Мор.Утопия

0. Утопия Стоит ли говорить о том, что все дается трудом, что живи по заветам - и будет счастье тебе, и дом, не ругайся со старшими, не нарушай законов, и ты станешь истинным членом, а потом уважаемым стариком. Это все полноценно, весомо и так исконно - чтобы не понять, нужно быть идиотом и мудаком. Дети собираются в кучки, шушукаются, говорят, что скоро. Собирают своих зверушек, орешки, выкапывают секретики под кустом. Они придумывают новый прекрасный город, и старый охватывает огнем. 1. Клара На закате степь становится красной, осенней, почти морозной, она смотрит в небо, огромна и безучастна, молчит предгрозно. Выгорела земля и озимые семена. Тишина. Она открывает глаза и видит себя в земле, за шиворотом холодные комочки нечерноземья. Над зачумленным городом тихо которую сотню лет, и в уютных домах сопят еще здоровые семьи. Все кладбище - в увядающем ковыле. Она выбирается и идет. Смелее. Смелей. Говорят, что мало кого там рождает степь, может быть, чтоб наказать, а может быть - исцелить. А она идет и очень хочет успеть, Закрывай глаза и увидь же ее. Увидь. 2. Девочка Кира Бродит чума по городу, листья дышать устали. Мертвые голуби. Желтый осенний свет. Кира живет в волшебном кристалле, выхода из которого нет. Тише, не пей из отравленного колодца, мертвых по имени не зови. Если покинуть кристалл, взорвется зараза в ее крови. Язвами зацветет по ладоням тонким, жаром окрасит рот, мертвым черным котенком дорогу ей перейдет. Кире четырнадцать, у нее есть любимый ужик. В кристалле весело, туда приходят играть, лишь не ходи наружу, не возвращайся домой, не ложись в кровать. Если ты верить не перестал, то и листья тебе - червонцы, покуда веришь в волшебный кристалл, то и смерть от тебя отвернется, В городе ветер заразой веет, но дело совсем не в том. Дети в кристалле становятся все взрослее. С каждым проклятым днем. У Киры есть брат. У него настоящий ножик. Он выходит победителем в каждой из драк. Он гоняет пришельцев (и взрослых тоже), он отлично умеет так. Дети знают, как пахнет кровь и как хоронить погибших, дети играют патронами, катают их в пальцах гибких, дети сочиняют, как победить чуму, приносят Кире заколдованные конфеты, только не верь, не верь никому. Взрослым уж точно здесь веры нету. У взрослых своя игра - их мир от чуда устал, они говорят "пора" и наводят орудия на кристалл. Осень, расквашенная дорога, мерзкая, злая слякоть. Дети умеют лечить немного. И не умеют ни капли плакать. Нынче хреновые сказки в мире, замешанные на крови. Молча ребята приносят Кире орешки свои и патроны, Небо коптят посеревшие трубы, много осколков лежит на песке. У брата Киры тонкие губы и тонкий ножик в руке. 2. Эспе-Инун Не ходи во степь, на следы их не наступи, если есть оберег - покрепче сожми, зажмурясь. Говорят, что они приходят из вечной Степи, словно ветер с востока и пылевая буря. Говорят, что у них вместо ног - обломки костей, говорят, что заметишь, если вовремя присмотреться, говорят, что они особо не любят детей, и еще что они совсем не имеют сердца. Есть одна в этом городе - бывает, идет навстречу, и как будто степное солнце глаза ей жжет. У нее всегда исполнены яда речи, и еще говорят, что она никогда не лжет. Все равно ей не стоит верить, держись подальше, обойди стороной и ей не смотри в глаза. Не бывать порожденью Степи человеком, даже если очень хочется обратное доказать. Бродит ветер по городу, слышно его не сразу, пахнет степью, и в ужасе крестятся горожане. Говорят, что они хозяйки любой заразе, просыпают дикое семя в дыру в кармане. А она на рассвете выходит в степь и приносит ей в жертву кровь. И сжимается больно заразой выжженное нутро. Умирает город, дети точат ножи, что поделать - никто не подскажет, никто не знает. Если слишком долго в городе этом жить, вырастает сердце в груди, как трава степная. Слишком много горькой настойки на злой траве, не забыться, не успокоить живое сердце, только вкус на губах, да ясно так в голове, и еще никак не согреться. Горожане ропщут, город больной расколот, на доске друг с другом сходятся два ферзя. "Ты иди. Выручай этот чертов город. Мне нельзя". И глядит ему вслед, и кутается, и стынет, не смотри на нее, уж лучше глаза закрой. Пробиваются в городе стебли степной полыни, на земле проступает кровь. 3. Инквизитор Она выходит на станции, дальше идет пешком. Перед ее приходом ежится каждый дом, о ней говорят вполголоса, шепотком, лучше - с закрытым окном, самый умный - тот, кто всегда молчит. Она приходит, отражаясь сразу во всем, бубновым тузом, черным ферзем. Гамбит. Она приходит. Замирают, молчат дома. В свете фонарей - извилистая дорога. Нечего взять с меня, руки пусты, пусты закрома, проходи, не трогай. Она идет по улице, прямая, словно солдат, и все молчат. Не говори, не думай, по имени не зови, старые сказки замешаны на крови, старые сказки знают: не верь приходящим с севера, двери закрой, постучи по дереву, нить порви. Утро приходит ознобом и небом серым, утро невозможно остановить. Ветром и тусклым светом на зданиях оседает, от росы трава тяжелая и седая. Она выходит на улицу, гаснет свечи фитиль, на ее дороге ветер гоняет пыль. Миттельшпиль. Город сутул, некрасив, уныл и помят, кутается в причудливый листопад. В старом пустом соборе звучит набат, люди собираются и молчат. Это - эндшпиль, развязка, наконец - долгожданный финал, это - взвешивается, кто здесь и как играл. И она к толпе опускает тяжелый взгляд. Говорит: - Выбирайте сами. И все молчат. 4. Генерал Блок Догорел костер, и угли уже остыли. Это все во сне. Поезд проходит осеннее утро навылет, по костям степи, по мареву из полыни, по тишине. В степи выставляют посты, выгружают орудия, в городе просыпаются люди. И становятся слышно первые истошные голоса. Вокруг города дорога завязана, как петля. У генерала - словно запылившиеся глаза: выжженная земля. Говорят, что если чума - то звучит труба: запрещенные чудеса или тайная ворожба, или что-то такое, чему на свете никак бывать не судьба: странная песня, система зеркал или волшебный кристалл. Говорят, что если внимательным быть, то все же можно эту заразу вовремя уничтожить, и все будет как раньше, и все останутся жить. Генерал молчит. Минутой раньше, минутой позже. И сжимает руки до синих жил. Он знавал сраженья, раны, беду и зной. И большая степь лежит за его спиной. Выжженные травы да перегной. 5. Братья Стаматины Младший брат, как всякий творец, - он почти бессмертен, не боится темных улиц и подворотен, как он синеглаз, улыбчив и беззаботен в этом захолустье, в чумной круговерти, в этом темном омуте, где тихо смеются черти. Если скажут, что он гениальный художник, то вы не верьте. Он когда-то был им. А нынче уже не годен. Старший брат идет по улице, руки в карманах, осенью так резок, назойлив ветер. Старшего не любит никто почти на планете, только младший брат и почему-то дети, бегают, смеются - "Дядь Андрюша, хочешь конфету?". У него глаза усталого наркомана и еще на поясе два пистолета. Их обоих молва не любит, боятся люди фантазеры всегда по другую сторону зла. Говорят, что младший когда-то придумал чудо на которое даже смерть только глянула - и ушла. А у младшего руки все тоньше, тоньше, все заметнее, какой он бледный, уставший, тощий, он глядит в осеннее небо, как из-под толщи прошлогоднего льда: "Ну бери меня, ну бери, только чудо мое не трогай, присмотри за ним, присмотри, ведь любая мечта сбывается там, внутри, там играют дети, там вечно заря горит..." И отсчитывает мгновения: Раз. Два. Три. И мгновения вытекают, словно иприт. Старший бегает, ищет, где бы добыть лекарства, может быть заколдованную настойку, может, таблетки, чтобы этот чудак увидел весной акации, чтоб дожил и не расплескался, чтоб увидел степную траву и сирени ветки. Говорят, что тот, кто смерть повидать успел, кто стоял среди черных орудий и мертвых тел, у кого стекала по пальцам кровь - мол, и жизнь он видит яснее, словно прозрел, говорят, что Каин был земледел, а Авель резал коров. Но еще говорят, что в мире места нет чудесам, если душу туда источил, то виновен сам, Говорят, что чудо - это источник бед и должно быть истреблено: огонь, динамит. Младший брат улыбается небу вслед: он второго такого не сочинит. Старший брат берет пистолет. Говорят, что тот, кто ближе ходил со смертью, будет сторожем младшему в черной земной круговерти, и прикроет, и сохранит... 6. Генерал и Самозванка I Этот мир стоит на крови, на костях, на жертве. Кто-то приносит в жертву себя, а кто-то других. Это правильно: так входит кинжал под дых, так на кресте умирают ради прощения малых сих. Так встают на последний путь - и бьет по глазам прожектор, и становится не до тревог земных. Но еще говорят: если старое выжечь дотла, перекопать снарядами на метр в глубину, то волшебный кристалл, или песня или странные зеркала будут строить вокруг себя другую весну, новый мир, где прямы дороги, чисты колодцы, где ничем никому никогда пожертвовать не придется. верь мне, верь, - возможно на свете всё, и огонь, и кровь, и высокая синева, верь мне - даже если не повезет, даже если я неправа. И она стоит перед ним, говорит ему, он кладет ей руки на плечи и спрашивает: ты святая? И в степи сквозь осеннюю выгоревшую тьму несколько травинок пробивается, прорастает. II Трусов в рай не берут - им туда нельзя. В опустевшем соборе стоит тишина жестяная. Шаг. Второй. Сходятся два ферзя. По традиции, белые начинают. И не воют собаки. Не заливаются птицы. Выбирает город. И время ждет. Горожане стоят и ждут, когда все решится. Кто-то жует захваченный бутерброд. И когда генерал выходит и опускает руку устало, - залп орудий по заколдованному кристаллу. Вот тогда выдыхают, как будто общество как-то разом все осознало. III будь со мной, направляй меня в самое жаркое в мире пекло, отведи беду, позови меня, подтолкни. кто страшнее - чума, толпа, человек ли? кто зажжет впереди огни? я сотру эту жизнь, я сумею построить новую, я не сдался, даже в этот раз проиграв. будь со мною - тенью, землей и кровью, даже если я сто раз, миллион неправ. Он встает, выдыхает и входит в поезд, не думая ни о чем. И едва различима тень за его плечом.