Котик

–Вот так, вот так, у тебя славно получается.– Чужие бёдра слегка придерживали во время их движений. Нужно было не так много времени, чтобы снайпер понял о чём говорит Цуруми, что пару секунд назад сам объяснил свои требования, относительно ответных толчков навстречу, не смотря даже на то, что Огату поддерживали под коленями и выполнение такой задачи было крайне сложным. Он недовольно пыхтел, но не сопротивлялся, спиной в рубашке чувствуя чужую грудь, и то как на его плече устроился чужой подбородок. Его глаза были завязаны крайне плотной тканью, что уже была достаточно мокрой от его пота. Как он сам догадывался, рот ему заткнули чисто ради чужой прихоти, для полноты картины, чтобы быть усладой для чужого взора. Его грудь приятно жгло, если свежие, довольно глубокие кровоточащие порезы в принципе могут быть приятными. Тело само по себе пылало, словно в бреду, явно не готовое к таким резким перепадам температур, не говоря уже об истощении. Огате было больно кончать в очередной раз от стимуляции, от того как грубо его насаживают на член, и дезертир мог только удивляться, как Цуруми хватает выдержки трахать его так долго. Или возможно это из-за потери в пространстве и времени, казалось его мозги уже скоро вскипят. Особенно когда в некоторые особенно болезненные моменты он не мог удержать лёгкий стон, что уходил в ткань и становился мычанием. Его подташнивало, его трясло, его тело горело и он хотел кончить и не желал этого одновременно. И в то же время цикличный ритм не прекращался, задница саднила и предательски хлюпала, чавкала при каждом проникновении и освобождении, что любому проходящему мимо стало бы стыдно. И чёрт, снайпер не знал, закрыта ли дверь вообще, не желает ли Токуширо выставить его полной шлюхой, у которой набухли и покраснели соски от трения и их стимуляции. И не важно, что именно лейтенант приложил к этому руки. Потерять себя он не мог, отключиться тоже, да и это бы заметили и быстро исправили, а вот как именно, знать не хотелось. В какой-то из моментов он не удержался, естество требовало отстраниться, прекратить всё это, дать передышку и уйти от опасности как можно дальше и всё равно было на то, как опасно и опрометчиво что-то делать будучи слепым под повязкой, кое-как колыхаясь в чужих стальных руках, на манер жалкого червяка. Кошка в журавлиных лапах. И на его мычание, шевеление и сопротивление Цуруми лишь замедлил темп, шепча что-то, что Огата не мог распознать своим плывущим сознанием. Но тёплые сухие губы почти что обожгли его шею, пугают, создают ещё одно неосознанное желание отстраниться. Но тепло никуда не уходит. Снайпер чувствует как усы щекочут кожу и это было сомнительным разнообразием с чужими движениями, что встали на месте. Возможно лейтенант решил действительно сжалиться над ним? –Лейтенант, прибыли вести от отправленной группы…– Сразу же начав отвечать доклад, Цукишима запоздало заметил неладное, поднимая взгляд с пола. Он отлично знал о наклонностях лейтенанта и в такой ситуации лишь встал прямо, руки по швам, взгляд прямой, словно не было тут никакого непотребства. –Ох, как грубо с вашей стороны было врываться, господин Цукишима. Небольшая неприятность, да, ефрейтор Огата?– Цуруми смерил своего солдата нейтральным взглядом, но где-то там в глубине плавало одобрение, и обращаясь к снайперу лейтенант словно назло приподнял чужие колени ещё выше, чтобы Хадзимэ было отлично видно воспалённый, красный и блестящий от влаги вход, из которого Токуширо так и не вышел, а наоборот, довольно скалясь на свой манер, возобновил движения. Огата ощутил как ладони под его коленями сжались сильнее. Ему не позволят никуда деться, пока того не захочет сам Цуруми. Хякуноске не сразу понял что случилось, не в его состоянии было беспокоиться о лишних глазах, о публике, что ничего не сделает. Но… –Сержант. Не желаете ли поучаствовать в наказании блудного котика? Думаю у вас это хорошо выйдет.– Как на зло, Цуруми входит особенно сильно и глубоко, так грубо, что снайпер дёргается с лёгким писком, чтобы откинуть голову назад. Не было сомнений, Цукишима был предан и близок к лейтенанту, тот самый верный пёс, что не станет ждать приказа, самостоятельно кинется выполнять просьбу, да даже намёк на неё. Хякуноске не видит, как Хадзимэ кивает, молчаливо и сурово. Он бы действительно предпочёл задушить или застрелить Огату, этого предателя, что может только мешать планам Цуруми в дальнейшем. Но вместо этого его шаги приближаются отточено ровно, всё ближе, пока у снайпера не закладывает уши, с этим противным писком, за которым он не слышит совершенно ничего. А коренастый мужчина лишь оглядел чужое тело. Просвечивающая рубаха от пота, с разводами крови чуть пониже, голый, ходящий ходуном от неровного дыхания живот и никаких штанов, никакого белья, только чёрная поросль лобковых волос и член, пульсирующий и невероятно красный у головки. Да и сам Огата непривычно румяный, что Цукишима удивляется чужому жару, проводя шершавой ладонью от пупка до груди, где мельтешили порезы, не гнушаясь задержаться на них. Чужая кровь на пальцах служит небольшим утешением к невозможности прикончить этого кота, что так полюбился Лейтенанту, видимо жизнь не так красива без сложных существ, что стремятся перевернуть всё на своём пути. Когда же его ладони обхватили обе груди Огаты, на пробу сжимая и намеренно задевая порезы, жертва обстоятельств зашипела, так недовольно, но выглядело это лишь отголоском бунтарского характера. Что Токуширо, что Хадзимэ не сомневались по поводу того как быстро этот блохастый придёт в себя, дай только время передохнуть. Но сейчас они вместе видели редкую картину. Лейтенант продолжал медленно двигаться внутри стенок, что заметно напряглись с чужим приходом и Цуруми это однозначно нравилось. Возможно так стоит делать чаще. Сержант же, опалив руки чужим теплом, словно намеренно выдавливая из ран яркую пунцовую жидкость, поднялся ещё выше, оглаживая большим пальцем кадык, так и грозясь вжать тот в шею, сломать, убить, оставить задыхаться с мучениях, но вместо этого смягчается, недовольно выдыхая. Шею снайпера просто придавливают, держа хватку довольно слабой, но достаточной силы, чтобы лицо Хякуноске стало ещё более красным от затруднённого дыхания, пока вторая ладонь сжимает член, так болезненно крепко, что Огата и не знает, хотел бы он поменять эти руки местами или нет. Вырвавшийся скуль был приятным дополнением для всех и хорошим знаком для ускорения. Лейтенант уж не стал упрекать дезертира в том, что его просьбу забросили, решая позволить самую малость такого вольничества. Просто потому что вид стонущего, захлёбывающегося в чувствах и касаниях Огата стоил того. И Цуруми чувствует тяжесть в яйцах, впервые за долгое время ему так интересно и приятно. Немного жидкости из под пластины скользит по традиции вниз, но в своём забвенном удовольствии он даже не думает о паузе, чтобы вытереть помеху, лишь ускоряясь, сосредотачиваясь на этих звонких шлепках и мычании под ухом. Хякуноске плавится от такого напора, только возбуждаясь от запаха железа, крови у себя под носом, что Цукишима так щедро размазал у него по шее и члену и сейчас освобождал эти прекрасные нотки ржавчины. Этого было достаточно, чтобы снайпер уцепился за этот запах, не слыша себя, своего пыхтения и почти жалобного мявка, от которого Токуширо и кончает, вгоняя член по самое основание, пачкая чужие внутренности и чувствуя, как в ответ его сжимают. Член в кулаке запульсировал, белая сперма заляпала, к счастью, пустой рабочий стол. Но во время окончания орган пронзила яркая искра боли, такой резкой, острой, от которой дезертир почти что задохнулся, перед тем как обмякнуть. Влажные и липкие руки Хадзимэ исчезли, и сержант с явным недовольством взглянул на свои грязные ладони. В его сердце лишь на пару мгновений проснулась жалость к этому уставшему существу, прежде чем лицо вновь приняло свои грубые черты, дожидаясь следующих указаний, но лейтенант, будучи крайне довольным, лишь коротко обмолвился о встрече позже. Шинигами не собирался отпускать своего кота и Цукишима крупинкой души сочувствовал Огате в его дальнейшей судьбе, ведь даже если ему и дадут свободу, то в этот раз та будет существенно меньше. И без сомнений, Цуруми будет поддерживать чужую жизнь, пока та доставляет ему интерес, удовольствия и удовлетворение, разнообразие. И чуть позже, стоит Хякуноске оклематься и встать на ноги, возможно даже убежать, скрыться, смерть всё равно вновь его отыщет.