Naughty night

Вернуться в Хогвартс было странно. Не то, чтобы Гарри ждал, что его начнут носить на руках, петь серенады под окнами (как однажды было на шестом курсе) или будут ходить за ним следом; он надеялся, что этого не будет, и его просто оставят в покое. Но тишина в Большом зале звучала угнетающе. Он чувствовал себя как в цирке уродов — Дадли в детстве часто повторял, что Гарри там самое место. На него таращились со всех сторон: молча, украдкой, и быстро отводили взгляд, когда Гарри поднимал глаза. Как будто они все чего-то ждали: что он выхватит палочку и начнёт убивать слизеринцев или объявит себя новым Тёмным Лордом. Выглядел Гарри неважно. Мешки под глазами, волосы, взлохмаченные сильнее обычного. Он больше походил на привидение. Никто не веселился. Студенты — их стало меньше раз в десять — сидели небольшими кучками, поближе к друзьям, и тихо шептались. Было мрачно, как после сильной грозы, потолок Большого зала заволокло тучами, и за столом преподавателей, кажется, пошёл дождь. Гарри прослушал приветственную речь профессора — директора — МакГонагалл и весь вечер сидел, уткнувшись в тарелку. Еда не лезла в горло, он не чувствовал вкуса и ел скорее для вида: Гермиона смотрела на него так жалостливо и умоляла не сидеть в одиночестве в спальне. Среди людей — однокурсников и преподавателей — должно быть веселее, но Большой зал утонул в мрачной тишине. Было душно. То ли от того, что восстановленный Большой зал почти вдвое уменьшился в размерах, то ли от толкучки среди гриффиндорцев — к ним поступило большинство первокурсников. Остальных было меньше: ученики Пуффендуя и Когтеврана легко бы поместились за одним столом, а слизеринцев — Гарри бросил быстрый взгляд на их стол и равнодушно отвернулся, заметив светлые волосы Малфоя — не больше десяти. Мало кто рискнул вернуться. Кто-то из студентов предпочёл остаться дома, некоторые с семьями перебрались на материк. А у Гарри не было выбора. Особняк на Гриммо пусть и перешёл к нему в наследство, но настоящим домом так и не стал. Слишком мрачно, слишком тоскливо, и каждая доска в полу напоминала о Сириусе. Гарри был там один, не считая вечно брюзжащего Кричера и завывающей с портрета миссис Блэк. Почти всё лето шли суды. Они тянулись вереницей, перетекая из одного дня в другой. Кингсли просил Гарри присутствовать на них лично — дать показания или «посветить лицом», как символ надежды. Гарри приходил, из уважения к Кингсли, но забивался в самый дальний угол, подальше ото всех. Единственным слушанием, на котором он выступил добровольно, было дело миссис Малфой. Гарри не питал к ней нежных чувств или хотя бы симпатии, она всегда казалась ему хмурой и заносчивой, а её выражение лица — как будто рядом дурно пахло — делало её почти отвратительной. Но она помогла уничтожить Волдеморта, сильно помогла. Нарцисса выглядела бледной, разбитой и высоко держала подбородок. Она не проронила ни слезинки, когда огласили приговор Люциусу — восемь лет Азкабана против её года лишения палочки и домашнего ареста. Но Гарри видел, как мелко тряслись её плечи. Одной рукой она вцепилась в подлокотник кресла, другой крепко сжимала руку Драко, и тот выглядел таким же блеклым, почти тенью. После суда Нарцисса ограничилась формальной благодарностью и сухо бросила, что теперь они в расчёте. На один момент её рука странно дёрнулась, как будто она хотела обнять Гарри или просто дотронуться — он был рад, что она осталась на месте. А ещё были похороны. Они казались бесконечными, Ежедневный пророк превратился в сборник некрологов, и, получая сову с очередным приглашением на поминки, Гарри чувствовал, как его внутренности рвутся наружу. Римуса и Тонкс похоронили в Годриковой впадине, недалеко от могил родителей Гарри и Сириуса — теперь вся его семья была в одном месте. Надгробие Фреда стало единственным, что нарушало весёлый и беззаботный облик Норы, которая всегда казалась оплотом уюта и счастья. Рон всё лето проводил с семьёй, Гермиона через день моталась в Мунго — ей, хоть и с трудом, удалось вернуть родителям память. Гарри чувствовал себя амёбой — бесполезным, вялым существом, способным двигаться только когда ему говорили. Он ел один раз в день, чтобы Кричер хоть ненадолго заткнулся, и сбросил почти тринадцать фунтов (прим. — около шести килограммов). А ночью приходили кошмары. Они мучали на пятом курсе, и теперь вернулись с новой силой. Гарри падал в пустоту, отчаянно цепляясь за перила Астрономической башни, или просыпался от крика. Зубы сводило, он не мог говорить, а слюны не хватало — во рту была пустыня. Удавалось заснуть на час или два, и Гарри снова вздрагивал, его знобило, руки тряслись, и он не мог дотянуться до палочки. Прийти в себя удавалось минут через двадцать, после холодного душа и чая с молоком. Гарри возвращался в постель, чтобы через несколько часов снова проснуться. Его преследовал один и тот же сон — смертельно красные глаза и пустота. Гарри честно пытался заснуть. Гермиона повторяла, что нужно чем-то заняться, и тогда он устанет и сможет заснуть. Гарри выбирался на прогулку, аппапировал в Хогсмид за сливочным пивом и даже пытался читать. Но от недосыпа у него плыло перед глазами, он сидел с одной страницей по часу, даже не пытаясь вникнуть в текст. Возвращался в постель скорее по привычке — он нормально не спал уже несколько месяцев. В Норе было ненамного лучше, чем на Гриммо. Миссис Уизли плакала без перерыва, она сетовала на его худобу и мешки под глазами, заставляла есть и улыбаться почаще, хотя сама выглядела точно так же. С приездом в Хогвартс стало легче — Гарри начал уставать. Он буквально сбежал сюда после восемнадцатого дня рождения. Хогвартс был его единственным домом, и Гарри честно пытался вернуть его. Замок был в ужасном состоянии: некоторые башни оказались полностью разрушены, нижний этаж превратился в огромную пустую комнату почти без стен, а часть подземелий завалило. Возвращение было тяжёлым. Работа над завалами и вялые попытки заглушить в себе воспоминания — мёртвые, разрушенные стены, море крови — тянули из него все силы. Гарри как во сне видел вспышки — зелёные и красные, как глаза Волдеморта. Его часто тошнило, руки тряслись, и он терял палочку чаще обычного, но он здесь был не один. Восстановлением школы занимался весь преподавательский состав. Слизнорт, на удивление, вернулся к преподаванию зелий, на должность профессора по защите Кингсли прислал какого-то чиновника из Министерства, а Филч, пусть и не мог колдовать, лихо формировал рабочие отряды из преподавателей и студентов. Тех, кто, как и Гарри, не находил себе места. Работали молча, без единой улыбки. Никто не общался, и лучшим способом привлечь внимание стало осторожное касание плеча. Кому-нибудь обязательно делалось дурно — от воспоминаний, от затхлого запаха, который не выветривался даже магией. Ханна Аббот почти всё время рыдала, и мадам Помфри отправила её домой. На восьмой курс Ханна не вернулась. Гарри был рад видеть Невилла, они работали в паре — так же молча, изредка обмениваясь ободряющими вялыми улыбками. Парвати и Падма держались получше Ханны, их хватило на неделю. А ещё был Малфой — его отправили сюда после суда. Он работал в одиночку, с вечно хмурым и серьёзным выражением лица, как будто перед ним был не разрушенный замок, а эссе по зельям. В его сторону никто не смотрел, Гарри сам заметил случайно — когда на солнце блеснули светлые волосы. Малфой поймал его взгляд, сухо кивнул и отвернулся. Больше Гарри его не искал. Он не обращал внимание на усталость, ел вместе со всеми, не чувствуя вкуса пищи, и торчал на завалах почти целые сутки. Где-то в районе полуночи руки немели, а ноги начинали дрожать. Обнадёживало, что гриффиндорская башня, одна из немногих, почти полностью уцелела, и Гарри мог ночевать в старой спальне. Если плотно закрыть дверь и занавесить полог, получалось представить, что сейчас курс пятый-шестой, и ничего не случилось. Он пришёл с занятий, проиграл Рону в шахматы и до поздней ночи веселился с друзьями. Конечно, это было ложью. В спальне было холодно, и родная кровать казалась не такой уютной, как раньше. Невилл желал спокойной ночи и сразу засыпал, Гарри слушал его храп — такой привычный, Невилл начал храпеть курсе на третьем — и никак не мог заснуть. Ворочался под едва слышное бормотание, сбегал на кухню, чтобы выпить молока, но от назойливого писка домовиков голова болела ещё сильнее. В Большой зал Гарри возвращался ни разу не отдохнувший и вяло отвечал на расспросы МакГонагалл, что всё в порядке, он не чувствует себя больным или уставшим. Чтобы двигаться и хотя бы немного оживиться, он брал в Больничном крыле бодрящее зелье. Ещё мадам Помфри делилась зельем сна без сновидений, и Гарри без сожаления выпивал сразу весь пузырёк — когда от недосыпа становилось совсем тяжело. Учебный год начался к концу сентября. Большинство кабинетов остались закрытыми, спальни слизеринцев перенесли на третий этаж, а класс зельеварения — на первый. Внутри было чисто, подключили камины, почти все преподаватели вернулись. Но Гарри казалось, что это — фальшиво. После праздничного ужина расходились в мёртвой тишине, которую нарушали только выкрики старост. Никто не задержался в коридоре, чтобы поболтать с друзьями с других факультетов, все спешили в гостиные — спрятаться, собраться у камина. Студенты двигались кучками, опустив глаза в пол, и общее напряжение было почти осязаемым. В гостиной Гриффиндора было пусто, если не считать парочки напуганных первокурсников. Гермиона тут же принялась отчитывать старост, Невилл завалился спать, а без шумных выходок Симуса спальня казалась чужой. — Всё нормально, да? — Рон неловко топтался у кровати Гарри. Он уже переоделся в пижаму — оранжевую, с Пушками Педдл, и держал в руках набор игры в плюй-камни, который Гарри подарил ему на Рождество. Последнее Рождество до войны. — Ага, — улыбка вышла вымученной, но Рон сделал вид, что поверил. Он с ногами забрался к Гарри на кровать, задёрнув за собой полог, и до поздней ночи они играли в плюй-камни, шутливо пихаясь, доедая сэндвичи, которые миссис Уизли приготовила в дорогу, и кидаясь крошками. Рон ушёл к себе под утро. Он захрапел быстрее, чем Гарри расправился с крошками у себя на кровати. С утра пришлось выпить бодрящее зелье, которое мадам Помфри выдала перед началом учебного года — чтобы каждый раз не спускаться в Больничное крыло. От зелья сна без сновидений пришлось отказаться. Оно было сильным и вызывало привыкание, а ещё нередко приводило к галлюцинациям. Но Гарри чувствовал себя слишком вымотанным, чтобы опасаться таких мелочей. Он честно пытался сосредоточиться на трансфигурации. МакГонагалл — она совмещала преподавание с обязанностями директора — давала материал сухо и сжато, не делая поблажек на участие в войне. Они вернулись сюда, чтобы учиться, и Гарри надеялся, что хотя бы год сможет побыть обычным студентом, безо всяких приключений и опасностей. Занятие не бодрило — заснуть на трансфигурации было сродни самоубийству, и Гарри спасало только выпитое зелье. Ближе к обеду стало тяжелее, Гарри буквально клевал носом, но боялся заснуть. Что, если он уйдёт в кошмар так глубоко, что не сможет проснуться? Рон без зазрения совести пропустил заклинания, чтобы поиграть с ним в квиддич. До отборочных в команду восьмой курс не допустили, а летать хотелось — в воздухе Гарри всегда оживал. Игра вышла весёлой, они пропустили ужин и до ночи сидели у Хагрида, выслушивая недовольство Гермионы. До следующей трансфигурации оставалось два дня, заклинания они пропустили, и вместо эссе на десять дюймов для Флитвика Рон свалил спать. Гарри остался в гостиной с Гермионой, слушая её тихие объяснения специфики использования невербального Силенцио, и не понимал ни слова. В спальню он вернулся только ночью, получив от Гермионы очередную порцию советов, как лучше заснуть. Рон и Невилл наперебой храпели, иногда попадая в такт. Гарри было смешно; он зевал, но упрямо боялся заснуть. Иногда Рон всхрапывал слишком громко, и Гарри подскакивал в кровати, но из принципа не накладывал на полог заглушающее — вдруг он будет кричать, и его не смогут разбудить? Кошмары действовали скверно. Гарри с трудом переводил дыхание и ощущал острую, почти твёрдую ненависть. К Волдеморту, к себе, к своей слабости — он просто хотел выспаться. От очередного храпа Гарри снова вздрогнул. Он начал проваливаться в сон и почти увидел пустоту — ту самую, что утягивала в пропасть с начала лета. Холодный душ помог мало, а спускаться на кухню Гарри не рискнул: рядом была гостиная Пуффендуя, и старшекурсники, как рассказывал Седрик, часто устраивали вечеринки. Гарри накинул мантию-невидимку и спустился вниз. Было пусто, но блуждать по замку было веселее, чем лежать в кровати и пялиться в потолок. Гарри почти не узнавал Хогвартс. Благодаря карте мародёров он выучил почти все закутки, но сейчас замок казался каким-то чужим. Через час блужданий ноги сами привели его к одной из башен. Астрономической. Это место было особенным — обычным, продуваемым с трёх сторон и открывающим прекрасный вид на окрестности Хогвартса, но в нём была своя магия. Опасная. Здесь умер Дамблдор, и это место Гарри видел в одном из своих кошмаров. Летом он избегал этой башни. Здесь всё закончилось — в нём что-то умерло, надломилось. Противостояние Волдеморту длилось с самого рождения, но только после гибели Дамблдора Гарри понял, что остался один. Рон и Гермиона были просто детьми, как и он сам — совершали ошибки, глупо надеялись на удачу и пытались выжить, убегая от смерти. После смерти Дамблдора Гарри перестал чувствовать себя в безопасности. На Астрономической башне он проторчал до самого утра. Смотровая площадка была самой высокой точкой Хогвартса, здесь было спокойно, холодный ветер бодрил, и Гарри смог заснуть почти на три часа. Во сне он видел Дамблдора — тот бесконечно парил в воздухе, и Гарри падал вслед за ним, его руки каждый раз хватали пустоту. Он проснулся раньше, чем их тела — мягкие, похожие на кукол — коснулись земли. Сидеть было неудобно, и ещё несколько раз Гарри просыпался от криков птиц, от сильного ветра: раньше, чем начинался кошмар. Следующей ночью он снова вернулся. Крепко заснуть здесь не получалось, Гарри специально принимал неудобные позы, в которых было больно сидеть, и это помогало оставаться в сознании. Он успевал увидеть только красные глаза — полные смерти и злобы — и сразу просыпался, хватая ртом воздух. Это мало походило на нормальный сон, но Гарри чувствовал себя чуть менее разбитым, чем сутки назад. Он стал подниматься сюда каждую ночь, ускользая из спальни, когда все засыпали. И возвращался с первыми лучами солнца, глотал бодрящего зелья и тупо пялился в потолок до начала завтрака. — Гарри, ты пугаешь меня! — Гермиона не выдержала через две недели. Летом они виделись мало, и с начала семестра Гарри то и дело ловил на себе её внимательный взгляд. Они почти не оставались наедине, Гарри делал вид, что устал от занятий или вымотался после игры в квиддич — вечно сонный вид Рона только подтверждал его слова. — Ты был у мадам Помфри? — Был. — Гарри пожал плечами и потянулся к тосту с сыром. Он не чувствовал себя голодным, но поесть стоило — впереди травология и двойные зелья. Если он грохнется в обморок, Гермиона точно сдаст его в Мунго. — И? Бодрящее зелье, помнишь, я читала? — Я пью его каждое утро. — Гарри замолчал, чтобы дожевать свой тост. На вкус он был как резина. — А зелье сна без сновидений Помфри отказалась давать неделю назад. — Гарри, но так нельзя! Ты не спишь, почти ничего не ешь! — Гермиона вцепилась ему в руку — она всегда так делала, когда заканчивались аргументы. — Ты плохо выглядишь. — Тебе кажется. — Гарри схватил второй тост и для наглядности почавкал, на что Гермиона только закатила глаза. С утра он посмотрелся в зеркало — те же мешки под глазами и всколоченные волосы, но он точно выглядел лучше, чем раньше. — Я схожу к Помфри ещё раз, ладно? Гарри ободряюще улыбнулся. Гермиона прищурилась, но сделала вид, что поверила. Она не сводила с него глаз до самого конца завтрака и на зельеварении села рядом — Рону пришлось пересесть к Невиллу. Восьмикурсников было мало — они трое, Малфой, Гойл и Забини со Слизерина и ещё несколько человек с Пуффендуя и Когтеврана. Теперь все занятия проходили в общем классе, Рон долго плевался, что не хочет так часто видеть змей, а Гарри было наплевать. Он всех игнорировал и садился за первую парту, чтобы не видеть никого кроме профессора. Гарри старательно записывал всё, что говорил Слизнорт, даже зелье вышло почти приличным и свернулось только под конец занятия. Кажется, Гермионе было достаточно — она удовлетворённо улыбнулась и утащила их в библиотеку. — Может, свалим в Хогсмид? — Рон что-то чиркал на пергаменте, скорее для вида. Гарри пытался списать у него особенности применения рога двурога, но увидел только глупые рисунки и карикатуру на Гермиону. У нарисованной Гермионы были волосы-пружинки, она выглядела страшно злой и, когда она открывала рот, цвет пергамента менялся на красный. Вылазка в Хогсмид — звучало весело. Как у восьмикурсников («И героев войны, между прочим», — недовольно заметил Рон) у них был ряд привилегий вроде свободного посещения Хогсмида, но Гарри приспичило пойти тайным ходом — так было быстрее. Дорога до Сладкого королевства заняла почти два часа: часть прохода завалило, и им пришлось расчищать себе путь магией. В Сладком королевстве Рон упал на первый же стул и блаженно прикрыл глаза, потягивая сливочное пиво. Гарри тоже наслаждался — он мало что чувствовал, но до мельчайших подробностей помнил сладкий запах сливок. Набив карманы всевозможными сладостями, они заглянули в Кабанью голову — Аберфорт что-то пробурчал себе под нос в ответ на осторожный кивок Гарри — и купили две бутылки огневиски. Одну открыли сразу в спальне, к их маленькой вечеринке присоединились Дин и Невилл, и расходились спать уже под утро. Рон заснул в кровати Гарри, и его пришлось левитировать заклинанием Снейпа под громкие смешки Дина. Невилл снова бормотал во сне, а Гарри чувствовал себя слишком уставшим, чтобы подниматься на Астрономическую башню. Он надеялся, что алкоголь сделает своё дело и вместо сна Гарри упадёт в забытье — так было первые два или три часа, потом Гарри снова проснулся, беззвучно хватая ртом воздух и пытаясь в темноте найти палочку. Утро началось с привычного глотка бодрящего зелья. К его «застолью» присоединился Рон, который выпил больше всех. Гарри было искренне жаль друга, но он тихонько смеялся и радовался, что хотя бы сегодня внимание Гермионы будет смещено с него — в гневе она была просто ужасна, и до конца занятий Рон боялся попадаться е​й на глаза. На истории магии всегда можно было выспаться, чем тут же воспользовались Невилл и Дин, с утра они выглядели точно как Гарри последние несколько месяцев. Гарри и Рон сидели за первой партой и упрямо боролись со сном — Рон назло Гермионе, а Гарри из страха заснуть. Вечером он по привычке поднялся на Астрономическую башню. Похмелье давало о себе знать, а здесь можно было проветриться, не натыкаясь на недовольный взгляд Гермионы буквально на каждом углу. Во рту он по-прежнему чувствовал вкус огневиски — дешёвого и мерзкого пойла. Под холодным ветром стало полегче, и Гарри просто стоял, облокотившись на перила и подставляя лицо порывам воздуха. Магия этого места изменилась, она больше не была пугающей — скорее свободной. Гарри не смотрел вниз, он всё ещё видел у подножия разбитое тело Дамблдора, но вид на Запретный лес открывался просто волшебный. Он был готов стоять так целые сутки. В хижине Хагрида горел свет. Завтра можно будет напроситься к нему в гости и целую ночь слушать истории про школьные годы мародёров, их проделки и первые свидания. С Хагридом было уютно, а Клык слюнявил ему руки и сворачивался в ногах, смешно дёргаясь во сне. Небольшая ниша — она больше напоминала пробоину — стала любимым местом на башне. Она была достаточно узкой, чтобы Гарри мог сесть неудобно и поджать колени, чтобы не заснуть надолго, но в то же время скрывала его от двери и не давала солнечным лучам с утра бить прямо в лицо. Гарри садился в самый угол — так был меньше риск, что во сне он упадёт и разобьёт себе голову, пытаясь избавиться от наваждения. Он прикрыл глаза, стараясь думать о чём-нибудь важном. О родителях — почему-то они перестали ему сниться даже в кошмарах. О Роне с Гермионой, о мистере и миссис Уизли, о… Тихие шаги совсем рядом. Должно быть, кто-то из профессоров или старост заглянул сюда, чтобы проветриться. Гарри плотнее вжался в нишу, было лень подниматься, чтобы вытащить мантию-невидимку. Он прикрыл глаза — его окликнут прежде, чем он успеет заснуть. Дамблдор падал, а Гарри безуспешно пытался ухватиться за складки его мантии. Полёт казался бесконечным, на губах директора застыла дразнящая ухмылка — как будто ему нравилось вот так вот ускользать. Гарри чувствовал себя беспомощным, в глазах рябило, и он промахивался, когда казалось, что вот-вот ухватит полы разноцветной мантии. Дамблдор засмеялся, и его смех звучал зловеще — как раскаты грома перед грозой. Движение ускорилось, Гарри почти смог схватить его, ещё немного… Дамблдор исчез, и Гарри остался один. Темнота приближалась, и Гарри чувствовал, что дышать становится тяжелее. Он начал задыхаться, чувство ужаса сковало его тело, и он не мог пошевелиться — всё так же продолжал лететь, куда-то в пустоту. Смех директора по-прежнему звучал — вокруг или в голове у Гарри, он становился всё громче, и… Утренний свет больно бил в глаза. Октябрь вышел солнечным, от лучей не сильно спасала даже каменная ниша. Гарри задыхался. Он больно схватился за горло, пытаясь вдохнуть воздуха, проверяя, бьётся ли жилка — к счастью или к сожалению, он всё ещё был жив. Ветер стал теплее, уже рассвело. Очки куда-то сползли, Гарри не смог найти их на ощупь, и подниматься пришлось, держась за стену. Глаза всё ещё болели, вместо света или темноты Гарри видел одни расплывчатые блики. По этим бликам он пытался распознать свои очки, но каменный пол под ногами сливался в одно общее пятно. Гарри осторожно двигался, не поднимая ногу слишком высоко — палочку он конечно же оставил в гостиной, стараясь найти очки хотя бы так. Он подпрыгнул, когда одна из птиц пролетела совсем рядом — Гарри почти чувствовал движение её крыльев, и… Тихий хруст. Гермиона говорила, что у людей с плохим зрением был улучшен слух, но на то, чтобы найти очки — вернее, то, что от них осталось, ушла куча времени. Гарри опустился на пол и бессвязно водил руками по полу, пытаясь понять, откуда слышал хруст. Он двигался медленно, перебирая пальцами каждый сантиметр, руки плохо слушались и дрожали. Очки были прямо перед ним — Гарри нацепил их на нос, надеясь, что успеет придумать подходящую отмазку для Гермионы. Ничего не видя, он всё равно не сможет их починить, а тыкать палочкой себе в лицо не хотелось. Дужка разломилась пополам, очки то и дело сползали к носу, и Гарри выглядел крайне глупо. Никого из посторонних рядом не было. На Астрономической башне Гарри был один, не считая Малфоя, облокотившегося на перила смотровой площадки. Малфой стоял чуть поодаль и не смотрел в его сторону, он выглядел расслабленным, как будто просто вышел подышать. «Смешно», — подумал Гарри, — «Я только что назвал его не посторонним». Гарри медленно попятился — он не хотел ни с кем встречаться, тем более с Малфоем. Было неуютно, как будто Малфой вторгся в его личное пространство. Вспоминать, как они виделись здесь в последний раз — когда Малфой пытался убить Дамблдора и потом сбежал вместе со Снейпом — было слишком больно и паршиво. Гарри попытался уйти тихо, чтобы Малфой его не заметил: всего дважды запнулся за выступавшие камни и добил очки, которые свалились с носа. Теперь вместо Малфоя он видел размытое пятно — чёрное, с чем-то светлым наверху. — Ты кричал. — Малфой не шевелился. Размытое пятно напротив Гарри не двигалось, а голос из-за ветра звучал совсем тихо. — Что… — Гарри помассировал горло — говорить выходило с трудом. Он уже готовился ответить на язвительные реплики Малфоя — тот видел его глупые танцы в поисках очков, но сказал совсем другое: — Что ты здесь делаешь? — Кричал ты, а не я. — Гарри был готов поклясться, что Малфой дёрнул плечом — но не обернулся. Его голос не поменялся, он звучал так же пусто и равнодушно. — Тоже кошмары? — Гарри не очень-то хотел разговаривать, но Малфой торчал здесь в такую рань не просто так. Если его тоже мучали кошмары… Гарри хотел это услышать. Чтобы ненадолго почувствовать, что он такой не один. Гермиона могла долго учить его бороться с вечным недосыпом и советовать, как лучше заснуть, но она его не понимала. Её не преследовала пустота. Малфой ничего не ответил, Гарри слышал шуршание его мантии. Он повторил его позу, оставаясь на расстоянии нескольких шагов, решив постоять ещё немного, из вежливости. Солнце только поднималось, до завтрака оставалось около часа — в спальню возвращаться не хотелось. Ничего не видя, с зажатыми в руке очками, Гарри мог сделать вид, что он здесь в одиночестве. Малфой молчал, только ветер шевелил его мантию, она смешно двигалась и была похожа на извивающихся змей. С первым звоном колокола Малфой ушёл. Гарри правда забыл о нём, наслаждаясь тёплым утром и солнцем, согревающим лицо. От тихого «Репаро» он вздрогнул, очки в руке задрожали, на удивление, целые. Когда Гарри нацепил их на нос, Малфоя на смотровой площадке уже не было. Он спустился сразу к завтраку. В Большом зале было шумно. Рон, конечно же, пристал с расспросами, почему Гарри не было в спальне. Пришлось соврать, что он рано проснулся и спускался на кухню, чтобы выпить молока. Рон сделал вид, что поверил, и пообещал не рассказывать Гермионе — как будто она сама не догадается, что Гарри всё ещё страдает от кошмаров, когда увидит его мешки под глазами и потрёпанный вид. Хогвартс как будто отмирал после долгой спячки — изначальная тишина, пугающая, неуютная, почти испарилась. Студенты по-прежнему сидели группами, но уже охотнее общались с друзьями; тихий, едва различимый вначале шёпот перерос в настоящий гул голосов. Рон улыбался, пытаясь рассказать какую-то шутку, и активно жестикулировал — из-за набитого рта Гарри не понял ни слова. Джинни села рядом с Дином, кажется, они снова встречались. Гарри завидовал окружающей его безмятежности. Как будто ничего не случилось — обычное школьное утро, недописанные эссе и беспокойные попытки списать конспект последней лекции. Гарри чувствовал себя здесь лишним. Еда была пустой, улыбка вымученной, а голова привычно болела. Гермиона, спустившись к завтраку, наградила его долгим и внимательным взглядом, как будто ждала, что Гарри вот-вот развалится. Он постарался улыбнуться максимально невинно, принялся энергично жевать, не понимая, что он ест — то ли тост с индейкой, то ли овсяную кашу; всё было одинаково пресным. Тихо посмеивался над очередной перепалкой Рона и Джинни, они о чём-то спорили, и Гарри нравилось видеть Джинни счастливой. Кажется, у них с Дином всё наладилось. Он чувствовал себя немного лучше. За преподавательским столом профессор («Директор», — мысленно поправил себя Гарри») МакГоганалл о чём-то беседовала с Флитвиком, она пыталась выглядеть серьёзной и прятала смех за салфеткой. Новый преподаватель защиты от тёмных искусств — профессор Уолден — сидел с краю стола и задумчиво смотрел на свиток. Он оказался обычным, не прятал в затылке Волдеморта, не пытался научить их непростительным и не любовался своим колдофото. Уолден быстро оказался в любимчиках у Гермионы — на каждом занятии повторял о важности ЖАБА и давал лекции строго по учебнику. А Гарри скучал по Люпину. К горлу подкатил очередной комок, Гарри спешно сунул в рот овсянку («Всё-таки я ем овсянку»). Она отлично убирала неприятный привкус, он не смог смотреть на стол преподавателей и перевёл взгляд подальше, на слизеринцев, ради интереса. Те сжались по центру стола, только восьмой курс, Малфой, Гойл и Забини, сидели с краю. Эти трое казались чужими даже на родном факультете. Малфой… выглядел как Гарри — усталый, разбитый, с огромными кругами под глазами. Наверное, он плохо спал, но он в этом никогда не признаётся. Малфой вёл себя странно тихо, не высовывался на занятиях и даже не пытался скрыть синяки под глазами маскирующими чарами. Это никак не вязалось с его вечно надменным, вылизанным «от» и «до» образом, он казался потерянным и не участвовал во всеобщем веселье. А ещё он починил очки Гарри. Наверное, боялся, что тот сослепу споткнётся и сломает шею, а обвинят в этом его самого. Гарри не смог удержать смешок. — …рации? — Что? — голос Гермионы звучал как в тумане. Гарри по-прежнему следил за слизеринцами — к завтраку присоединилось ещё несколько студентов младших курсов. Они проходили мимо Малфоя с компанией, как будто тех и не было, и молча садились ближе к центру. Малфой упрямо сверлил взглядом пустую тарелку, пытаясь что-то в ней найти. Он был единственным, кого мучила та же проблема с кошмарами, но Гарри совершенно точно никогда с ним не заговорит. — Гермиона спрашивала, пойдёшь ли ты с нами писать эссе для МакГонагалл, — судя по виду, Рона этот поход очень «радовал». — После занятий сразу в библиотеку, ура! — Спасибо, Рональд, — Гермиона хмыкнула и повернулась к Гарри. — Так ты пойдёшь? — Я хотел заглянуть к Хагриду. — Гарри правда хотел зайти к нему — может быть, на этой неделе. — Можем сходить к нему все вместе. Когда сдадим эссе. — Последняя фраза (с упрёком) предназначалась Рону, улыбка на лице которого становилась всё меньше и меньше. — Ага, — Гарри вяло поковырял ложкой в тарелке. После занятий он хотел заняться… да чем угодно, только в тишине. Рон опять будет чиркать в пергаменте — слишком громко, до скрипа в ушах, а Гермиона примется его отчитывать. На всю библиотеку, и их точно выгонят. Гарри искренне любил друзей, но сейчас хотел побыть в одиночестве. Он скучал по смотровой площадке, где было так спокойно. — Снова кошмары? — вид Гермионы сразу сделался встревоженным. Она мягко дотронулась до плеча Гарри и попыталась заглянуть ему в глаза. — Гарри, ты совсем не спишь! — Я спал сегодня ночью, — он снова пожал плечами. Он правда спал, часа два или три. Это было больше, чем в сумме за последнюю неделю. — Правда, я нормально выспался. — А мешки под глазами — твой новый образ, да? — Гермиона. — Гарри упрямо развернулся. Гермиона всегда любила командовать; она проверяла, сделали ли Гарри с Роном домашнее задание, отчитывала за нарушение правил и часто заправляла им рубашки (магией, конечно). В последнее время её опека усилилась, её родителям вернули память, но частями — они узнавали Гермиону, но думали, что ей десять. Гарри понимал её, отчасти, но такой контроль начинал напрягать. — Всё нормально, правда. У меня были проблемы со сном, но сейчас мне лучше. Я пью бодрящее зелье, которое ты советовала, оно помогает. — Думаешь, я ничего не понимаю? — Гермиона огрызнулась. Она всегда так делала, когда её не слушали. — Не вижу, как ты выглядишь? Ты ешь, только когда я на тебя смотрю, специально задерживаешься допоздна. Ты не проводишь с нами время и постоянно убегаешь, и у тебя такой вид, как будто у тебя на глазах кого-то пытали. Не ври мне, что всё в порядке. — Ты знаешь, — Гарри всё понимал, но легче от этого не было, — у меня на глазах и правда кого-то пытали. Я вижу это каждую ночь, как они все умирают. Как он убивает их, а я стою и ничего не могу сделать. — Гарри! — глаза Гермионы странно блеснули. Она пыталась схватить его за рукав, но Гарри вырвался. — Ты правда ничего не можешь сделать, это всё закончилось, и ты… — Я — что? — Гарри вскочил на ноги. Ему было жарко, он стянул пониже галстук, но легче не стало. Он не обратил внимание, что говорил слишком громко, и в их сторону начали оборачиваться. — Должен всё забыть и жить дальше? Сделать вид, что Волдеморта никогда не было, и я нормальный? — Я начинаю в этом сомневаться. — Гермиона шумно выдохнула. — Нет, стой! — она поднялась следом, когда Гарри развернулся к выходу. — Я понимаю, как тебе тяжело. То, что ты пережил, это… Нам всем тяжело, и им тяжело! Она махнула рукой в сторону зала — все любопытные головы повернулись в их сторону, наблюдая за шумом. Гарри хотел засмеяться. Они все —профессора, студенты — делали вид, что ничего не случилось. Только Гарри нормальным не был, ни раньше, ни сейчас. Гермиона говорила, что всё закончилось и он может жить спокойно. Почему Гарри снова чувствовал себя грёбаным героем? Пока все сладко спали, его мучали кошмары, в которых он видел Волдеморта; снова и снова. Его самый главный кошмар. — Гарри, я понимаю, что ты чувствуешь! — Нет, не понимаешь, — Гарри покачал головой. Жар не отпускал. Он хотел сбежать отсюда, чтобы никого из них не видеть. — Они все, — он тоже обвёл рукой зал, — кого-то потеряли на войне. А я потерял их всех. Сколько людей погибло, прежде чем я смог покончить с Волдемортом? Прежде чем я, чёрт возьми, убил его? — Гарри! — Гермиона всхлипнула, но Гарри снова помотал головой. В Большом зале стало тихо — или просто так казалось из-за лопнувшего пузыря внутри. Гарри виновато улыбнулся и почти сбежал.

***

Он не хотел возвращаться в гостиную. Видеть, слышать кого-то — было паршиво. Гарри чувствовал себя виноватым. Он был убийцей — неважно, в кого превратился Волдеморт, когда-то он был человеком. Жизнь Гарри была сплошным перепутьем: совершить одно убийство или вечно смотреть, как гибнут люди, пока он пытается найти другой вариант. Другого варианта не было. Сейчас Гарри чувствовал себя не лучше Волдеморта — чтобы сказали на это родители? Или Сириус? Он ненавидел всё, что было связано с его жизнью, и себя в том числе. Гермиона была права — нужно было отпустить и жить дальше, но у Гарри просто не получалось. Наверное, в этом и была причина всех его кошмаров — Гарри винил себя за каждого погибшего. За Дамблдора, Добби, Седрика — и за кучу тех, кого он знал лично или просто видел. Он их подвёл, он не мог простить себя, и кошмары никогда не закончатся. Гарри к ним почти привык. Спать на Астрономической башне, неудобно сложив ноги и упершись головой в прохладный камень, было даже приятно. Становилось легче, как будто таким образом он наказывал себя. За то, что был трусом, за то, что медлил и не смог закончить это всё как можно раньше. До самого вечера он блуждал по окрестностям Хогвартса, избегая заходить слишком глубоко в Запретный лес. Волдеморт не отпускал его даже после смерти. После того, как Гарри убил его, чем он был лучше? Очень не хватало Сириуса, который всегда умел найти подходящие слова. Или Дамблдора, который видел Гарри насквозь и знал ответы наперёд. Он смог бы убедить, что с Гарри всё нормально. Что он не превращается в чудовище. Он вернулся в замок уже за полночь, пропустив обед, ужин и все занятия. Есть не хотелось; Гарри отправился сразу к Астрономической башне, надеясь, что сможет быстро заснуть и проспать хотя бы два часа. Он почти не удивился, увидев на смотровой площадке Малфоя — у того же бортика, всё в той же позе. Заметив Гарри, Малфой раздражённо закатил глаза, но ничего не сказал. Гарри было наплевать, пусть Малфой торчит здесь, сколько захочет. Он слишком устал и уселся в излюбленной нише. Гарри был в одной футболке и джинсах, без мантии, несмотря на то что был конец октября. Он не чувствовал холода точно так же, как вкуса еды или радости от нового дня. Влажный камень стены приятно бодрил и отправлял мурашки от шеи по всему телу. Закрывая глаза, Гарри думал о том, что от его очередного крика Малфой явно уберётся подальше, и он сможет, наконец, побыть в одиночестве.