Охота на ящериц

      Ослепленная, оглушенная, Эким понимала, что должна что-то сделать, но никак не могла вспомнить, что именно. Машина мчалась на них с огромной скоростью, но даже не попыталась затормозить, только вильнула вбок, почему-то вправо, где на обочине стояли люди. Стояли они с Лейлой. Сколько человек было в салоне? Все произошло так быстро, что Эким ничего не успела разглядеть, но по какой-то неведомой причине ей показалось, что два. Два человека. Что же она должна была сделать? Раздался страшный, душераздирающий крик, и только потом Эким поняла, что он принадлежит ей самой. Лейла лежала на дороге в ужасной позе — руки-ноги раскинуты в стороны, повсюду кровь, один ее кроссовок отлетел в сторону. Эким кричала и кричала, пока не подбежали другие люди и не остановили этот безумный, кошмарный крик.       На улице уже стемнело, горели оранжевые фонари, накрапывал дождь. Дорога была скользкой.       — Номера? Вы не запомнили номера?       «Номера же!», осенило Эким. Она смотрела вслед темному седану, она видела белую табличку с набором цифр и букв, но вот что это были за цифры? Что за буквы? Кто-то тряс ее, пытаясь привести в чувства, но она смотрела на все как бы со стороны, не погружаясь и не участвуя ни в чем.       — «Скорую» вызвали?       — Да-да… Сказали, выехали.       — Кто-нибудь запомнил номера?       — Я даже марку не успел рассмотреть!       — А цвет?       — То ли синяя, то ли черная.       — Ничего, поблизости наверняка есть камеры…       — Даст Бог поймают этих выродков. Девочка хоть дышит?       — Жива, жива…       Эким слушала эти разговоры и никак не могла взять в толк, что это происходит с ней на самом деле. С ними происходит… С Лейлой…       — Лейла! — она бросилась к подруге, но какой-то мужчина удержал ее.       — Нельзя трогать и переворачивать, нельзя.       — А вдруг ей нужна помощь сейчас? Прямо сейчас?!       Раздался звук сирены, мелькнули мигалки «скорой», все повернули головы и застыли, ожидая, что вот теперь-то все точно как-то само собой разрешится и придет в норму.       — Это твоя подруга? — мужчина потряс Эким за плечи.       — Подруга… — пробормотала та, но вдруг подумала, что недостаточно точно объяснила их родство. — Она как сестра мне!       — Хорошо-хорошо, — отмахнулся мужчина. — Вот мой номер, на всякий случай. Конечно, найдутся еще свидетели, но если вдруг понадобится моя помощь — звони.       Она сунула визитку в карман куртки не глядя — было не до того. Лейлу погрузили на носилки, и Эким влезла в салон «скорой», объявив себя сестрой пострадавшей.       — Куда поедем? В ближайшую?       — Да.       Хорошо, подумала она. Этим вечером мать дежурит в больнице, будет хоть какая-то поддержка. Придет полиция и будет задавать вопросы. Должна же прийти? Обязательно придет. Спросит про номера. Почему же Эким их не запомнила? Или просто не может сейчас точно восстановить порядок букв? «34», «А»… Или не «А»? Да что ж она за тупица такая?!       Камеры… Кто-то ведь сказал про камеры? Обязательно нужно попросить, чтобы посмотрели, обязательно. Дорога широкая, загруженная, конечно же, там должно вестись видеонаблюдение. Камеры все расставят по своим местам.       Неприятный зуд внутри Эким не утихал. Все эти хаотичные мысли, успокаивание себя, вновь сменяющееся тревогой и паникой, смешались в голове в один плотный, непробиваемый ком. Но этот зуд… Она не могла понять, откуда он берется. Почему так трудно дышать? Почему невозможно сосредоточиться ни на чем?       До Эким дошло, чуть позже, но все-таки дошло…                     В тот пятничный вечер они с Лейлой решили пройтись до набережной. Школьная неделя окончилась, впереди маячили долгожданные выходные, жизнь, в целом, была прекрасна и беззаботна. Они так много смеялись тогда… слишком много. Лейла постоянно ее веселила, пела, танцевала, обнимала, признавалась в любви. И все время смотрела в телефон. Экран то и дело загорался от входящих сообщений, а когда Лейла читала их — ее лицо становилось таким ярким, одухотворенным, словно светилось изнутри. Эким поймала себя на мысли, что даже немного завидует. Ясно же было, что подруга так счастлива не потому, что они проводят замечательный вечер вдвоем. Ее делает счастливой кто-то неизвестный на том конце «провода». И только потом она делится этим счастьем с Эким.       Кто был этот кто-то? Лейла не рассказывала, отнекивалась. Значит, все серьезно, почему-то решила Эким. Несерьезное скрывать не будут. Что ж, подруга влюбилась, бывает… Но почему нельзя рассказать ей, почему? Что такого будет, если Лейла скажет, что переписывается с парнем? Расскажет откуда он, без подробностей. Нет, не рассказывает. Под конец прогулки, забавы ради, Эким выхватила телефон из ее рук.       — А вот сейчас мы все и узнаем!       — Эким, что ты делаешь? — Лейла разозлилась не на шутку, ее лицо перекосила уродливая гримаса. — Отдай! Немедленно отдай!       Было понятно, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Эким тут же протянула телефон подруге обратно.       — Это не смешно! — выкрикнула Лейла, пряча драгоценный аппарат в задний карман джинсов.       Обиженная и молчаливая, она отдалилась от Эким и назло ей пошла не по пешеходной дорожке, а вышла на обочину шоссе. Эким хотела ее догнать и извиниться, но не успела. Раздался ужасающий рев мотора, на мокром асфальте мелькнуло отражение ярких фар…                     Чувство вины. Да, вот что это такое зудело внутри. Было странно осознавать, что теперь этот зуд будет с ней повсюду: утром, вечером, даже во сне. В хорошую погоду, в плохую… За едой, при чистке зубов, при каждом выходе из дома… Всегда и везде на сердце Эким будет тяжко от этой непосильной ноши. От этого жуткого ощущения. От невозможности сделать вдох свободно. И нужно как-то учиться с этим жить.       

      Месяц спустя

      Заевший в скважине ключ никак не проворачивался. Эким пыхтела и ругалась вполголоса, но замок никак не получалось открыть.       — Развалюха! — она пнула ногой тонкую деревяшку, служившую им входной дверью.       — Эким? Девочка? Ты уже вернулась из школы?       Эким тихонько вздохнула и растянула губы в подобии улыбки. За спиной стоял брат Халиль — бакалейщик их района.       — Вернулась, брат Халиль, вернулась.       — А Неше? Сестра Неше, то есть. Она дома?       — Нет, сегодня допоздна на дежурстве.       — Давай помогу.       Эким пустила его к замку, и, пропыхтев пару минут, Халиль все же сумел его открыть.       Поблагодарив, Эким зашла в дом, а назойливый бакалейщик, не понимая ее неодобрительных взглядов, следовал за ней по пятам. Он с хозяйским видом осматривал стены, причмокивал, отпускал замечания, что там или тут нужен косметический ремонт. Он всегда так делал. Эким не понимала, почему мать не поставит этого товарища с его нелепыми донжуанскими замашками на место. То ли по стеснению, то ли из добрососедских побуждений, а может действительно рассматривая бакалейщика в качестве возможного спутника жизни, Неше терпела брата Халиля и не отказывала ему в общении.       — Ты будешь дома? — поинтересовался он.       — Нет, брат Халиль. У меня дела.       Эким — не мать, она не собирается терпеть совершенно безосновательное вмешательство в свою жизнь какого-то постороннего мужика. Бакалейщик, по резкому тону девушки все же понявший, что ему здесь не очень-то рады, кивнул и вышел вон. Липкий. Какой же он липкий. Эким передернула плечами и закрыла дверь изнутри на засов. Замок у нее так и не заработал.                     Мать говорила, что со дня на день Лейлу должны выписать, но этот конкретный «день» все никак не наступал. Эким ходила и в больницу, и к бабушке Лейлы, но в палату к подруге ее так и пропустили, а тетя Шюкран не захотела с ней разговаривать. Эким знала, что все в районе, так или иначе, винили ее в том, что произошло, и не могла их осуждать за это.       — Не говори глупостей, Эким! — злилась мать, когда заставала дочь в слезах. — Ты-то здесь при чем?       Но Эким была при чем, еще как при чем, раз могла передвигаться самостоятельно, а Лейла… Лейла не могла. После той страшной аварии она осталась парализованной ниже пояса, ноги не слушались ее, а врачи не давали никаких оптимистичных прогнозов.       Да, говорили они, она молода, организм должен победить недуг, способность ходить еще восстановится, вот только нужна дорогая реабилитация, тренажеры, врачи… Эким расспрашивала мать, чем помочь, как облегчить состояние Лейлы, но та отвечала уклончиво, мол, и без тебя разберутся, чего лезешь-то?       А как она могла не лезть? Они были вдвоем. Вместе гуляли. Шли по улице рядом. И как итог — одна теперь в инвалидном кресле, а вторая может спокойно продолжать жить, словно ничего и не случилось. Может, вот только не может. Не получалось. Если бы Лейла только поговорила с ней, если бы сказала, что ни в чем ее не винит… Но ведь не поговорит и не скажет. А самое страшное, даже если и скажет, Эким не успокоится. Она стала сама себе самым грозным судьей и самым кровожадным палачом, и каждый приводила в исполнение обвинительный приговор, закапываясь глубже и глубже в зыбкую почву мучительной душевной боли.                     Дежурство в больнице должно было окончиться полтора часа как, но мать все не возвращалась. Такое иногда бывало — сложные или экстренные случаи, сменяющая медсестра задержалась в дороге, поэтому поначалу Эким не слишком нервничала. Но когда без ответа осталось несколько ее звонков и сообщений — запаниковала не на шутку. И тут услышала шорох в замочной скважине.       — Ах, мама!       Эким отодвинула засов и распахнула дверь. Неше стояла на пороге с мечтательно-задумчивой улыбкой на губах.       — Эким? — очнувшись, удивилась она. — Дочка, ты почему не спишь? Уже так поздно!       — Замок опять поломался, мама. Ты почему не брала трубку? Что случилось?       — Ничего не случилось, — мать опустила взгляд, и у Эким закрались сомнения в правдивости ее слов. — Тяжелый день, нас задержали.       — И даже не перезвонила ни разу! Как ты доехала? На такси? Почему не посмотрела в телефон за все время?       — Нет, не на такси, дочка… Меня довезли.       Эким замерла на мгновение. Кто довез? Зачем довез? Она чувствовала, что не имеет права задавать матери подобные вопросы в категоричном тоне, но и оставлять без внимания этот факт тоже не могла.       — Вот как… — она отступила от входной двери. — Ладно, я поняла. Пойду спать тогда. Спокойной ночи. Закрывайся на засов, а завтра надо вызвать мастера и поменять замок. Хорошо бы не только замок, а и всю дверь, но в последнее время тебе перестали доплачивать за сверхурочные, верно, мама?       — Эким! — Неше с размаху бросила сумку на пол и захлопнула дверь. — На что ты намекаешь?       Эким молча сверлила глазами материно лицо. В ней бурлила обида за игнорирование звонков, за безразличие к временным, мелким, но все же проблемам с замком, за рождающееся в груди чувство, будто ее отодвинули на второй план.       — Дочка… — черты Неше немного смягчились. — Ничего такого нет. Меня довез коллега. Просто было уже поздно, вот он и предложил… Его жена знает…       «Зачем она продолжает врать?».       Эким вдруг вспомнилась Лейла и ее таинственный друг по переписке. Скрывает, значит серьезно. Неужели серьезно? Ничего не сказав, она рассеянно кивнула в ответ на реплику матери и ушла в свою комнату.                     В любое другое время Эким бы точно обрадовалась этой новости. Разве не обрадовалась бы? Конечно, обрадовалась! Но сейчас… Почему-то именно в этот момент она ощущала смутную тревогу, как будто появление мужчины в жизни матери было сейчас совершенно некстати, как будто обустройство личной жизни в такой период было неуместно и даже неприлично. Как, почему — на эти аргументированные вопросы у нее не было разумных ответов. Одна только мысль о этом мужчине доставляла ей беспокойство. Как они познакомились? Почему он скрывается? Почему не придет к ним в дом и не представится, как порядочный человек? А может он всего лишь играет с матерью? Вдруг он женат?       Эким села на кровать, зажала уши и принялась раскачиваться взад и вперед. Она стала параноиком. Превратилась в того самого эгоистичного, капризного ребенка, который из боязни быть забытым препятствует счастью родной матери. Отец давным-давно оставил их, забыл, у него другая семья, другие дети, не такие, как Эким, а родные, любимые… Разве мама не старалась заменить ей этого человека? Разве не тянула семью в одиночку на хрупких плечах? Разве не работала с утра до ночи, чтобы прокормить, одеть, обуть, выучить? Эким почувствовала себя до одури неблагодарной. Так нельзя. Надо извиниться за свое поведение.       Она на цыпочках вышла из комнаты и уже готова была постучать в спальню матери, как вдруг услышала приглушенный голос:       — А мне что делать, Туна? Дом разваливается на глазах, арендная плата в районе только растет! Скоро здесь совсем невозможно будет оставаться, а подыскать что-то приличное нам не по карману! Ты хочешь, чтобы твоя дочь жила в хлеву?       Эким, затаив дыхание, слушала чужой — хоть ее отца и матери, но все же чужой — разговор.       — А-а… Я и забыла, что тебе наплевать и на дочь, и на меня! Бесчестный! Чтоб тебя покарал Всевышний!       Мать бросила трубку на постель, пару раз всхлипнула и затихла. Эким бесшумно развернулась и попятилась к себе. Тревожить Неше сейчас было бы слишком безжалостно.                     Больше всего Эким не давало покоя то, что человек, сбивший Лейлу, до сих пор гулял на свободе. Более того — следствию не удалось установить даже его имя. Дело ходило по рукам, передавалось от инспектора к инспектору, и в конце концов осело в полицейском участке их района, у брата Сельчука. Создавалось впечатление, что кто-то нарочно вставлял палки в колеса людям, расследующим наезд на школьницу.       Камера на въезде на шоссе всего лишь фотографировала нарушителей, которые превышали скорость либо перестраивались не по правилам. Записи другой камеры, установленной ближе к месту аварии, загадочным образом исчезли. Расположенные вдоль трассы банки и магазины не могли похвастать хорошим видеонаблюдением: где-то стояли муляжи, где-то обзор камеры не захватывал дорогу, а только территорию перед зданием, а где-то качество съемки было такое, что можно было различить лишь мчащийся на огромной скорости темный объект, в котором и машина-то с трудом угадывалась.       Ни номеров, ни марку или модель автомобиля никто не запомнил. Эким оббивала пороги участка, но полиция только руками разводила.       — Как? Как такое может быть, что в огромном городе машина сбивает человека и просто бесследно исчезает? Как?       — Эким, послушай, — успокаивал ее брат Сельчук, — мы не бросаем это дело, обязательно найдем мерзавца! Но ты тоже пойми — ни одного толкового свидетеля, ни одной зацепки. Камер нет. Хоть бы ты запомнила номера!       Эким сжала кулаки. Она их видела. Она должна была запомнить… «34 А…».       Эта машина уже давно лежала на свалке, превращенная в груду металлолома, — сомнений не было. Люди, с легкостью подчищающие записи камер видеонаблюдения, тормозящие следствие, уж наверняка не оставили бы такую улику в живых. А если бы были свидетели? Если бы Эким все-таки запомнила тот чертов номер? Интересно, добрались бы эти люди и до нее?                     Однажды, в момент отчаяния, она вспомнила про визитку, которую дал ей мужчина-свидетель в тот роковой вечер. Перерыв весь шкаф в поисках джинсовой куртки, что была на ней в момент аварии, она нашла ее смотанной в безобразный комок в самом дальнем углу. Так странно, она совершенно не помнила, как засунула ее туда. Визитка оказалась на месте. Обычная белая картонка с надписью «Селим Бендер» и номером телефона. Эким позвонила.       — Здравствуй, — ответил господин Селим, когда Эким сбивчиво попыталась объяснить ему, кто звонит. — Конечно, я помню. Нет, из полиции со мной не связывались… Неужели до сих пор не нашли?       Он предложил ей сходить в участок вместе, прикрепить к делу и его показания. Только вот показания эти оказались так же скудны, как и показания Эким. Вечером, по мокрой скользкой дороге с явным превышением скорости неслась машина темного (синего или черного) цвета. Фары горели слишком ярко, видимо, был включен дальний свет. Машина не пыталась затормозить, не было характерного звука тормозных колодок, да и следов шин на асфальте эксперты не нашли. Поравнявшись с шедшей по обочине девушкой, машина сделала резкий маневр вправо и сбила ее, а потом просто умчалась в ночь. Как будто специально…       — Это ужасно, — выйдя из участка, прокомментировал Селим упавшим голосом. — Ужасно, но не необычно. К сожалению, таковы реалии сегодняшней жизни.       — Я этого так не оставлю, — прошептала Эким, утирая скупые слезы, заставшие ее врасплох. — Мы не сдадимся.       Господин Селим посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом и молча кивнул.                     Мать стала задерживаться на работе все чаще и чаще. Брат Халиль, уже не стеснявшийся стучать в их дом поздними вечерами, все никак не мог застать Неше дома. Он предлагал Эким свои услуги в ремонте, доставке еды, советах по разным жизненным вопросам, и ей все сложнее было давать ему отпор.       — Где Неше? Сестра Неше, то есть? — недовольно спрашивал он.       — Откуда мне знать, возьми и позвони своей сестре Неше! — Эким уже не сдерживалась от неприкрытого хамства. — Кто ты, чтобы спрашивать у нее такое?       Бакалейщик хлопал дверями, которые и так на соплях держались. Было ясно, что, оскорбленный в своих странных и необъяснимых чувствах, он следующим же своим шагом распустит о медсестре с района самые грязные слухи. Эким решила, что им с матерью пора серьезно и откровенно поговорить. Она запланировала эту беседу на выходные, но в субботу случилось непредвиденное. Неше, проводившая этот день обычно в домашних делах, готовке и походах по магазинам, надела красивое красное платье, сделал прическу и объявила дочери, что ей нужно выйти по делам.       — Вечером… — проговорила она, обернувшись в дверях. — Вечером будь дома, пожалуйста. Возможно, к нам придет гость.                     Эким сидела в гостиной и укоризненным взглядом сверлила большие круглые часы, висящие над телевизором. Начало одиннадцатого, а от госпожи Неше по-прежнему — ни слуху ни духу.       — Ах, мама, ах, — вздохнула Эким.       Она очень тщательно подготовилась к встрече дорогого гостя: раскидала обувь в прихожей, подчистила холодильник на нервах, надела самый заношенный свой домашний костюм. В доме закончились запасы сахара, но идти в бакалею не хотелось. Вдруг там сегодня брат Халиль. Эким не собиралась выслушивать поток неуместных вопросов и домыслов.       Она бездумно переключала телевизионные каналы, пока ее мысли витали где-то очень далеко: Лейла, ее телефонный поклонник, синяя машина (да, синяя! На девяносто девять процентов уверена, что синяя), господин Селим, брат Сельчук…       Раздался дверной звонок. Эким криво усмехнулась и поднялась с дивана.       — Почему не открываешь ключом? — вместо приветствия обратилась она к матери. — Сегодня замок работает.       Лицо застывшей в дверях госпожи Неше светилось нездоровой бледностью, глаза лихорадочно горели. За ее спиной стоял высокий мужчина с острыми чертами лица: хищным носом, утопленном в глубоких складках кожи, бровями, низко нависающими над веками, аккуратно подстриженной седой бородой и высоким гладким лбом. Его мелко вьющиеся темные с проседью волосы были гладко зачесаны назад.       — Эким… — подрагивающим, неестественно высоким голосом сказала Неше. — Эким, дочка, познакомься. Это господин Сулейман.