cherish

— Мне вообще все равно, — произносит Чонгук, мельком бросая взгляд в зеркало. Врет, конечно. Юнги и не верит. Потому-то откидывается на спину, протягивает руку за зажигалкой и, запустив пальцы в мягкую кошачью шерсть, закуривает. Прямо у Чонгука в спальне — он всегда так делает, когда Чонгук врет ему в лицо. Как напоминание о том, что перед друзьями можно и не держать руки все время на пульте управления. Чонгук выглядит… хорошо. По его мнению — не слишком, но Юнги, выпустив в воздух порцию серого дыма, не соглашается. Чонгук куда больше, чем просто «хорошо». Может, потому что возился, наверное, минут тридцать. Стыдно признавать свое желание правильно уложить волосы, поправить одежду, подобрать подходящие цвета — все нормальные парни в таких случаях просто достают футболку почище и идут. А Чонгук так не может. Ему важно произвести впечатление. Важно, потому что… …почему? — спрашивает он у самого себя. Не знает. — Ты — идиот, — выносит вердикт Юнги. И отворачивается. Сигарета тлеет в руках. Он влажными пальцами тушит ее и падает вперед, на чужую кровать. Щека сама находит теплый бок любимой животинки, а Чонгук лишь закатывает глаза. — Надо было всучить его тебе. — Да, заберу. Ты все равно о нем не заботишься. — Чья бы корова мычала, — Чонгук цапается с воздухом и не понимает, что с ним такое сегодня. Потому что да, он редкостный идиот. Юнги никак не реагирует. Он свое мнение сказал, ему дальше смысла спорить нет. А Чонгук хочет — лишь бы хоть как-то себя занять. Он смотрит на свое отражение уже в сотый раз и все равно находит все то же самое. Ничем не изменился за целый месяц, разве что круги под глазами еще больше, еще синее, и свалить бы все это на учебу, только не в ней же дело. Чонгук к себе привык почти совсем. Он пропитан кофе, омертвевшими нервными клетками, загонами (почти уже) терпимыми. Он выслушал все в этом мире фразы, с которых начинаются ссоры в семье, он прослушал по десять раз все альбомы Asking Alexandria и по первому рифу узнает любой трек. В его мире капельки счастья изредка падали на уставшие руки — а в остальное время спокойная, ровная тишь. Терпение и труд все перетрут, да… наверное. Он поправляет рукава, но они слишком короткие, чтобы закрыть все еще заметные светлые следы на запястьях. Чонгук хмурится, стягивает водолазку и находит другую — еще более черную. Тонкая ткань плотно облегает появившиеся не так давно мышцы. Он хмурится, но одевается быстро, по привычке, чтобы не дать никому, включая себя, возможность рассмотреть свое тело поближе. — Ты здесь остаешься? — спрашивает он перед тем, как уйти. — Ваши вернутся к восьми? — Должны. — Тогда жду тебя тут. Чонгук сдерживает порыв подойти — то ли ударить хочется, то ли обнять. Юнги чешет животик растянувшемуся на матрасе кошаку, смотрит на свое чудо влюбленными глазами, и Чонгук решает оставить их наедине. У них, судя по всему, все серьезно. Любовь зла — как всегда… Сердце падает все глубже под землю в такт его шагам. Чонгук минует парковку, подходит к зданию, замирает напротив. Школа, похоже, вымерла к этому времени — пять часов, как никак, уроков давно нет. Он долго топчется на месте, сомневаясь во всей этой затее еще сильнее. Действительно. Собрался на встречу с малознакомым человеком, что на него, на самом деле, вообще не похоже, не такой он. Тяжело сходится с людьми и так же тяжело расстается — потому и держится обособленно. Хорошо ему в своем одиночестве, уютно. Свое тепло греет, чужое — нет, а на улице ведь холод, изморось — осень снова душит город металлической хваткой. Чонгук засовывает руки поглубже в карманы, нарочно медленно подходит ко входу. В двери видно его отражение — он с ног до головы в черном. Это потому, что октябрь, а вовсе не из-за того, что черный цвет ему чертовски идет. От здания отделяется невысокая фигура. Пространство между ними размыто дождевой водой, синева от разлитой химии сияет по краям лужи, вода хлюпает в ботинках, и Чонгук думает, как так могло выйти, что все важные моменты в его жизни происходят только под дождем. Первый поцелуй был под дождем, первое признание в чувствах — тоже, ливни шли, когда разводились родители, и когда он уходил из дома. И впрямь, глупо выходит — будто он живет по-настоящему только вот в такую мерзкую погоду. Под стать характеру, сказал бы Юнги. Парень подходит близко и кивает вместо ненужного «привет». Чонгук медленно движется взглядом вниз, встречает черные глаза, симметричный нос, высушенные от ветра губы. Вспоминает, что хотел дать мазь. Тэхён, он такой, да. Сам о себе не позаботится. Мелкие трещинки вечно кровоточат, с сентября по май, но он ничего с этим не делает. А Чонгук так и порывается прикоснуться пальцем, чтобы осторожно эту кровь стереть. — Холодно, — бормочет Тэхён, кутаясь плотнее в куртку. — Пойдем уже. — Может, кофе выпьем? Или ты голодный? Он качает головой. Кофе так кофе. Тэхёну, на самом деле, без разницы. Они шагают по мокрой улице. Мимо проплывают мусорные пакеты, парковки, неоновые огни Сеула. Чонгук сует руки в карманы и выхватывает остатки тепла. Они заворачивают в первое попавшееся на пути заведение — макдак. В уши бьет шум десятков голосов, запах фастфуда, писк фритюрницы и еще сотни мелочей, вкрадчиво кусающих мозг. Чонгук морщится, ощущая, как внутри инстинктивно растет беспокойство — он работал здесь год назад, и с тех пор у него осталось немало воспоминаний, которые хотелось бы поскорей забыть. Почти что пост-травматическое расстройство, если честно... — Капучино здесь мерзкий, — машинально произносит он, и Тэхён, закатывая глаза, меняет напиток в заказе. — Как думаешь, если я возьму картошку без соли и попрошу соль отдельно в пакетике, картошка будет горячей? — Будет, да. А еще тебя проклянет весь персонал. — Почему? — Им придется вычищать тару салфетками. Вручную. О да. Большие горы соли, впитавшей в себя горькое масло. Все это надо оттереть, а сталь горячая — руки обжигает, и жир потом с кожи невозможно смыть… Чонгука передергивает. Он никогда в жизни не будет больше работать в общепите. Уж лучше в проституцию. С едой они забиваются в дальний угол, чтобы не видеть все время мелькающий повсюду персонал. Тэхён жует вяло, медленно. Длинные рукава голубой водолазки натянуты почти до ладоней, но, в концов концов, сейчас и впрямь холодно, а голубой… что уж тут, Тэхёну идет этот цвет. Чонгук нечаянно касается его коленом под столом — и тут же замирает, ожидая реакции. Тэхён долго не отодвигается, словно специально. А может, он не замечает. Не замечает этой кошмарной, невыносимой недосказанности, потому что между ними все, что угодно, но только не дружба. Они не доверяют друг другу совершенно, да и знакомы не очень давно. Чонгук почти ничего не знает о нем. Они не раскрылись друг другу, он — потому что не любит этого делать, а Тэхён… ну, у него, наверное, свои причины. Они встречаются раз в неделю, иногда два, где-нибудь слоняются — чаще всего в отдаленных районах, где мало людей и мало машин. Не касаются друг друга особо, личных тем стараются не заводить. Только Тэхён порой так смотрит в глаза вдумчиво, серьезно, что кажется, будто он все понимает. И это смешно, на самом деле, потому что Чонгук сам ничего понять не может. Познакомились они случайно — на лекции про рак мозга. Ее проводили для старших классов, были и лекции на другие темы, но Чонгука записали (вопреки его бурным протестам) именно на эту. Он хотел забраться на задний ряд и добить хотя бы третий час сна за сутки, но ничего не получилось. Тэхён тогда помогал организовывать все мероприятие. Он учился в другой школе, с раком мозга тоже ничего общего не имел, лишь стоял в углу аудитории, слушая профессора, а потом пошел помогать своим знакомым — разносить стулья по классам, предлагать напитки приглашенным спикерам и так далее. Чонгук остался, чтобы тоже помочь с уборкой, а Тэхён как раз не мог ни у кого достать ключи от нужного кабинета. Попросил у него помощи. Так, слово за слово, разговорились, обменялись контактами. Случайность, не более. Чонгук успел не один раз проклясть тот день, но и поблагодарить судьбу тоже успел. И ведь стоило всего лишь завернуть в другой коридор… Все пошло бы по другому. К лучшему, наверное. На самом деле, на встрече настоял Чонгук. Не то чтобы он собирался что-то конкретное получить, просто… слишком сильно ему понравился чужой голос. У Чонгука слабость ко всему, что связано со звуком, для него принципиально важно, как звучат слова, даже их смысл на втором месте. Он странный немного в этом, да. Просто ему нравится эта странная эвфония, нравится мягкость произношения, акцент… «Чонгук» — произносит иногда Тэхён своим мягким тембром, и Чонгук рассыпается на ионы в эти секунды. Его имя буквально ласкают на языке, его окутывают мелодией, оно звучит так интимно и лично, что воздух в легких собирается маленькими сгустками от волнения, а сердце мечется в грудной клетке и места себе не находит, проклятое. И что делать? — Мне спокойно, — отвечает Тэхён на заданный вопрос и смотрит прямо в глаза. — Впервые за всю неделю, понимаешь? Как будто сняли с меня огромный тяжелый камень. Тэхёну спокойно — и это здорово, жаль, что Чонгук так же про себя сказать не может. Тревога сегодня для многих уже норма, но в последнее время она как-то быстро уж растет. С их знакомства прошел месяц, с каждой неделей Чонгуку было все сложнее оставаться честным перед собой. Для него это очень важно — внутренний разговор, осознанность мысли, личный комфорт, он научился жить с собой в ладах и вполне хорошо себя чувствует. Но иногда, иногда бывают очень плохие дни. Чонгук наблюдает за чужим лицом уже слишком долго, и Тэхён это, конечно же, замечает. Спрашивает, зачем. Чонгук не может ответить. Его тянет вперед и отталкивает назад. Потому что нельзя. Потому что однажды, когда они договорились встретиться возле его дома, Тэхён появился там с опозданием. В глазах у него блестели остатки слез, но губы были странно поджаты, будто он только что принял твердое решение. А на шее — алые, пылающие кровоподтеки, следы от поцелуев. Чонгук помнит, что он ощутил — удар под дых, то ужасное чувство, когда легкие судорожно пытаются вобрать хотя бы немного кислорода. Но не могут. И даже через рот дышать просто не получается. — Не знал, что ты с кем-то встречаешься, — бросает Чонгук якобы небрежно и надеется, что интонация не выдала его с головой. Тэхён даже глаз не поднимает. — Ты и не спрашивал. Не спрашивал — потому что боялся узнать ответ, наверное. Хотя это так глупо, Чонгук ведь никогда и не думал на эту тему. Почему образ чужого человека так сильно выбил его из колеи, сказать сложно, к этой теме они больше не возвращались. Тэхён курил — длинные пальцы сжимали сигарету, зубы прокусывали ее чуть ли не насквозь, а гадкий запах дыма забивался в десны. — Пошли на мост, — внезапно произнес Тэхён. — Там рассвет видно. Ты красивее рассвета, Тэхён. После этого дня Чонгук больше не пытался случайно дотронуться — держал дистанцию. Заметил ли это Тэхён, понять было невозможно, но холод точно встал между ними незримой опоной. От Штеттина на Балтике, до Триеста на Адриатике, опустился железный занавес… Хотелось плакать. Он любил звук, любил мелодичность — неудивительно, что рано или поздно Чонгук должен был заняться музыкой. Пианино в углу родительского дома выжидало этого часа. Чонгук садился за него по вечерам, пальцами касался избитых клавиш и пропадал. Пыль оседала на крышку, педаль скрипела, но чувство трогательного контакта с нотами не изменилось. С пианино надо, как с ласковым котенком, гладить и чесать за ушком, и тогда мелодия последует за тобой, куда нужно. Без резких и грубых движений, только мягкость и невесомость… Чонгук сам написал несколько композиций — это было похоже на припадок, когда ничто иное в мире не имело значения. Он садился к инструменту на пять-шесть часов и не вставал, пока не заканчивал работу. Откуда взялась эта острая потребность опустошить самого себя и влить в музыку, он не знал. Приходил Юнги — он вообще часто стал приходить. Может, беспокоился. А может, просто мурлыканье хотел послушать. Кот вырос, но своих котячьих повадок не изменил. К Чонгуку на колени не забирался почти никогда, а вот с Юнги не слезал все время, пока тот сидел в чужой комнате. Чонгук уже даже завидовать перестал — махнул рукой. — Ты подход к кошкам находить не умеешь, — бормотал Юнги, пока лапки безжалостно топтали его живот. Когти зверь на него никогда не выпускал. — И к людям тоже. Юнги берет кота на руки, а тот ставит лапы ему на плечо и трется мордочкой об ухо. Тихая идиллия вечера. Встретились два одиночества и остались друг с другом… Спустя неделю молчания и не самых легких ночей Тэхён написал ему сам — в первый раз. Чонгук глазам не поверил, когда знакомый аккаунт высветился в уведомлениях. «Что делаешь?» Ни привет, ни как дела — вполне в духе этих чертовых модернистов. Тэхён вообще от пальцев ног до чернеющих кончиков волос модернизм, с его вечными символами, эстетикой и люксом. В нем течет верленовская лирика, прячется дугласовское обаяние, он не в этой эпохе должен был родиться, и уж точно не в этой стране. «Играю» «Не хочешь выйти?» Чонгук смотрит в окно — и он там, внизу, действительно стоит и ждет. Знает будто, что Чонгук и впрямь выйдет. Захватит только кошелек, телефон и ключи — и выйдет. И черт бы его побрал, на самом деле. Чонгук матерится — неприкрыто, вслух. Упирается лбом в стену, долго и напряженно думает, но мысли рвутся на кусочки и сгорают в пустой голове. Пустая, пустая голова. Все это — лишь ее вина. Действительно ведь выходит, и не потому, что взвесил все, а потому, что Чонгук совершенно не может отказаться. Тэхён, кажется, улыбается, совсем немного, но все же. Потому, что видит его? Или дело не в этом? — Я уже начал скучать, — говорит он тихо. Чонгук не знает, что ответить. Он тоже скучал, сильнее, чем следовало, как всегда. — Надолго ты тут? — Хоть до завтра. Он хмурится. До завтра — это целая ночь, плюс вечер, почти двенадцать часов. Столько времени провести бок о бок с другим человеком, не членом семьи — немыслимо. Для Чонгука. Но Тэхён на него смотрит таким взглядом, таким волшебно-зачарованным взглядом, что возражать не хочется. — У меня была такая идея… — Тэхён внезапно краснеет, опускает взгляд и мнется. — Я подумал, никто, кроме тебя, не мог бы согласиться. А ты, может, и пойдешь на это. В общем… я хотел всю ночь провести в центре, не засыпать — только гулять по улицам, забираться в ночные кафешки по часу на каждую, пить энергетики, чтобы не вырубиться… но одному будет скучно. Не составишь мне компанию? Чонгук не въезжает. — Зачем тебе это? — Прикольно же, — Тэхён разводит руки с таким видом, будто просто предложил кино посмотреть и ничего такого тут нет. Черт знает зачем, но Чонгук соглашается. Все равно со сном у него не ладилось, скука уже въелась в жизнь, да и любопытно было, чем все это кончится. В конце концов, хоть что-то новенькое. Да и Тэхён заметно повеселел, даже заговорил больше обычного. Метро выбросило их в туманный городской центр. Осень лила вниз свое разочарование. Мгла забилась во все щели, закрыла их головы — но и сквозь нее Чонгук все равно видел эти темные берилловые глаза. На Тэхёне был шерстяной свитер цвета жженого сахара. А Чонгук в черном, снова в черном, снова делает одну и ту же чертову ошибку. Ему пора перестать наступать на свои любимые грабли — но не может же, глупый. — У тебя других шмоток нет? — с интересом спрашивает Тэхён — Если нет, могу одолжить. Каждый раз в одном и том же ходишь. — Есть, просто не нравятся. — Давай я тебе как-нибудь одежду подберу. А то все время выглядишь так, как будто у тебя кто-то умер. — Может, у меня и правда кто-то умер. — Тогда бы ты не ходил такой счастливый все время. — Я не счастливый, Тэхён. Думаю, ты тоже. Тэхён утихает. Чонгук, пытаясь ободрить, касается руки — он заметно вздрагивает, поднимает глаза и смотрит с таким страхом. Потом оглядывается быстро по сторонам — но на остановке никого нет. И ничего. Касание осталось простым касанием. Ближе к вечеру, когда стемнело окончательно, они перебрались в ближайшее к станции кафе. Чонгук заказал латте, Тэхён — эспрессо. Даже в таких мелочах они умудрялись спорить, что лучше. Два сапога, как говорится, один серый, а второй — малиновый в крапинку. Друг другу не подходят. Желание зарождалось в груди постепенно, но лишь когда Тэхён наклонился вперед за чайной ложкой и оказался слишком близко к его лицу, обрело наконец четкую форму. Чонгук представил себе, как Тэхён приближается, улыбнувшись, прикрывает глаза и целует его. Мысль пришла против воли и закрепилась внутри — с корнем не вырвешь. Он чересчур резко поставил чашку на блюдце и долго молчал, глядя в стол. Сердце гулко забилось, забеспокоилось. Наверное, почуяло беду. Не хватало ему этого. — Чонгук, все хорошо? — Да. Прости, задумался. Но идея не выскакивала из головы. Чонгук ерзал на месте, молился, чтобы оно прошло — оно становилось только сильнее. Он очень хотел этот поцелуй. Именно с Тэхёном, здесь, сейчас. Чонгук мог примерно представить, насколько теплое у него дыхание, мог представить запах шампуня, вкус кофе на губах. Но молочное с черным не мешаются, как не мешаются сливки и черный шоколад, как не мешаются люди, которым в этой жизни не по пути. Тогда, наверное, стало очевидно, что все плохо. Тем более, у Тэхёна вся шея была украшена другим человеком. Когда в город горячим потоком вплыли сумерки, они сидели на лавочке у озера. Тэхён снова курил. Солнце обводило его силуэт красноватыми лучами, а Чонгук боролся со странным желанием пойти и выпить. Он за свою жизнь влюблялся несколько раз, всегда несерьезно, поверхностно. Он не стремится рассказывать о себе, прячется от мира и сам себя обнять может. Он сам — свое тепло и принятие. Ему так лучше, правда. Туман рассеялся над водной гладью. Свет оставлял на ней блики, отражался прямо в глаза и ослеплял. Тэхён неожиданно придвинулся поближе и положил голову на его плечо. Чонгук старался не шевельнуться — вдруг Тэхён решит, что ему неудобно, и отодвинется, а тогда уже ничего не вернешь назад. Тэхён тихо дышал, еле заметно подрагивали его веки, холодные руки сжимали колени, плотно обтянутые джинсовой тканью, и казалось, будто он вот-вот улетучится, рассыпется пыльцой в воздухе от холодного ветра. Чонгук хочет спросить, кто они друг другу, что между ними происходит — ведь чувствует же, что здесь что-то не так. Но смелости не хватает, и потому он говорит совсем другое. — Я тоже не хочу, — отвечает Тэхён. — У тебя ничего не случилось? Ты как будто сбегаешь из дома. — Я не могу сбежать. Просто сегодня повезло. Это только один день — я все равно вернусь… — С кем ты живешь? Тэхён сомневается, прежде чем ответить. — С хёном. — У тебя есть брат? Не знал. — Это не брат. Слова вянут во рту. Ну конечно. Как можно быть таким тормозом. Не просто так же все эти засосы на шее. Чонгук чувствует, как внутри его что-то резко опустошает, убирает руку, в очередной раз твердо запрещает себе приближаться. Тэхён не его, его нельзя трогать и гладить тоже нельзя. Если бы они дружили, это было бы нормально, но ведь они даже не друзья. — Ясно, — выдавливает из себя, а по ощущениям — как ножом по сонной артерии. Ночь наступила, на парк навалилась темнота. Они забрели в продуктовый, купили энергетики. До рассвета оставалось семь часов, а Чонгук уже начинал засыпать. Тэхён толкал его в плечо, не давал отключиться. К трем часам он проголодался. Они зашли в круглосуточный ресторан, забрались за столик в углу. Им принесли роллы, рис и кофе. Чонгук выпил свой, заказал еще. Ночью тревожно, особенно когда не спишь. В ресторане почти нет людей, да и из рабочих только одна официантка. Длинные, тонкие лампы тянутся через потолок, не оставляя ни кусочка тени. Где-то на кухне играет радио, но слова песни не успевают до них долететь. Тэхён задумчиво рассматривает свои ладони, потом берет руку Чонгука и сравнивает их. У Тэхёна кожа светлее и тоньше, обветренная к тому же — ходит без перчаток, пальцы длиннее, а ладошка меньше. У Чонгука руки очень красивые, их хочется трогать, разглядывать, подносить к глазам, что Тэхён и делает. — Нравятся? — Ага. Чонгуку тоже — это та часть тела, которую он не боится показывать. Его трицепсы и спина всегда слышали комплименты. Тэхён поглаживает пальцами ладонь, нажимает на утолщение под большим пальцем и серия импульсов бежит по нервам в мозг. — Что это? — Тэхён вдруг хмурится, читая светлые слова на запястье, а Чонгук выдергивает руку и прячет под стол. — Ничего. Ни-че-го. Тэхён больше не задает вопросов, да и не надо. Неловкость все еще чувствуется, когда он меняет тему. Нет ничего тяжелее, чем прятать важные и нужные слова за поверхностными разговорами о погоде — но именно это они и делают. Как много того, что хочется рассказать, но нельзя, нельзя, одним словом можно все разбить и испортить. К трем часам Тэхён все-таки дремлет — прямо на лавочке за столиком, согнув ноги и подложив руки под голову. Чонгук не придумывает ничего лучше, чем укрыть его своей курткой и дать отдохнуть. Покупает еще кофе, высыпает в чашку два пакетика сахара, размешивает. Ему приносят печенье, которое они не заказывали. Официантка выходит уже в обычной одежде, с распущенными волосами, с сумкой на плече и торопится к выходу. На шее ресторанчика едва пульсируют вены — он умирает без людей. — Сколько времени? — Тэхён трет глаза, приподнимается на локтях. Чонгук смотрит на экран. — Три двадцать. — Черт. — Спать хочешь? — Ужасно. — Так может, по домам? Тэхён качает головой. — Нет уж. Мне сейчас туда нельзя соваться. Вот бы куда-нибудь… в гостиницу, я не знаю… — Можешь переночевать у меня, — предлагает Чонгук и отводит взгляд. — У меня никого нет. — Никого? Вообще? — Только кот. Тэхён какое-то время колеблется. Пальцы нервно теребят рукава свитера, глаза смотрят в стол, а Чонгук напрягается, ожидая ответа. Если Тэхён скажет «нет», лучше сразу закрывать лавочку, потому что доверие между ними, похоже, никогда не установится. — А ты сам не против? — тихо произносит он. — Нет, конечно. Раз уж так вышло… — Ну хорошо. Пошли. С порога Тэхён испускает восторженный вопль — серое существо на четырех лапах несется им навстречу. Кот, увидев незнакомого человека, останавливается, затем подходит недоверчиво, обнюхивает. Тэхён садится на корточки, руку вперед выставляет, чтобы дать привыкнуть к своему запаху. Кот, судя по всему, решает, что ему можно доверять — мордой трется и начинает мурлыкать. Тэхён гладит его, совершенно забыв о своем желании пойти спать. — Какой хороший! — Жрать он хочет, — отзывается Чонгук. Ему даже обидно. Как всегда — приводишь человека в гости, а он только с котом и разговаривает… — Тебя здесь не кормят, да, малыш? Ну, ну куда ты лезешь… эй, не надо меня топтать… — Все. Больше он с тебя не слезет, даже не надейся. — Это мальчик, да? Как его зовут? — Никак. У него нет имени. — Как вы его зовете тогда? — Просто «кот». — Всегда хотел кошку завести… — Так почему не завел? Тэхён колеблется долю секунды. — У хёна аллергия на кошачью шерсть. Пауза. Чонгук опускается на край дивана, устало смотрит на них. Видишь, думает он. Я лучше твоего хёна. У меня даже кот есть. Почему ты этого не видишь? Почему ты не выберешь меня, Тэхён? Я сделал бы для тебя все, что угодно… — А у тебя нет выпить? — Есть, — неуверенно отвечает Чонгук. — А ты уверен? — Наливай. Свет мерцает на кухне. Лампа дешевая, тусклая, все кажется пожелтевшим и постаревшим. Вообще, вся квартира будто из другого века. Комнаты такие же маленькие, вещи хаотично разбросаны по всем доступным поверхностям. Зато куча растений, ярко-зеленых, местами, правда, обкусанных, но что уж тут. Кот трется о штанины, требуя еды, и Чонгук бросает ему кусочек ветчины. Тэхён опирается задом о край столешницы, одним махом опрокидывает в себя всю стопку и морщится. — Мерзость. — Ты бы сказал, я бы что-нибудь другое открыл. — Да нет, я просто вкус спирта не люблю. Не знаю, не нравится мне это. — Зачем пьешь тогда? — Затем же, зачем и все остальные. Чонгук очень хорошо понимает. В свой стакан он добавляет сладкую газировку, чтобы не слишком горько было, и пьет медленными глотками. Забыть. Забыть все, что происходило. Иногда проще не думать о том, что происходит у тебя в голове, проще закрыть глаза. Тэхён сидит на полу, прислонившись спиной к кровати, глаза полуприкрыты, взгляд блуждает. Кот лежит у него на коленях, свернувшись в комочек шерсти. Чонгук садится рядом, лицом к лицу, гладит животное. И снова — этот задумчивый взгляд, опущенные ресницы, молчание. У Чонгука кровь в венах горячая, как раскаленное в сковороде масло, а голова кругом идет и безбожно хочется кричать. Кот поднимается, выгибается в спине, спрыгивает и уходит. Тэхён смотрит ему вслед, затем зевает и расставляет ноги в стороны, чтобы удобней было сидеть. А Чонгук… Чонгук делает вид, что пытается сесть поудобнее, но на самом деле придвигается вперед. Еще ближе. Тэхён в темноте перед ним расплывается и тает, и воздушный слой такой плотный, что полностью отделяет их друг от друга. — Может, тебе кровать постелить? — А ты где спать будешь? Чонгук бы предложил спать вместе, но это неправильно и нехорошо. Поэтому он ляжет хоть на диван, хоть на пол, ему уже все равно. Гостю, главное, чтобы было удобно… Снова тишина, и неловкости в ней еще больше. Обстановка странная до ужаса, время — четыре сорок утра, Тэхён слегка пьяный и сонный, но еще в сознании, а в квартире так жарко, что надо срочно распахнуть окна. Или наоборот. Залезть под одеяло и сжаться до размеров капли. — О чем ты думаешь? — шепчет Тэхён. Чонгук осушает бокал, ставит его на пол. — О тебе. — Я же могу неправильно понять, — улыбается слабо. А Чонгук проигрывает. Ох, как он безнадежно проигрывает. Рука сама тянется к чужому лицу, поправляет челку, но не отпускает, а по щеке нежно скользит вниз. Улыбка пропадает совсем. Тэхён смотрит на него, но кажется, будто в самую душу залез, будто внутрь пробил дыру и все окна насквозь вымел в стекольную пыль. В этот момент они близки, как никогда. У Чонгука в глазах этот странный блеск, в котором все прекрасно читается — и, тем не менее, вслух он молчит. Мучительно, сладко, страшно. Чужое лицо так близко, совсем рядом, где-то далеко за гранью дружбы. Но Чонгук не пересечет линию. Он бы не смог — Тэхён в отношениях, он занят, а подвергать его угрызениям совести из-за пары секунд Чонгук не хочет. Все равно на первом месте стоит чужое счастье, а если прижать его к себе и поцеловать, это лишь все усложнит, испортит. Чонгук убирает руку, закашливается, встает. На лице на секунду просматривается вся та боль, что он в себе несет. Втоптать чувства в землю. Сердце опустить в грудную клетку. Улыбнуться. Заверить, что все нормально. Не думать… — Что-то не так? — Тэхён подходит сзади и неуверенно останавливается за спиной. Чонгук глотает слова, чарует на лице улыбку. Не волнуйся, Тэ-Тэ. Все хорошо.