. Он спал мало. Его будили и отводили в тронный зал. Дайнслейф теперь не мог рассказывать маленькой звёздочке истории и легенды. Теперь он должен был обучать принца владению оружием. Теперь ему приказывали ломать мальчику кости во время тренировок, и после, поломанного и окровавленного, относить к лекарям, чтобы те за пару минут вылечили его так, словно никаких ран не было. Дайнслейф не смел ослушаться. Взгляд маленькой звёздочки сиял всё реже. Но он по-прежнему, как бы сильно не уставал за день, приходил к матушке перед сном и пел вместе с ней. Дайнслейф делал всё, чтобы Его Величество не назначил Кэйе новых учителей, но этого оказалось недостаточно. Худшее всё-таки произошло. Дайнслейфа отстранили от воспитания принца, и ему в наставники были назначены чудом уцелевшие (его милый Хальфдан хорошо постарался) аристократы. Искажённые внешне и внутренне проклятием, озлобленные и полные ненависти, они завидовали на вид обычному Кэйе. В первую же тренировку новый учитель фехтования пронзил принцу сердце. Госпожа, узнав об этом, яростная, с растрёпанными синими кудрями, в спальном одеянии, влетела в тронный зал, подобная яростной богине, и набросилась на Его Величество с упрёками. После, когда он лишь отмахнулся от её слов, она выхватила меч и напала на него. Будучи истинной дочерью Каэнри’ах, Госпожа не боялась ни боли, ни смерти. Больная и ослабленная, она всё же победила. Его Величеству пришлось уступить. Но меньше чем через год она скончалась, и учителя принца стали более жестокими. Словом, Дайнслейф помнил Кэйю крошечным и хрупким младенцем. Восторженным и любопытным, напуганным и почти сломленным. Но сейчас перед ним стоял уверенный, сильный юноша. Верный, отважный, наглый, гордый, своевольный и свободолюбивый. Дайнслейф видел, что у Кэйи есть на всё своё мнение, и что он не боится его высказывать. Он делает то, что считает верным и справедливым. Защищает то, что дорого его сердцу любой ценой. Видел, что тот любит, а главное, он любим. Госпожа хотела бы видеть своего сына именно таким. Именно этого ему всем сердцем желал Дайнслейф. Именно этого должен быть лишён наследный принц Каэнри’ах. Кэйе не нравилось то, что Дайн смотрит на него с такой улыбкой. Он вдруг сказал: — Оставлять меня у Рагнвиндров было ошибкой. И ушёл. Дайнслейф покачал головой: — Отнюдь. Но его принц, нет, второй молодой господин семьи Рагнвиндр, сэр Ордо Фавониус, Кэйа Альберих, его уже не услышал. Впервые за всю свою долгую жизнь Дайнслеф пожалел о том, что у него нет детей. Он бы безмерно гордился таким сыном, как маленькая звёздочка. Кэйа тем временем бродил по залу, судорожно пытаясь придумать, что ему делать. Джинн заметила его метания и, нехотя, вежливо попрощавшись с Лизой, зацепила Кэйю за локоть и увела подальше от любопытных глаз и чутких ушей. Кэйа, конечно, отчаянно пытался держать себя в руках, но глаза у него были огроменные. Он поначалу пытался отослать Джинн обратно к Лизе, но она решила, что помочь другу важнее. И Кэйа выложил всё как на духу. Джинн сначала засмеялась, решив, что это шутка, но заметив обиженный взгляд Кэйи, побледнела и замолчала. Они сели на пол рядом друг с другом и оперлись спинами о стену — И что ты думаешь теперь делать? Кэйа нервно хохотнул. — Я думаю сменить имя, фамилию, внешность и сбежать куда-нибудь в Снежную. А лучше сразу на дно Бездны, там явно будет комфортнее, чем в одной комнате с Дилюком, после того, что произошло. — Почему ты так уверен в том, что он тебя с кем-то перепутал? — Я в платье! Конечно же ему понравилась какая-то из этих напудренных высокомерных аристократок, он пригласил её на балкончик, чтоб помиловаться, но перепутал меня с ней из-за одежды! Джинн встала. — Я пойду и спрошу у него. — Не смей! — Кэйа почти закричал и дёрнул её за руку с такой силой, что Джинн бы грохнулась на пол, если бы он её не поймал. После он взял себя в руки и зашептал: — Я и так опозорился сильнее некуда. Если он узнает, что ты знала о том, что я к нему чувствую, то никогда не простит тебя за ложь и вашей дружбе конец! — Чёрт тебя дери, Кэйа! — Джинн тоже вскрикнула. — Да даже Донна, окажись она на твоём месте, была бы смелее! Она бы его прям там и завалила бы, а не сидела и страдала в тёмном уголке, как умирающий лебедь! — Ну вот пусть и заваливает! — Кэйа с испуганного шипения перешёл на злое. — Трахаться ночью на мраморном балконе, на который может любой человек войти, эка блажь! Тут не только цистит заработать можно в два счёта, но и опозориться так, что ещё твоих правнуков дразнить будут. Джинн растерянно моргнула. — Кэйа, какие правнуки? Вы оба мужчины. — Джинн, какие к чёрту мужчины? Донна, вроде, девушка. — Какая Донна? Чёрт! — Джинн ударила Кэйю по плечу: — Ну-ка, давай, вставай, ножками оп-оп, иди к Дилюку и обсуди с ним всё это как взрослые люди. — Какие взрослые люди? Мне всего шестнадцать! А если он решил, что я предал его, и нападёт на меня? Я слишком красив, чтобы умирать настолько молодым! — Хорошо, я отведу тебя за ручку, раз ты такой маленький. И пожалуйста, Кай, прекрати себя накручивать. Дилюк никогда не причинит тебя вреда. — А если он уже рассказал отцу? И Аделинде? Они выкинут меня из дома, проклянут и… Джинн в ужасе ахнула. У Кэйи на глаза навернулись слёзы. Сколько она себя помнила, Кэйа изо всех сил старался никогда не плакать, и у него это почти всегда получалось. Раньше он часто плакал во сне, но во время бодрствования — никогда. Она чересчур резко притянула его к себе, обняла и зашептала на ухо какую-то успокаивающую чушь. Кэйа уткнулся носом ей в плечо и шмыгнул. Всё-таки не заплакал. Дилюк же целых полчаса после побега Кэйи пытался просто отдышаться и успокоиться. Для лучшего эффекта он лёг на пол и накрыл лицо согнутой в локте рукой. К несчастью для него, именно на этот балкон вышла подышать Аделинда. Увидев Дилюка в таком положении, она тихо и очень нецензурно (Дилюк таких слов даже от рыцарей не слышал) выругалась и стрелой вылетела с балкона. Вернулась она очень быстро и не одна. За ней семенил перепуганный и побледневший Крепус. Видимых повреждений на сыне он не обнаружил, к тому же, дышал Дилюк ровно, так что Крепус, решив, что его сын всё-таки не умирает, просто сел рядом. Аделинда поняла всё без слов и ушла. — Дилюк, что-то случилось? В ответ ему раздалось невнятное мычание. Они сидели в тишине, пока Крепус не различил еле слышное «Я поцеловался», сказанное Дилюком через несколько минут молчания. Он потёр переносицу. Всё-таки дети слишком быстро растут. Поучительный разговор о сексе, контрацепции и личных границах откладывать дальше нельзя. Нужно будет провести на неделе. Вслух же он спросил: — И как? — Я не знаю? Крепус не умел различать малейших изменений интонаций и настроения, как например, Кэйа и Джинн, но даже он заметил, что ответ прозвучал как-то испуганно и потерянно. — А почему лежишь тут? Мы с Аделиндой до смерти перепугались. — Потому что я не могу встать. Или не хочу? Я не знаю. Крепус невнятно промычал в ответ. Кэйа наверняка разговорил бы Дилюка быстрее. — Расскажешь с кем? — Ты будешь злиться, — Дилюк говорил уже больше устало. И не дождавшись вопроса отца, продолжил: — С мужчиной. Вернее, юношей. — Красивый хоть? Дилюк так сильно удивился, что убрал с лица руку, приподнялся на локтях и ошалевше посмотрел на отца. Тот пожал плечами. — А что? Мондштат — город свободы. Барбатос даровал нам свободу не только от тиранов и власти богов. Он хотел, чтобы мы, люди Мондштата, были свободны во всём. От выбора жизненного пути и того, что съесть сегодня на обед, до выбора любимого человека. Этикет, манеры, всё это конечно, штуки важные, но они пришли к нам от аристократов. А аристократия — пережиток правления Декарабиана. Так же, как и мнение, будто люди могут любить только людей противоположного пола. Что плохого от того, что друг друга любят две женщины или двое мужчин? Я как-то раз пытался обсудить это с Каем. Он сказал «Какая разница кто с кем спит, главное чтобы все высыпались». Звучит глуповато, но, как по мне, весьма неплохо. — Крепус немного помолчал и после подмигнул сыну: — Ну так что, красивый? Дилюк очень тяжело вздохнул. Крепус усмехнулся. — Очень. — Прям очень? — Ты даже не представляешь насколько. — Тогда чего ты тут лежишь? На холоде и ветру? Ещё немного и попа кашлять начнёт. Я бы на твоём месте провёл остаток вечера с тем человеком. В северо-западной части зала есть лестница в сад. Прогуляйтесь. — А если это Кэйа? — Крепус закашлялся. А Дилюк продолжал: — Ты сказал, что нет ничего плохого в том, что два человека одного пола любят друг друга, но что ты скажешь, если узнаешь, что я, твой родной сын, поцеловал своего приёмного брата и он убежал? Крепус мысленно поблагодарил своих предков за то, что они выбрали именно винодельческий бизнес. Сегодня он совершенно бесплатно конкретно напьётся, и Аделинда выгонит его спать в конюшни, но валерьянка тут уже не поможет. Дилюк внимательно наблюдал за отцом. Тот стоял, слегка приподняв брови, и смотрел пустым взглядом в никуда. Голос в голове Дилюка, очень похожий на Кэйин, со смешком заметил, что, кажется, он сломал папу. Крепус наконец пришёл в себя и пожевал губу. — Вы знаете друг друга с девяти лет, росли и почти всё делали вместе. Нет ничего удивительного в том, что вы очень близки. Но, сынок, ты уверен в том, что чувствуешь к Каю? Что если ты спутал своё детское восхищение с чем-то другим? С чем-то более серьёзным? Ты уверен, что это именно любовь, и ты не запутался сам в себе? — Почему ты вдруг заговорил про любовь? — Ты мой сын, — Крепус пожал плечами, — смею надеяться, что я знаю тебя немного лучше, чем ты думаешь. Ты бы не полез целоваться, если бы не думал, что любишь, — он улыбнулся. — Я такой же. И твоя мама тоже была такой же. — Ты не говоришь о ней. Крепус вздохнул, покачал головой и грустно улыбнулся сыну. — Я не говорил тебе, что в нашей семье, большая часть Рагнвиндров по крови, была однолюбами? — Дилюк удивлённо покачал головой. — Я тоже такой. Надеюсь, что ты — нет, — Крепус встрепенулся, встал на ноги и поднял Дилюка: — Давай, иди, обдумай всё хорошенько и потом поговори с Кэйей. Он практически вытолкал сына с балкона, а сам остался на свежем воздухе. Крепус глянул в небо. — Представляешь, Алоисия, наш искорка, кажется, влюбился, — он горько рассмеялся и покачал головой. — Прости, я ведь пообещал тебе тогда, что отпущу тебя и буду жить дальше. Но я скучаю, все эти годы, и ничего не могу с собой поделать. Надеюсь, когда я умру, мы встретимся вновь, и тогда я больше никогда тебя не отпущу. Если, конечно, ты мне это позволишь. Крепус остался стоять на балконе и смотреть на небо. Дилюк залпом выпил бокал пунша и рыскал по залу, стараясь отыскать Кэйю. Дайнслейф наблюдал за ним с лёгкой улыбкой. Кэйа наконец-то собрался с силами и встал на ноги. Джинн расправила складки на платье, поправила его причёску, в который раз подбодрила друга, поцеловала в висок и легонько подтолкнула в сторону выхода из их закутка. Кэйа сделал шаг вперёд, звонко и уверенно стукнул каблук. Он на пробу ухмыльнулся, обернулся к Джинн, подмигнул ей и, получив одобрительный кивок, пошёл вперёд. Дилюка он заметил сразу. Не заметить его было сложно. Алый, яркий, уверенный. Кэйа направился к нему. Дилюка вдруг кто-то схватил за плечо. Он развернулся и увидел телохранителя Лизы. Тот кивнул ему, указывая на что-то, и Дилюк посмотрел в ту сторону. Уверенно и нагло улыбаясь, плавной походкой в их сторону шёл Кэйа. Люди неосознанно расступались перед ним. Красивый, опасный, неподражаемый. Дилюк сглотнул и сделал шаг навстречу. Когда они подошли друг к другу, Дилюк взял Кэйю под руку и увёл в тень. Там они постарались затеряться среди гостей, и Дилюк вывел их к выходу в сад, который подсказал отец. Они торопливо спустились по лестнице, прошлись по тропинке и постарались затеряться между стриженых деревьев рядом с фонтаном. Дилюк наконец остановился и заглянул Кэйе в глаза. — Кажется, я хочу ещё станцевать с тобой, — от смущения Рагнвиндр перешёл на шёпот. — И ещё поцеловать тебя. И, кажется, я хочу целовать тебя, слушать твоё пение, обнимать тебя и танцевать с тобой до конца своей жизни. Я знаю, ты скажешь, что всё это детские глупости и это пройдёт, но я клянусь тебе, это не так. Это не болезнь, чтобы так просто пройти со временем. И я не хочу, чтобы проходило. Кэйа не мог подобрать слов. Ему хотелось кричать, смеяться, плакать, прыгать и бегать. Вместо этого он сделал шаг вперёд, аккуратно обхватил лицо Дилюка руками и, слегка наклонившись, настолько нежно, насколько мог, прижался своими губами к чужим. Дилюк рвано выдохнул. Кэйа положил левую руку Дилюка себе на плечо, свою левую руку устроил на дилюковой талии, а правую ладонь уже-не-брата обхватил своей. Он начал что-то тихонько напевать себе под нос и сделал первый шаг. Они закружились в танце под тихое пение Кэйи, стук его каблуков, шуршание его платья, звон серебряных цепочек в его волосах и тихое журчание фонтана. Дилюк не мог оторвать взгляда от мерцающих в волосах Кэйи звёздочек, от его глаз, губ, платья. Для Кэйи в мире остались только он, Дилюк и их танец. Он запел громче. Чувственнее. Крепус устало улыбнулся, глядя на них с балкончика. Вот идиоты. Выбрали самое популярное место. Вдруг кто-то хмыкнул у него за спиной. — Идиоты. Крепус резко обернулся и столкнулся взглядом с высоким голубоглазым блондином. Он определённо его где-то видел. Мужчина потратил пару минут, чтобы вспомнить, кто это. — Вы телохранитель молодой госпожи Лизы, верно? Его собеседник кивнул. — А ещё я тот, кто когда-то давно нянчил Вашего второго сына. Он наверняка рассказал Вам, что я знал его родителей. — Крепус кивнул. — Вы хорошо о нём заботитесь. Вы его любите. «Народ Каэнри’ах — гордые и сильные люди. Они не признают власти богов и их авторитета. Они не склоняют голов и не преклоняют колен ни перед сильнейшими божествами Селестии, ни перед ужаснейшими тварями Бездны. Они идут в бой за свою свободу, веру и идеалы без страха и сожалений. Особенно среди них этими качествами отличался Сумеречный Меч. Говорят, что этот гордый и своенравный человек ни разу в жизни не кланялся, и даже короли Каэнри’ах уважали его и не пытались заставить склонить головы.» — Спасибо. Дайнслейф поклонился.