Котик

Очередное пробуждение с мутным воспоминанием о том как его накормили и напоили. Огате не стоило знать, что всё то время, которое он проспал, не считая разве что ночи, с него не сводили пристальных глаз, часто перепроверяя и убеждаясь, что тот действительно спит.(было бы крайне неприятно потерять такую зверушку) Ему не стоило знать, как неподходяще нежно и бережно его поглаживали по макушке, перебирая пряди и почесывая. Ему не стоило знать о том как сильно Цуруми заморочился добавляя в данго немного снотворного, вкус которого перекрыла сладость. И всё ради того, чтобы перевязать чужие конечности, перемещая их теперь перед грудью, предварительно разминая и разгоняя кровь, не хотелось бы лишить такого отличного стрелка его преимуществ. Новые узлы были вне досягаемости как для самих рук жертвы, так и для его рта, просто так дотянуться до них невозможно, да и с одного движения освободиться не выйдет. Запястья были надёжно скреплены вместе и плотно прижаты к груди. Лейтенант отметил, что игра была бы действительно веселее, будь дезертир свободен, мог передвигаться и думать, что способен угрожать чужой жизни. Но он ещё не закончил все этапы обучения, с котами почти невозможно совладать, но он осмелится и использует метод кнута и пряника, коль его сладкие речи не сработали в первый раз, они не сработают и в дальнейшем. В добиться своей цели ему ой как хотелось. Он вернулся только под утро, зная, что пленный будет спать под действием снотворного и с небольшим прищуром обвёл всё так же лежащую фигуру аккурат позади его стола. Он сверился с часами. Уже скоро блудный кот проснётся. Но пока Цуруми нужно было поработать, чтобы освободить достаточно времени на их игрища, к тому же ему было интересно узнать, как поведёт себя ефрейтор Огата, видя спину своего врага. И он спокойно сел за стол, доставая пару пачек волокиты, всё по стандарту, прочитать, ответить, подписать, зачеркнуть и отложить или сделать отдельную стопку под подходящие случаи. Хякуноске пришёл в себя не сразу, мутило, тошнило, глаза слипались обратно, но слух его уловил чужой диалог, так близко. Он прикрыл глаза до щёлочек, чтобы нельзя было заметить, что он подсматривает, хотя и видно было тоже мало. Напряг слух. –Будьте добры оповестить об этом ефрейтора Усами и Никайдо. Это последнее поручение.– Раздаётся спокойный и такой же мягкий голос Токуширо. Всегда вежливый, интеллигентный, и в то же время никогда не знаешь где уловка, подвох. Мягко стелет, да больно падать, с той лапшой на ушах, что добавляет веса. Другая мыльная фигура кивает и удаляется, тихо прикрывая за собой дверь, это Огата понял уже по звуку. Он догадывался, что это мог быть Цукишима. И когда всё утихло, снайпер открыл очи, ясно и чётко видя вылизанную макушку чёрных волос, даже ремни застёжки не тревожили шевелюру, аккуратно укладываясь поверх. А лейтенант даже не оборачивался, всё ещё чиркая что-то перед собой, но совсем не долго, чтобы встать, и двинуться к двери, пока Хякуноске сверлил дыру взглядом в его спине. Дикий кот надеялся, что тот решил уйти, это были бы просто прекрасно. Причина не важна, обед, туалет, важные дела, вообще прекрасно, лишь бы время появилось, чтобы разобраться с узлами. Щёлк. С таким звуком сердце пропускает удар небольшой паники, перед тем как Цуруми поворачивается обратно, видя всё то же спокойное лицо снайпера, всё такие же закрытые глаза. На его губах расползается елейная ухмылка. Ничего не говоря, он возвращается к столу, но садиться не спешит, выдвигая ящик и шурша бумагами, а потом так же резко утихая, даже не прикрывая ящик обратно. Сердце пропускает ещё один удар, когда Огата всем нутром чувствует как на него смотрят, пожирают взглядом, нависают над всей его сутью, точно смерть с косой. Кровать рядом со связанными ногами прогнулась. Снайпер по прежнему играл спящий труп, даже когда его за лодыжки подтянули назад, устраивая животом на чужих коленях. Ему нельзя было выдать себя, нельзя было смущаться, паниковать, открыть глаза. И Огата чувствовал, как под пристальным взглядом пальцы ведут аккурат по его линии хребта, останавливаясь на копчике, слегка массируя. Цуруми желал выиграть в их маленькой игре, задирая чужую форму и оголяя столь бледную и чистую спину, что не удержался, оглаживая её и мышцы, что слегка выделялись. Но видимо не здесь, далеко не здесь. Тогда ладонь меняет курс, наглым тараном проходя через фундоси и штаны, прямиком меж ложбинок ягодиц. И тогда дезертир вздрагивает, его живот напрягается и лейтенант чувствует, что тот задержал дыхание. Нашёл. Тогда колени раздвигаются чуть шире, заставляя тело на них немного провисать вниз и с помощью этого шинигами расстёгивает и стягивает штаны снайпера, оголяя его задницу, но нижнее белье не трогает. Огата в панике, его разум кричит о нарушении личных, телесных границ. Шлепок. Прилетает по филейной части и разгорается огнём от его тяжести и силы. У Цуруми действительно при желании рука становилась тяжёлой, такой, от которой не убежать и она заставит прочувствовать тебя все чудеса жизни. В виде боли разумеется. И Огата непроизвольно дёргается, вновь и вновь, из-за невозможности не откликаться на всё новые удары по ягодицам, и с каждым нанесённым шлепком становилось всё больнее. Он не шипел, не мычал и не стонал, лишь плотно смыкая челюсти, зубы почти что скрипели от негодования. И в то же время, ладонь прекратила разносить болезненное тепло, укладываясь на красноту, оглаживая почти ласково, пальцами всё норовя забраться под скрученную ткань фундоси, огладить щель ягодиц. Снайпер тяжело выдыхает, а его сознание запоздало ощущает, как загривок массируют, переходя за уши и на шею, куда могут дотянуться. Скрываться уже не было смысла, опуская голову под чужой хваткой, мелко подрагивая от шероховатости кожи. Не было сомнений, что лейтенант всё ещё пристально наблюдает за ним, это ощущается почти физически. Токуширо оценивает чужую реакцию, дрожь. Вчера во время потехи он не заметил никакого возбуждения в чужих штанах. Привязывание нужно было ассоциировать с чем-то хорошим и приятным, но их взгляды на это слишком широко расходятся, хотя сейчас частью бедра лейтенант ощущал чужой прижатый, но совсем слегка пульсирующий орган. Возможно стоит поменять пряник на кнут? Если его внимательность его не подводит, то это будет более действенно. –До этого ты имел достаточно длинный поводок.– Эта фраза так не вписывалась под целостную ситуацию, так выбивала из колеи, чтобы осмыслить её и понять, Огата слегка дёрнул головой, как будто хотел увидеть краем глаза говорящего. Его лицо было покрыто лёгким румянцем, но всё такое же спокойное и непроницаемое, разве что глава выдавали заинтересованную искру. –Неужели хотите поравнять меня с остальными псами?– Отозвался он, чувствуя, как руки пропадают полностью, больше не трогая и не раздражая его кожу. Фальшивое спокойствие протыкает звук металлической крышки и знакомый запах вазелина. Цуруми отлично знал, что для них обоих смерть была непозволительным блаженством, да и глупо было убивать столь милое, и в то же время строптивое создание. Единственный кто упрямо сопротивлялся его лести, поддавшись лишь пару раз и покинув злосчастные лапы шинигами. По крайней мере дикий кот так думал, но сама смерть всё ещё идёт за ним по пятам и отпускать не собирается. Нужно разнообразие среди верных доверенных псов, овечек, как он любил выражаться мягче. Пара пальцев зачерпнула мазь, так методично и сосредоточенно, словно это не было подготовкой к пытке, наказанию, способу контроля над чужим телом, что так не любит прикосновения, особенно ласку. Это лейтенант отлично успел заметить. –Личный манэки-нэко никогда не помешает.– Движение под фундоси возобновляется и теперь Токуширо без стеснения оглаживал вход, разнося холод с мазью, чувствуя с каким трудом приходится протискивать пальцы меж ягодиц. Огата упорно сопротивлялся, сжимаясь, что задницей, что дыркой, и при этом умудрялся краем глаза смотреть в ответ лейтенанту. Вторая ладонь, что покоилась меж лопаток снайпера опустилась и недовольно ущипнула того за бок, в ту же секунду прижимая тело к ногам плотнее. Огата недовольно цыкнул и непроизвольно дёрнулся, желая уйти от контакта на базовом уровне. И в этот момент, когда разум переключился на другой раздражитель, два пальца протиснулись в чужую тесноту, что с новой силой сжалась, не желая пропускать дальше. –Даже если поднятая лапа будет обозначать не более чем новую смерть?– Сиплый ответ и неподходяще наглая ухмылка на бледном лице, пока тело подрагивало, упорно не желая пускать захватчика внутрь. Его ноги скоро начнёт сводить судорогой от такого напряжения. Лицо стало ещё бледнее когда пальцы продвинулись внутрь на две фаланги, как змеи вились внутри и больно растягивали, заставляя Огаты глубоко дышать, чтобы не кряхтеть. –Что за непослушный юноша. Расслабьтесь, иначе сделаете хуже только себе. Огата.– Пальцы внутри остановились, чужое недовольство было крайне наигранным, хотя низ живота опалило тепло, прежде чем шершавые пальцы разошлись по коже, стягивая оную. Так неприятно горячо в контрасте с холодным и бледным Хякуноске. Узость не расслабляется, как и чужие ноги с телом в целом. Цуруми почти грустно вздыхает, словно вовсе не хочет делать то, что собирается и то от чего под пластиной начинает собираться первая капля жидкости. Хякуноске берут за шкирку точно шелудивого кота, оттягивая длинные пряди и голову вместе с ними назад. Достаточно сильно, чтобы стало больно и в шейном отделе среди позвонков и от натяжения скальпа. Будь у лейтенанта лишняя рука он бы нанёс на его бёдра ещё пару красных рисунков. Но вместо этого ловит чужое сопение и то как вход немного расслабляется, тут же вводя пальцы до самых костяшек, выбивая из снайпера сдавленный выдох. Он ещё не порвал его, но это определённо было больно, неприятно и ярко, ведь теперь была напряжена только верхняя часть тела, но дрожало оно полностью. Нет, ещё не возбуждение, далеко не оно, но кот заслужил похвалы. –Возвращаясь к вашему вопросу, да. Столь прекрасное явление нельзя упускать мимо глаз.– Волосы отпускают, тело вновь укладывается на постель с коленями, теперь макушку ласково просеивают, почёсывают кожу и до покалывания втирают навязчивую заботу, распределяя её теплом по поверхности, переползая на загривок и ниже, там где ещё пускает форма. –Всё-таки кошки первые чувствуют приближение опасности. Полезно иметь при себе такой датчик.– Взгляд Токуширо опускается на часть виднеющихся рук ефрейтора, те сжимают ткань одеяла до просвета на костяшках и руках мелкой сетки вен. И лейтенант вальяжно тянется освободить чужие конечности, зная, что те первое время будут неуклюжими как макароны, пока управление ими не вернут на прежний уровень. К тому же по его личным наблюдениям Огата был не силён в близком бою, предпочитая уходить на безопасное расстояние и точно кошка перед опасностью пышит злостью, чтобы припугнуть врага, но в зачастую перебарщивает и лишь ещё сильнее агрит. Застывшие до этого момента пальцы вновь приходят в движение, оглаживая и прощупывая мягкие стенки, ищут заветную приятную точку, так медленно тянут и раздражают искорками напряжения и растяжения. –Что помешает коту вновь убежать вместе с крысами?– Язвительно плюёт Огата и в тот же момент сгибает спину с тихим «Аха!» от неожиданности, когда внутри него стенки растягивают чересчур резко и не давая секунды прийти в себя почти мастерски давят на простату, заставляя снайпера вытянуться с открытым ртом. В горле встал ком, что не позволил остальным постыдным звукам пройти дальше глотки. Свободные руки разместили как опору, но те не спасли, когда Цуруми назло продолжал болезненно давить на чувствительную часть. Член заинтересованно дёрнулся в фундоси, начиная наливаться кровью. Лейтенант довольно хмыкнул, держа ровную осанку и склоняя голову, наблюдая как кот сам себе же и прикусил язык. –И куда же ты собираешься бежать? Неужели у котика есть другие, более ласковые, хозяева?– Внутрь добавляют ещё немного вазелина, что первые мгновения холодит горячую плоть и так же быстро расплывается по поверхности, неприятно заползая внутрь. Огате не нравится, когда лейтенант вновь становится мягче, когда на оголённую спину вновь начинает капать горячее вещество, когда пальцы больше не таранят и не раздражают простату до настоящей агонии, продолжая тактично и так отвратительно мягко растягивать его. Хякуноске не нравится, когда к нему относятся как к любимцу, как к фарфоровой чашке или вазе. Но ему нравилось, когда Цуруми сравнивал его с оружием, ружьём и с великодушной наглостью пользовался им. Как на зло такое бывало крайне редко и оба они расценивали такое как баловство. Когда входит третий палец, в неподходящую узость, причиняя новый дискомфорт, снайпер уже заплыл лёгким румянцем удовольствия. Он не собирался отвечать, потакать чужой вежливости и вести эту светскую беседу. Но ему напоминают о том что у него нет выбора, что даже когда в воздухе звучит словно предложение или намёк, это лишь обманчивая фраза приказа, которую верные псы стремятся выполнить по собственной воле. Но он не поклоняется Цуруми как божеству, чтобы беспрекословно отвечать на его вопросы. Ладони вновь непозволительно нежны, ласкают и гладят, перебирая пряди, проводя по шее и спускаясь к горлу, отвратительно оглаживая по коже, чтобы нырнуть к животу, подняться по грудной клетке, оглаживая синяки оставленные самим Токуширо, но обходя их. Дразнится и мучает, чтобы выбить то, что ему нужно. Вот уже загребущие руки касаются грудей, всё так же сухо и мягко, обводя соски, только слегка их теребя. Вставший член влажно упирается в белоснежную ткань. –А это имеет значение? Неужели лейтенант ревнует бродячего кота?– Наконец отозвался, чтобы получить то, что ему хочется. Они оба получи то, что искали. Стимуляция вновь становится болезненной и Огата уплывает в свой собственный кайф, когда задницу почти что распирает от резкой растяжки, на грани разрыва от напряжения, когда сосок больно и сильно сжимают меж двух пальцев и тянут в противоположную сторону. Когда фаланги заходят ещё глубже, хотя казалось, что глубже уже не существует. Лейтенант был доволен самой сутью чужого ответа, не важно каким тот был на самом деле. Ему нравилось, когда снайпер говорил с ним, когда тому приходилось забывать о своей манере отмалчиваться и перепрыгивать через себя, чтобы произнести слова. Внутренней частью бедра он чувствовал чужой огонь, идеально, прекрасно. Ноготь на большом пальце больно колет сердцевину соска, заставляя тот набухать и краснеть, а вместе с ним и выбивать сумбурное мычание от снайпера. «Какой милый котик.» –Всё имеет значение, когда кто-то играет со смертью. Неужели ефрейтор Огата не осведомлён о том, как я отношусь к дорогим мне вещам? Каждая из девяти жизней принадлежит мне, и было бы досадно случайно потерять их все в один миг по чужой неосторожности.– «Было бы чудесно увидеть все твои формы и виды, особенно когда такое прелестное создание задыхается от удовольствия и давится слюнями.» Жар падает новыми каплями на вздрагивающую спину, когда пальцы вынимают из узкого, всё такого же тесного плена, и влагу с руки не вытирают, оставляя так, чувствуя как чужая плоть с нежеланием отпускает то дорогое удовольствие, которое подарили телу. Чтобы Хякуноске странно тихо и загнанно выдохнул и потом, ощутив холодящий холод на своей дырке, сжался, пока рука на его груди словно змея, вновь кралась к его шее. Металл, не смотря на чужое упорство и сопротивление, всё равно проходит вглубь жара, почти до самой рукоятки. Тело на коленях сотрясается, не зная куда деться, пока этот режущий холод внутри распирает внутренности. Совсем тихий металлический щелчок. Предохранитель снят и Огата был уверен, что пистолет точно заряжен. И даже в такой момент, рука Токуширо была упряма и тверда, двигаясь назад и вперёд без какого-либо сопротивления. Он всё так же был сосредоточен. Всё равно, что мозговая жидкость щекочет ему нос и усы, всё равно, что снайпер сейчас выглядит крайне соблазнительно. Он выбирает насладиться зрелищем, откладывая плотское удовольствие на потом, заворожённо глядя на капли пота, что стекали по вискам и скулам Огаты, кожа на его щеках и ушах так прелестно контрастировала. Гипнотизирует. Небольшое движение ладонью, хаотичное, простое, обыденное, вбивание железной детали в чужое уязвимое место серединой ладони. Достаточно резко, чтобы напугать, и как оказывается достаточно сильно и неожиданно, чтобы кот на коленях подавился воздухом, с небольшим вскриком кончил в своё бельё. Так долго пульсируя, что Цуруми начинает беспокоиться, не повредил ли он что-нибудь в любимом дезертире, подозревая, что это могла быть уже моча. Это не было бы трагедией, но лейтенант всё равно приободрённо улыбается, когда убеждается, что снайпер просто ловит крайне дикий оргазм и член всё ещё пульсирует, даже когда семя больше не выходит. Так прелестно, мило. Тело обмякает, в колени отдаётся чужое быстрое сердцебиение. И как истинный хозяин Цуруми хвалит своего любимца, оглаживая по спине, зная, что в таком состоянии дезертир не будет против ласки, такой привычной в своём проявлении, когда лейтенанту действительно нужно было приободрить кого-то. Длинное дуло пистолета Намбу плавно выскальзывает из мягкого и уже податливого нутра, предохранитель возвращается на своё место. –Возможно после такого котик не захочет сбегать вовсе.– Во взгляде Токуширо блеснуло что-то чрезвычайно хитрое и довольное. Его внимательности и сосредоточенности хватило, чтобы заметить, как очаровательное тело его подопечного начало дрожать только после звука опасности, того самого металлического скрежета. Прекрасное чувство опасности, настоящий риск смерти, который контролирует его личный шинигами, держа всё в своих руках. Он отлично почувствовал бедром, в какой из моментов член особенно сильно затвердел. Этого было достаточно. Это было так мило. Новые горячие капли мозговой жидкости на белоснежной спине, что от такого дёргается в мурашках.