В гостях у пипивки и пипивкиной матери

Лэнс Свитс попал, прямо скажем, в непростую ситуацию. Он чем дальше, тем больше понимал, что поиски, в которые он опрометчиво ввязался, совершенно бесплодны. Судя по всему, Джованни Боллы физически не было среди мёртвых. Потому что по ту сторону подавляющее большинство народа просто шли на перерождение. Избранные – в рай, самые кошмарные – в ад. Кто-то, как сам Свитс, на специфическое служение – а что, хорошие специалисты и на том свете всем нужны. А большинство… Ну что, большинство – всего лишь люди, каждому из которых есть что искупать, вот и идут они на новый круг. Своя логика в такой системе была. Но всё равно даже Босацу называла это эклектикой, а пипивкина мать выражалась ещё куда энергичнее: – Бардак! И на каждом шагу произвол! Вот в произвол-то детишки и верили. И странным образом делали на него ставку. – Я же ни в кого не переродился! – таков был главный аргумент Рино Боллы. – Ты ребёнок, – терпеливо объяснял Свитс. – Ты ни по каким меркам не успел столько нагрешить, чтобы отправлять твою душу в переплавку. К тому же тебя искало материнское сердце… А ничего нет в мире сильнее. На этом месте все начинали делать Рино страшные глаза – мол, отстань от дяди доктора и не напоминай. Небось, Прекраснейшая уже всем насплетничала, что он, Лэнс, приютский и любящая семья для него очень больная тема. И про то насплетничала тоже, что там, в мире живых, его не слишком постоянная девушка вот-вот родит от него сына. Да, тяжело осознавать, что всё хорошее осталось далеко внизу, что там его любят, но никогда больше не увидят, а он столько не успел им сказать и для них сделать… Но надо оставаться профессионалом, и смерть не повод давать себе поблажки. И надо поддерживать Джемму и Рино в желании уйти отсюда. Это движение вперёд, это шанс на новые знания, новые знакомства, на интересную учёбу и работу. К тому же это страхует всех от лишних сведений, о которых Босацу просила не распространяться. Хотя Свитс бы и так не стал, и не только потому что это врачебная тайна. А вот детишки могли случайно и залезть куда не надо, и ляпнуть что не стоило бы, прямо при той же Джемме. И при том, ради кого в первую очередь Прекраснейшая призвала Свитса сюда. Задача была в том, чтобы удержать мятущуюся душу от побега и всякой буйной самодеятельности. Из которой точно не вышло бы ничего хорошего, а только соль на раны. – Я сама его уже видеть не могу, – закатывала глаза Босацу, – но он отсюда уйдёт только в свой срок. Когда и внизу все условия сойдутся, и сам он решится снова родиться у своего отца. – А мне уговаривать. Аргументы, конечно, найдутся, учитывая мою историю… – Давай без щенячьих глазок, я и тебе хорошее перерождение подберу. Только не знаю когда. – Ну да, конечно, – и Свитс покорно выписывал через канцелярию нейролептики с нормотимиками, потому что давно уже понял: в этом случае одними уговорами никак не обойтись. Тут надо уменьшать разбег качелей и менять отношение к ситуации. Если, конечно, не решить, что отпустить – проще. Но проще не значило правильнее. Свитс как-то не был уверен в наличии в земном мире такой бузы, которая бы того стоила. А не оборачивалась бы кровью, невинными жертвами и поломанными судьбами со всех сторон. И пациент Лэнса был типичным «эскалатором», за ним бы пошли, но куда? Когда он упоминал Джемму, его глаза горели мрачным огнём, и Свитс ясно считывал: «Люблю. Убью. Умру». А ведь это была только вершина айсберга. Так что, какую бы комбинацию ни крутила Прекраснейшая и Милосердная, она явно спасала Джемму от очень нездоровых отношений. А синьоре Болле самой бы попить чего от чувства вины и всяких навязчивых мыслей, а ещё – чтобы наконец по полной прореветься. Главное – ему, шибко умному доктору, не сделать как-нибудь идиотской, достойной школьника ошибки и не протянуть маленькой сильной женщине пузырёк с такой земной, сделанной по всем американским правилам, наклейкой: «Феличе Риварес». И не потому что тому таблетки полагаются куда более термоядерные. …Вот как-то так пришло к прощанию. Все понимали, что пути расходятся. Да, это было против правил, но богиня сама благословляла Джемму и её сына на путь в широкий мир. И даже разрешила им выбрать котика из своих садов. Рино какое-то время колебался, не взять ли красавца балинезийца, белого, в красноватой маске и с хвостом как султан, тем более что кот, хоть и был с характером, довольно рьяно тёрся у ног Джеммы. – Нет, не возьму, – наконец вынес вердикт мальчик. – Ревнивый он слишком. Лучше вон, бобтейла, у него разные глаза, пёстрая шкурка, и он обожает приключения! С ним можно гулять, как с собакой, а мне много гулять полезно, да, мам? …Джованни Болла проводил уходящую семью голубыми кошачьими глазами. Ну ладно Джемма, хотя я к ней со всей душой… но что ж у тебя-то, сынок, сердце промолчало? А чуть позже пипивка говорила Лэнсу Свитсу: – Ну что ж, Рино вырастет, но я этого уже не увижу. Да и я всё равно уже его обогнала. Я совсем большая. Надо мне тоже… не мишку похоронить, а, может, любимую плюшевую улитку? Чтобы тоже кем-нибудь возродилась? – Не множь сущности, – вывернулась откуда-то Босацу. – Я и так очень долго ждала, пока одна улиточка перестанет ползать по кругу и начнёт свой новый медленный путь к кардинальству, будет весело!