***
Дверь подъезда с ноги выбивается самим Космосом Холмогоровым. Даже всратый хлипкий магнитик не смог удержать мощь космического тела, за которым шлейфом тянулась звёздная аура. И как этот придурок, эта наглая пчела, это жалкое насекомое посмело не только наехать на него, Космоса, но и выгнать вдобавок. Внутри все ужасно кипело, бурлило, как бесится от бессилия далёкая звезда, пытаясь достать до людей. Топлива в теле все меньше, батарейка грозилась сесть вот-вот, если Холмогоров не заправится белой пылью в обе ноздри пару раз. Дверь машины хлопает не хуже подъездной. Уставшая туша валится на водительское сидение, тяжело вздыхает. Пальцы сами собой тянутся к бардачку. Они помнят. Тело помнит. Мозг помнит. Каждая частичка, каждая клетка хочет снова ощутить этот восторг от взрыва сверхновой, тепло которой волнами будет растекаться по телу, давать сил не только жить, но и горы свернуть. Нет, не на рабочем столе компа. Космосу не приходится даже напрягаться. Достаточно лишь отдать ломке контроль над своими руками. Сразу же пропадает дрожь, нервозность в данный момент сходит на нет. Его движения точны, словно он сидел в химлаборатории и титровал важный препарат, способный перевернуть человечество с ног на голову. Холмогоров задирает большой палец руки вверх, в эту ямочку у основания кости сыпется порошок цвета слоновой кости. Ему жрать и бухать так сильно не хотелось никогда, как этой дряни. Где-то в глубине все тянется узлом от предвкушения. Один вдох. Резкий. Наркотическая пыль стеклянной крошкой режет слизистую носа. Жжёт до жути, а по носоглотке в горло стекает горечь, от которой только плеваться охота. Полынь не такая горькая, как это дрянь химозная. Мало. Слишком мало. Ещё одно подобие дорожки в эту измученную ноздрю. Потом во вторую столько же. Слезы ядовитым хрусталем собираются у глаз. Но это стоит того. Это стоит исхудавших рук, впалых щёк, бессонных ночей, потерянного блеска в глазах, паранойи и желания сдохнуть. Потому что кокс не предаст. Он сразу забирает к себе и не отпускает. Дарит вечную любовь. Без остатка. То что надо. Космическая пыль принимает его в свои объятия, целует в лоб и стискивает сердце в когтистых тонких пальцах. Чертовски хорошо. До одури хорошо. Кос трёт нос пальцами, не даёт драгоценному спасению попасть мимо его кровотока. Некоторые сосуды не выдерживают вечного боя с нечто выжигающим. На руле уже одна рука в крови, вторая в остатках белого порошка. Холмогоров напоследок смотрит вверх, на окно квартиры Пчёлы. Нет, не смотрит. И не посмотрит больше. Ему не нужен такой Космос, а ему нужен такой Пчёл. Тачка трогается с места и оставляет за собой только следы от колёс по мокрому осеннему асфальту. Накрывает уже не так быстро, не так ярко. Зато отпускает чуть ли не со скоростью света. Жадность берет свое. Каждый раз все больше и больше надо впихнуть в себя. Но такого кайфа, который ты испытал в первый раз, ты уже никогда не сможешь поймать. Хоть бейся башкой о стену, хоть в лепёшку превратись. Ты можешь лишь на долю секунды коснуться этого пальцами и полететь дальше. Туда, где звезды гаснут стремительно, где холод цепями схватит твои руки и пустит тебе темноту по вене. Чем дольше ехал Космос, тем сильнее эта пущенная через нос дрянь проникала в его голову, использовали память как глупый школьник библиотеку. Всё постыдные воспоминания — старые и свежие — роем крутились в голове. Жужжали. Как пчёлы… — Пошёл ты нахуй, Витя Пчёлкин! — вырывается будто из глубины, такое до слёз больное, как детская обида. Педаль — в пол, руль — покрепче. И помчали. Далеко-далеко и быстро-быстро от собственных мыслей. От Пчёлы, который теперь его точно ждать не будет. Улицы города как одна сплошная потрёпанная киноплёнка крутилась перед глазами. Такая красивая, яркая, с переливами. И плевать было на хмурую холодную осень за окном машины. Он счастлив! Счастлив как никогда! Избавиться от ненужного груза всегда в радость. Стереть из своей памяти Пчёлкина было делом непростым. Ой каким непростым. Зачем-то Космос решил начать с самого начала. Травить собственные воспоминания с целью забыть их звучало как стрельнуть себе в колено, чтоб встать с дивана после ленивого дня. Первый класс, старшая школа, выпускной, годы похода в универ и отсутствие Сани с Филом — теперь все эти яркие и тёплые воспоминания превратились в пепел, в труху и кучу мусора. Сам бы Холмогоров так никогда не поступил, потому попросил свою белую спутницу вытолкнуть это все из своей башки. Только кто ж знал, что за место светлого и приятного она подсунет тёмное и гадкое. Вот он ссорится с Пчёлом в первый раз. Серьезно, с предъявами, дракой и фингалом под глазом у обоих. Вот он тыкает пистолетом в голову Вите. И не один, два или три раза. Пальцев на руке не хватит пересчитать все попытки его пристрелить. Да, именно попытки. Космос тогда не в шутку тыкал с угрозами, а реально думал избавиться от Пчёлы. Или это не он был… Непонятно. Стыд волной накрывает. Такой жутчайший, что сравнить его можно только с отходами после недельного бесперебойного трипа. Бэд трипа. Нет ничего лучше старого доброго адреналина, который способен выбить любую дурь из башки. Кос решает поиграть в шашки на дороге. Обдолбанным этого делать явно не стоит. Так еще и сворачивать в другую сторону за пару секунд до столкновения с другой тачкой. Веселье вместе с наркотической дрянью забушевали в крови, подталкивая с каждым разом делать виражи опаснее и сложнее. Зайти в поворот на всей скорости и не въебаться в столб? Пожалуйста! Да хоть несколько раз. Пронестись мимо милиции со средним пальцем из окна? Ха, за милую душу. Все равно ему ничего за это не будет. Змеёй проскочить между машинами и проехать на красный, чуть не уебавшись в какую-то машину? То что надо. Напугать какую-то несчастную кошку и всех водителей на дороге пистолетом? А вот тут уже проёбочка. Играть со смертью в кошки-мышки будоражило, щекотало нервы. « Ты не страшен, Кос, ты жалок.» — пронеслось вспышкой в голове. Причем голосом Вити Пчёлкина, которого он так безуспешно пытался прикончить все время. Сначала успешно отдалился, потом успешно оттолкнул, когда тот потянулся назад, затем безуспешно пытался прикончить. Для собственного здоровья конечно же. В какой-то не шибко приятный момент Кос понял, что Вите он больше не нужен. Ну или накрутил себя так. У Вити появилась Оля, а у Космоса — кокс. Потому что банально ему больше нечем было заменить того, кто полоснул ножом по сердцу. «Человек, в котором я нуждался, сдох, осталась только туша.» Так ведь ты сам толкнул его к этому, Витя! С а м. Легче было винить кого-то, чем признать свой собственный проёб. Не то что бы Пчёлкин не пытался вытащить друга из наркотической ямы. Пытался, да. Только как-то не шибко активно. Понадеялся, что Кос сам сможет выбраться, он же всегда так мог, а это все было лишь придурью, одумается ещё. Нет, не одумался. В последнее время Холмогоров чаще нужного говорил сам с собой в башке с Витей в попытках достучаться до него, хотя следовало бы словами через рот, а не верить в какую-то буддистскую хрень про вселенную и ее сигналы. Вселенная не слышала его, не хотела. А он не хотел признаваться любимому человеку в том, что он конкретно приторчал, ему нужна помощь и всё прочее. Легче было бы всё разом закончить. Одним движением. Позволить всем вздохнуть проще, полной грудью. «А там хоть мусарня, хоть больница, похуй где ты откажешься, не моя проблема.» — Да, Витя, не твоя. И не будет твоей больше никогда, — Кос смотрит на зеркало заднего вида и ужасается с самого себя. Минутная трезвость вернула ясность рассудка, и он осознал, в какое же чудовище его превратило желание сбежать от реальности и правды. Что все это не стоило ни убитых отношений со всеми, ни исчезнувшего блеска в глазах. Да и что за хуйню он творит?! Космос переводит взгляд на дорогу и отчаянно жмёт на педаль тормоза. Бесполезно. Тело пронзает адская боль и парализует с такой скоростью, с какой не способен вставить ни один наркотик, даже пущенный по вене. Неужели такой глупый конец? Он ведь еще столько не сказал Пчёлу…***
Через пару секунд Кос распахивает глаза. Вдыхает судорожно, будто он только что со дна моря всплыл на поверхность. Осматривает руки, ноги, себя всего по мере возможности. Ни царапины, ни пятна крови. Чертовщина какая-то… И в голове иначе. Ну, по-другому. Ни тяжести тебе, будто твой мозг как грецкий орех в тисках щелкунчика, ни спутанности сознания. Трезвость! — Ну отдай! — раздается где-то сбоку детский голос. Космос инстинктивно поворачивается на звук. Мир перед ним был такой блеклый, размазанный, будто детсадовцы нарисовали его на асфальте мелками и растёрли руками в попытках исправить косяки. — Для начала догони, Пчёла! — школьник Космос Холмогоров проносится мимо себя будущего и не замечает ровным счетом ничего. За ним на голову меньше бежит шестиклашка Витя Пчёлкин, у которого отобрали тетрадь по физике. Он тоже проносится мимо, не реагирует на присутствие гостя из будущего. Где-то в груди защемило от этой картины. Парнишка Космос резко разворачивается и вытягивает перед собой тетрадь, начинает корчить смешные рожи и дразниться. Витя настигает его через несколько секунд и врезается в друга-шпалу. И Космос-старший замечает, что этот мелковый мир разделен с каким-то другим маленьким белым промежутком. Как бывает на развороте альбома. И оба мальчика падают в этот белый промежуток, исчезают. И появляются в следующем. Уже взрослые, важные, в костюмах Виктор Пчёлкин и Космос Холмогоров. Он узнаёт этот день. Тогда наркота его только начала тащить на дно и поочерёдно выдергивать людей из жизни, словно они солома в венике. Очередная ссора на почве прихода и желания выебнуться, коих в то время было предостаточно. Вот он угрожает автоматом, говорит что-то про стальные канаты. Пчёла замирает на долю секунды, но всё же бросается в попытке отобрать его. Затем пистолет. Прям как будто пень выкорчевывает, а не пытается отжать оружие у наркомана. Это картины умирающего мозга? Зачем? Чтобы что? Чтобы Космос еще больше почувствовал вину за все случившееся? Тогда это отлично получилось. Поглядев на всё со стороны, невозможно было не испытать чистое отвращение к себе и той жизни, которая ярким огнем сверхновой спалила до тла всё то, что строилось долгие годы. — Что, тошно стало? До боли знакомый голос разрядом электричества пробежался по позвоночнику и стукнулся о черепную коробку. Кос решает повернуться на все 180 градусов и натыкается лицом на дуло пистолета. Опасно близко. Смерть уже не дышала в затылок, она стояла перед ним прямо и гордо в образе Вити. — Заслужил, можешь не пугать, — выпаливает Кос без раздумий. Хотя на самом деле пугает знатно. Нет, колени не дрожат. Скорее все нутро переворачивает, крутит. Блевать еще тянет, ладно. — Конечно заслужил. Неужели не подозревал, что тебе вернется всё то, чем ты кормил меня так долго? Ты придурок, Космос Холмогоров, если думал, что так будет всегда, — рука Пчёлы крепче сжимает пистолет, палец на спусковом крючке начинает двигаться, — Скажешь что-нибудь на прощание? А говорить Космосу было нечего. Ни одного слова оправдания не приходило в голову, ничто и никто не мог оправдать его перед Витей, который натерпелся говна больше всех вокруг. Да и не за чем было. Стоило только достойно принять кару божью за содеянное и отправиться в котел к чертям, куда посылал его Пчёла и он сам. — Прости, — Холмогоров сказал это чисто и искренне, без надежды на прощение или понимание, и уткнулся лбом в пистолет. Так легче. Надо поскорее это закончить. — Скажешь это на той стороне, — Витя улыбается и дарит другу долгожданный покой.***
Просыпается Кос как в том анекдоте про «упал, очнулся, гипс». Белизна палаты ослепляла после долгого нахождения в темноте. Ни души вокруг. Медсестра наверняка свалила трещать по телефону, врачу вообще до фонаря — работа выполнена. Двигаться полноценно Космос не мог: нога в гипсе, рука в гипсе, ребра тоже. На самом деле вообще чудо что он жив остался. Жизнь и бог дали ему второй шанс с явным намёком исправить все грешки. Даже вон по головушке поцеловали со словами «Космос Холмогоров, прекращай заниматься хуйней и давай становиться обратно нормальным ровным пацаном». И стоило бы прислушаться к этому совету или скорее агрессивному наставлению. Только сейчас на трезвую голову дошло как же он, Космос Юрьевич Холмогоров, любит блять эту чёртову жизнь. Со всеми её качелями, красками, чёрными кошками и прочим. И Витю Пчёлкина тоже любит. И ничего не может с этим сделать. Наркоту только не любит теперь. По крайней мере надолго отбило всякое желание нюхать. Дальше предстояло разложить по местам все те дрова, которые он наколол за время наркотической пьянки. И с Пчёлом поговорить, да. По крайней мере попытаться.***
Пчёлкин сидит на кухне с выключенным светом курит одну сигарету за одной, как лузгает семки. Потеплевший виски тонким ободком притаился внизу бутылки, но толку от него ноль, Пчёла пьёт и не пьянеет, нервы шкалят на все 220 и выше. Кажется, ещё затяжка и сердце встанет, невозможно столько выносить это дерьмо, эту жизнь, этого ёбанного Космоса, этого сраного Сашу Белого и Олю до кучи. Ладно, приплетать Олю сюда уж слишком. То, что Космос заметил его пристрастность больно ударило по щеке, считай поймали с поличным на двойной измене. Одного брата предал тем, что позарился на его жену, а второго тем же, только с другой стороны, считай сам как неверная жена или муж, или раб, или пёс, или кем-там его сейчас представляет обкуренный Космос. Долбоёб заметил и нихуя не понял, сразу встал в позу всеми обиженного. Положа руку на сердце, библию, заряженный пистолет, Пчёла готов был поклясться, что не любит Олю Белову. По крайней мере не в том смысле, от которого пришел в бешенство Космос. Оля — химера. Весёлая и лёгкая как все тёлки, а внутри — стальной стержень, как у них с братвой. С ней не нужно няньчиться, с ней можно говорить честно и прямо, и в ответ не очередная беловская поговорка или пистолет ко лбу, а смех и верные слова. Она последний чистый лучик солнца, оставшийся в его непроглядно тёмном мире. А Космос… Вот именно что он Космос. Там тебе и солнце, и луна, и чёрные дыры, и обломки астероидов, которых законы гравитации неумолимо тянут к нему, простому пацану Вите Пчёлкину. Он устал от этого. Хуже того, он не понимал, когда щенячье обожание и веселье ушло из их отношений. Ведь сколько вместе прошли, именно они вдвоём, пока Саша служил в армии, а Фил работал на очередной разряд. Им было хорошо вместе, даже без остальных. Свои шутки, свои приколы, понимание с одного взгляда… А сейчас три тысячи слов и никакого толку. Разошлись как два волка на одной дороге. Да-да, всё дело в кокаине, наркотики зло и бла-бла-бла, не хватает только песенки из мультика про Остров Сокровищ. Но Пчёл не врач-нарколог и в спасители его никогда не тянуло, в отличие от аквалангистов. И то сейчас он задумался, что в некоторые бездны лучше не нырять. Можно так и остаться там до последнего пузырька кислорода среди тьмы и невесомости, как в открытом космосе. Пчёла боится смерти. Не только своей, а в принципе как явления. Он никогда не смотрит на убитых дольше минуты, никогда не запоминает лиц, чтобы не пришли во снах. Он боится заснуть и не проснуться, боится глубины, хоть и плывет дальше всех от берега, боится шальной пули и спокойно убирает от себя пистолет Космоса, боится потерять братьев и… отправляет одного из них в невменяемом состоянии за руль. Звонок из больницы разрывает голову картечью. Космос разбился. Насмерть. Накаркал, сука, хоть мусарня, хоть больница. Остальную часть своей речи он помнит и шлёт к черту. Хватает мозгов вызвать такси и поехать к нужной больнице, к их больнице. Регистратура. Бедная заёбанная жизнью тётка с вялым лицом. Долго ищет карточку Космоса Юрьевича Холмогорова, но Пчёлу всё равно не хватает времени придумать, что делать дальше. Космоса нет. Всё. Умер. Доигрался. Мечты сбываются блять. Новоявленная свобода пугает хуже осоловелых глаз и жесткой усмешки на подрагивающих губах, с которых так и сочится желчь. Потому что сейчас, когда Пчёла думает о Космосе, она видит не ублюдка, который уехал от него час назад, а весёлого рослого парня с тупыми шутками и самыми уютными ладонями в мире. Его Космоса. Теперь уже точно покойного. — Он в травмпункте, на перевязке, — процедила регистраторша. — В смысле в травмпункте? — едва смог просипеть обезумевший от горя Пчёл. — Он же насмерть… — Ошиблись. Жив он, и ещё столько же проживет, если дурью баловаться перестанет. Всё, проходите, молодой человек, вас позовут к нему. — Нет, — резко оборвал он и нервно поправил ворот плаща. — Не надо меня звать. И ему не говорите, что я здесь был. Ясно? Он задвигает пару купюр под регистраторский журнал, и женщина неспешно кивает ему. На улице — полдень, осень, сырость, вся лавка в недавнем дожде. Но Пчёлу наплевать. Он падает на неё, хватается за голову руками и, позабыв обо всём мире, рыдает взахлёб.