Важно уметь пожертвовать тем, кто Вы есть, ради того, кем Вы можете стать. Чарльз Дюбуа.
Приторный маслянистый аромат каких-то травяных благовоний беспрепятственно обволакивал лёгкие томительной негой и заглушал все остальные, немало важные запахи, не давая распознать ничего, кроме пряности чуть влажной древесины и удушливой сладости подгорающего воска. Треск неугасающих свечей беспрестанно дразнил чуткий слух бывалого воина, и к какой-то непривычной, даже вызывающей безмятежности отчётливо примешивалась лёгкая досада, разум томился в тоске и скуке, а тело изнемогало без движения, однако противостоять снизошедшему на него рассеянному трансу Бали-бею почему-то не удавалось. Ощущение было такое, будто внутри поселилось невероятно ленивое и грузное существо, утяжеляющее каждый вздох, притуплённое любопытство устало ворчало, не имея возможности насытиться, но вскоре утомлённое бездельем сознание нехотя смирилось с произошедшими переменами, впервые за долгое время оставаясь совершенно пустым и свободным от хаотичной пляски разнообразных мыслей. Подобного рода спокойствия Бали-бей не испытывал уже очень давно и теперь с неким подозрением прислушивался к приспнувшим инстинктам, внутренне жаждая почуять хотя бы намёк на присутствие угрозы. Однако всё было тщетно: он находился в полной безопасности, лишённый необходимости прятаться и защищаться, все его эмоции пребывали в редком равновесии, уплотнившись в какой-то кокон непорочного равнодушия, и до того необычно и даже немного неловко было чувствовать себя отдохнувшим, набравшимся сил и нашедшим внутренний баланс, что во всём хотелось увидеть подвох. Крылось в этой ненавязчивой, стыдливой тишине, повисшей в тесном пространстве уютной лавки, что-то гипнотизирующее и затягивающее, приглушённый будто нарочно медовый свет медленно расползался по деревянным стенам, приятно остужая натруженное зрение, ласковые объятия полумрака убаюкивали и клонили в сон, навевая расслабляющую дремоту. Казалось бы, ничто не мешало воину просто взять и уйти, сбросив с себя приятное оцепенение, но некая ублажающая сила удерживала его здесь, среди выставленных на продажу драгоценностей и разнообразных украшений, никем не нарушаемого одиночества и полноценного безмолвия. Терпение бея демонстрировало чудеса выдержки и безразличия, отстранённый взгляд беспрестанно скользил по филигранно выполненным браслетам, брошкам и ожерельям, замечая всё новые и новые детали, и никак не мог оторваться от притягательного блеска редких самоцветов, точно оказался во власти волшебных чар. Несмотря на то, что унизительное искушение пока ещё не добралось до благородного сердца залюбовавшегося воина, внутренне он отчаянно желал застать появление хозяина, боясь потерять контроль над собственным искушением. Такого богатства привыкший к сдержанности во всём Бали-бей не лицезрел уже несколько лет; казалось, будто манящие своей изысканностью алмазы и рубины зовут его к себе, побуждают дотронуться, рассмотреть поближе, однако он не смел сдвинуться с места без ведома удивительно самоуверенного обладателя этой роскоши, видимо, не познавшего ещё воровства, и так и стоял посреди торговой лавки, радуясь, что не долетает до него раздражающих шум рыночной площади и оживлённого города, наслаждаясь возможностью скрыться от посторонних глаз. Острая жгучая боль без предупреждения вонзила свои клыки в плоть левого предплечья под рукавом рубашки, въедливо прыснув в жилы огненный яд, и короткое шипение просачилось сквозь зубы охваченного внезапным онемением Бали-бея, инстинктивно дёрнувшегося другой рукой к источнику недомогания. Мышцы свело уже знакомым ему цепким ознобом, по коже от локтя до запястья будто прошлись раскалённым металлом, так что теперь она чернела и обугливалась, разгорячённая незримым огнём. Ощущения были не из приятных, благо, воин достаточно хорошо был знаком с настоящей нестерпимой болью, от которой хочется отрубить себе конечность, но всё же не смог удержаться от малодушного желания взглянуть. С досадой смахнул полы длинного чёрного плаща, рывком дёрнул на себе рукав, задирая его вверх, и опустил глаза на покрасневший и немного припухший участок кожи на внутренней стороне предплечья, где во всю длину, поверх выступающих вен, вытянулся аккуратно вырисованный из угля и сажи, точно выженный клеймом кинжал с резной рукоятью, чей заострённый конец пронзал сердцевину алой розы. Утыканные шипами ветви дикого цветка подобострастно обвивали его стройное лезвие, закручиваясь причудливыми петлями, изящно изгибались в выражении скорбной мольбы да так и застыли в этих исступлённых мучениях, являя собой истинное воплощение жестокой реальности, чужих стенаний от разбитой любви и горечь несбывшихся надежд. Вызывающе, ярко и остро обнажали все тяжести нелёгкой судьбы своего носителя, грели и исцеляли его такой же неистовой болью, напоминали ему о том, как много ещё предстоит сделать, прежде чем этот несмываемый знак навсегда утратит своё исконное значение. Испытав привычную смесь удовлетворения и мрачной решимости, Бали-бей аккуратно провёл ладонью по чуть рельефным, шероховатым линиям свежей татуировки, наблюдая, как навеки вживленный в его плоть рисунок плавно искажается, откликаясь на игру мышц, и поспешил снова спрятать её под шёлковым рукавом рубашки, хотя вокруг не было никого, кому бы столь неоднозначная деталь могла бы броситься в глаза. Соприкоснувшись с раздражённой кожей, лёгкая ткань приятно холодила изувеченное место, и воин на время отстранился от боли, окинув свежим взглядом представшие перед ним богатства и почти мгновенно зацепившись за неприметный уголок лавки, где, не привлекая ни блеском, ни царской роскошью, лежало то, ради чего он прошёл через толпы людей и шумные городские улицы. Взбудораженное сердце нетерпеливо ёкнуло в груди изумлённого своей удачей Бали-бея, все бесчисленные украшения тут же померкли, мигом утратив своё притягательное сияние, и ведомый потусторонней силой воин сам не заметил, как оказался перед прилавком, заворожённо рассматривая разного рода мусульманские чётки, отличающиеся по цвету и размеру нанизанных друг на друга деревянных бусин. Гладкие и подмигивающие ему матовыми бликами, они лежали в раскрытых лакированных ларцах на бархатных подушках, наполовину скрытые в тени, источающие какую-то особенную энергию, собранные в одном месте будто специально для него. Едва удержавшись, чтобы не дотронуться хотя бы до одной из них, Бали-бей окинул помещение выискивающим взглядом, надеясь, что законный владелец товара наконец даст о себе знать, но, убедившись, что ждать ему придётся ещё долго, вернулся к созерцанию приглянувшейся ему вещицы. Среди всех по-своему прекрасных и неповторимых больше всего его привлекла связка чёрных можжевеловых бус, скреплённых в кольцо шёлковым имамом¹ и оканчивающихся по центру пушистой кисточкой, что покоилась в резной шкатулке в выстланном атласом углублении. То, с каким утончённым мастерством была обработана каждая бусина, источавшая неповторимый целебный запах, настолько поразило обворожённого воина, что он даже не заметил, как у прилавка словно из ниоткуда возникла старая, облачённая в мешковатый балахон торговка, устремившая на него свои добродушные, но в то же время горящие жаждой наживы глаза. Нацепив на лицо отточенную годами дежурную улыбку, она учтиво наклонилась к посетителю, заискивающе перехватывая его нарочито бесстрастный взгляд. — Что Вам угодно, господин? — приторным мелодичным голосом обратилась пожилая женщина к своему, вероятно, первому за весь покупателю, взирая на него с такой надеждой, словно он вот-вот готовился раствориться в воздухе. — Тасбих², — медленно выговорил Бали-бей, указывая на понравившуюся вещь, и перевёл внимательный взгляд на испещрённое морщинами лицо торговки, вытянувшееся от удивления: видимо, сообразила, что гость перед ней стоит иностранный. — За какую цену предложите? — Сколько дадите, господин, — несколько присмирев, ответила женщина, и непонятная суетливость заплясала в её блестящих глазах, точно она боролась с распирающим её любопытством. — Сколько не жалко, столько и возьму. Стараясь не тревожить лишний раз больную руку, Бали-бей порылся в складках дорожного плаща, нащупал под поясом увесистый кошель со всеми сбережениями, что ему удалось накопить за это время, и великодушно отсчитал торговке весьма щедрую долю, особо не задумываясь о том, где ещё эти деньги могли бы ему пригодиться, — годы, прожитые в роскоши и достатке, всё же давали о себе знать. Опешевшая от такой милости торговка мгновенно рассыпалась в горячих благодарностях, на все лады прославляя доблестного гостя, и торопливо сгребла горсть золотых в сморщенную жилистую ладонь, словно боялась, что он передумает. С той же лихорадочной спешкой она на совесть упаковала выбранный товар, на удивление аккуратно и ловко обращаясь с хрупкой вещицей, и с долей торжества протянула воину деревянную шкатулку, которую тот принял с почтительным наклоном головы. Надёжно спрятав заветный ларец под плащом, Бали-бей вежливо распрощался с торговкой, которая едва успела ответить ему сквозь поток бесконечной признательности, и направился к выходу из лавки, хотя покидать столь уютное и спокойное место ему совсем не хотелось. Но надо было идти: там, снаружи, его поджидала суровая реальность ополчившегося на него мира, там были хаос, война и незнакомые лица, однако закалённый трудностями и испытаниями воинской жизни бей давно уже приучил себя не бояться неизвестности. Не позволяя глубинным желаниям взять вверх над хладнокровным разумом, воин целеустремлённо ринулся к выходу и уже распахнул на ходу податливую деревянную дверь, уже переступил порог, готовясь вновь нырнуть в томящийся зноем и морским бризом воздух прибрежного городка, однако некое непредвиденное обстоятельство вдребезги разрушило его намерения. А не предвидел он то, что кому-то ещё, кроме него, вздумается в этот жаркий день посетить неприметную лавку на окраине оживлённого рынка и что как раз с этим незваным посетителем он и столкнётся нос к носу прямо в дверном проёме, испытав неожиданной силы толчок в центр груди и нелепо окунувшись носом в чьи-то благоухающие волосы, выбившиеся из-под капюшона дорожного плаща. Произошедшая неловкость лишь на мгновение сбила с толку всегда собранного воина, а затем он проворно, почти не осознавая своих действий, вцепился в чьи-то мягкие плечи, решительным, но бережным движением отстранил от себя невнимательного зеваку и только тогда опустил на него приправленный изумлением взгляд. Находясь почти на одном уровне с его лицом, снизу вверх на него дерзко и невозмутимо смотрели кошачьи очи Тэхлике, беспардонно изучая его чуть ли не насмешливым взором, смотрели смело и будто бы беззвучно смеялись то ли от неловкости произошедшего, то ли от какой-то неведомой радости, вызванной этой случайной встречей. Повисшая между ними ещё более досадная пауза словно отрезвила оцепеневшего Бали-бея, и он в требовательной манере вскинул голову, возвращая себе прежнее беспристрастное выражение. — Вы следили за мной? — сухо поинтересовался Бали-бей, не потрудившись отойти и пропустить новую знакомую в лавку. — Помилуйте, бей, разве я способна на такое бесчестие? — с наигранной обидой в голосе возмутилась Тэхлике и в вальяжной манере прислонилась округлым плечом к дверному косяку, сложив руки на груди. — Если Вы заметили, все эти дни я честно помогала Вам устроиться в городе, и посмотрите, до сих пор ни одна живая душа не заявилась сюда за Вашей головой. — От Вас чего угодно можно ожидать, — не удержался от усмешки воин, пародируя саркастичный тон самоуверенной пиратки. — Сегодня Вы угодливо смотрите в глаза и толкаете льстивые речи, а завтра уже приведёте на порог османских солдат. — Напрасно Вы считаете меня разбойницей, Малкочоглу, — неожиданно серьёзно и ожесточённо проговорила Тэхлике, предупреждающе нахмурившись. От её острого ледяного взгляда Бали-бея пробрал колючий озноб, так что его всего передёрнуло. — Если бы я хотела, я бы своими руками перерезала Вам глотку, однако Вы далеко не единственный, кому знакомо понятие чести и достоинства. Я дала Вам слово и я сдержу его. Пока Вы здесь, Вашей жизни ничего не угрожает. Так они стояли друг напротив друга, бесстрашная и гордая предводительница морских волков и ничуть не уступающий ей в смелости одинокий воин, долго и пристально смотрели друг другу в глаза, и каждый видел в них что-то своё, так что вскоре это мнимое противостояние превратилось в настоящую борьбу за истину, в которой никто не собирался уступать первым. Столько непобедимого упрямства и неукротимой жажды справедливости горело в чужом свободолюбивом взгляде, что Бали-бей невольно растерялся, внутренне ощутив прилив некого уважения. Кажется, эта до безрассудности отважная девушка могла бы с лёгкостью бросить ему вызов и отстоять свою правоту в честном бою, но, к счастью, терпения у этой импульсивной особы было не меньше, чем желания вступить в неравную схватку; лицо её оставалось непроницаемым, а в мышцах не чувствовалось того грозного напряжения, что могло бы стать сигналом к нападению. Поняв, что опасность ему не угрожает, воин незаметно расслабился и с вызовом ответил на прямую попытку Тэхлике оказать на него давление, ясно давая понять, что не собирается раскаиваться в своих подозрениях. В конце концов, кто он такой, чтобы оправдываться? Разве его стремление избежать неожиданного удара со спины заслуживает осуждения? Словно угадав его мысли, строптивая девушка немного оттаяла, но всё равно из глаз её не исчез намёк на обидчивое возмущение, почему-то пробудившее внутри Бали-бея прилив необъяснимого умиления. — Надеюсь, что это правда, — ровно ответил воин, свысока смерив неуступчивую пиратку суровым взглядом, но та не дрогнула, ещё больше восхитив его своей выдержкой. — Почему, в таком случае, Вы тянете с ответом? Что мешает Вам принять решение прямо сейчас? — Неужто Вам надоело ждать? — насмешливо удивилась Тэхлике, игривым движением головы убирая надоедливо свесившуюся на лоб волнистую прядь обратно под капюшон. — Я ведь сказала, что подумаю. Но не скрою, возможное сотрудничество открывает перед нами множество путей. Каждому члену моей команды хочется вернуть нам то, что у нас когда-то отняли. Однако цена, которую нам придётся за это заплатить, будет слишком высока. — Жертвы были и будут всегда, — непреклонно возразил Бали-бей, и при этих словах что-то жгучее и глубоко ранящее воспрянуло в его сердце, словно желая напомнить о недавно пережитой им трагедии. — Я не собираюсь давать Вам бессмысленные обещания. Не стану скрывать: Вашим людям и Вам самой я не могу гарантировать жизнь. Но ведь шанс вернуть себе то, что по праву твоё, стоит любого риска. Долгожданная рябь тайного сомнения наконец тронула и без того неспокойную гладь упрямых глаз, и вскоре так тщательно скрываемые раздумья чётко отразились на лице Тэхлике, проступили сквозь маску напускного безразличия так ясно, что почти мгновенно вытеснили остатки былой несговорчивости, давая разглядеть её истинные мысли. На самом деле, единственное, что мешало ей принять окончательное решение, был ни что иное как естественный страх потерять своих товарищей и братьев по оружию. Слишком хорошо сам Бали-бей был знаком с этим чувством ужасающей беспомощности, с неизбежным осознанием сламывающей правды, что ему никогда не удастся спасти всех от внезапной смерти, слишком хорошо ему впечаталась в память та наивная вера молодого бойца, чья неопытность порождала неукротимое стремление защитить каждого, закрыть собой словно щитом. Но с каждым пережитым сражением эта пытливая вера всё таяла и таяла, испаряясь вместе с утренней росой на рассвете после трудной схватки, некогда милостивое и горящее слепой самоотверженностью сердце безвозратно каменело, устав расплачиваться за новые жертвы своими слезами, и совсем скоро страх начал покидать повзрослевшего воина, но ушёл куда-то глубоко, беспрестанно пульсируя на задворках разума. Нечто похожее ощущала теперь и Тэхлике: полная решимости обойтись без потерь, она чем-то напомнила Бали-бею его самого в далёкой юности, когда только сменивший детский пух на настоящие перья молодой сокол впервые взмыл в небо и отправился в свой первый полёт, полный опасностей и суровых испытаний на прочность. Сколько бурь, гроз и ненастий обрушилось тогда на воодушивлённого охотника, пытаясь сломить его непокорный дух, но он выдержал и стал сильнее, перевоплотился из незрелого птенца в отважную хищную птицу, гибко маневрирующую среди облаков и сверкающих молний. Однако на это ему потребовалось несколько лет, сможет ли Тэхлике пройти весь этот тернистый путь за пару дней? «— Ты сам не понимаешь, что обещаешь. Поход — это война, а война — это всегда смерть, жестокость и кровавые игры. Это всегда подчинение чужим приказам, политическая борьба, бесконечные жертвы. Ты ещё слишком молод, чтобы это понять». — Дайте мне время до заката, — наконец вздохнула девушка, и Бали-бею показалось, что её позолочённые полуденным солнцем глаза поблекли от какой-то взрослой усталости. — Встретимся на пристани, и тогда Вы узнаете мой ответ. — Да будет так, — коротко кивнул Бали-бей, не сводя с Тэхлике испытующего взгляда. — Если Вы вдруг откажетесь, я пойму и не буду настаивать. — До свидания, Малкочоглу, — сухо попрощалась пиратка, развернувшись к нему полубоком и плотнее запахнув края накидки. Мощный поток дневного света, так долго сдерживаемый её фигуристым телом, наконец хлынул сквозь проём в помещение, чётко отпечатав на деревянном полу её удлинённую тень. — Увидимся, когда край солнца коснётся горизонта. Вежливые слова расставания уже готовились сорваться с языка воина, однако Тэхлике, похоже, не нуждалась в его безупречных манерах: даже не удостоив собеседника мимолётным взглядом, она с гордым видом отвернулась, подставив мужскому взору прямую спину, и с той же независимостью в каждом движении нырнула под водопад солнечных лучей, окунуясь в бурную безумную жизнь прибрежного городка. Благодаря неброскому одеянию она довольно быстро слилась с однотонной толпой, но Бали-бей до последнего провожал её удаляющийся силуэт, даже не до конца понимая, почему не может оторвать от неё глаз. По какой-то причине ему казалось, что это не последняя их встреча, что вместе им ещё предстоит сделать очень многое, или ему просто хотелось, чтобы так было на самом деле. Он, одинокий свободолюбивый воин, привыкший полагаться лишь на собственные силы, не смел признаться самому себе в том, что отчаянно нуждается в помощи со стороны этой необычной девушки, жаждит найти в ней поддержку и опору, почти безумно желает объединиться с ней, чтобы бок о бок пройти этот долгий путь к справедливости. Мерзкие мысли о возможной неудаче подтачивали изнутри его хрупкую уверенность, однако Бали-бей не собирался поддаваться коварным сомнениям. Отныне его судьба находилась в чужих руках, и как никогда отчётливо воин ощущал внутри безмерное стремление довериться тому, кто, сам того не осознавая, мог определить всё его будущее одним словом и обладал тем, что определённо их сближало, — недюжинной отвагой и бессмертной преданностью своим названным братьям.***
Весна 1520 года, Топкапы В неприступных владениях дворцового сада даже ветер говорил на каком-то своём особом языке, вкрадчиво и мелодично, будто нарочно гипнотизируя скромных гостей столь завораживающего и волшебного места. В попытке понять эти необычные, протяжные изречения, приземлённый слух простого обывателя словно истончался и переставал воспринимать обычные повседневные звуки, целиком и полностью утопая в таинственной песне, что подобно возвышенному голосу некого божества обволакивала собой исполинские своды величественного Топкапы и преданно примыкающие к нему территории. Кротко трепеща налитыми юной силой листьями, могучие кроны деревьев с наслаждением внимали убаюкивающему бормотанию воздушных потоков, подыгрывая ему расслабленным танцем, а весенний ветерок всё продолжал на ходу рассказывать им какую-то удивительную легенду, пронесённую через весь белый свет из далёких краёв. Что-то южное, тёплое и освежающее чувствовалось в каждом дыхании морского бриза, приправленного соленоватыми пряностями, лёгкие наполнялись животворящей негой, и даже лениво сползающее с середины неба солнце не могло искоренить эту приятную прохладу, благодаря чему нахождение на природе в это время превращалось в истинное блаженство. Причудливое стрекотание молодых грачей гармонично сливалось с призывным воркованием хитрой кукушки, переливчатые трели пёстрых жаворонков кокетливо откликались на дружеское щебетание соловья, и вскоре все окрестности цветочных и древесных лабиринтов наполнились весёлым гомоном весенних птиц, преображаясь и оживая на глазах. Словно вторя долгожданному пробуждению природы, в душе расцветало по-детски беззаботное ликование, сердце сладостно металось в охваченной нетерпением груди, отстукивая ритм игривой походки, и облитая золотом галька приветливо шуршала под каблуками, на всю округу провозглашая внезапное вторжение новых гостей, даже не стремящихся сохранить своё присутствие в тайне. Эти двое были слишком увлечены предоставленной им свободной минуткой: устоявшаяся здесь почтительная тишина едва ли их трогала, мало знакомые тропы и тенистые аллеи ничуть не пугали их и не приуменьшали вызывающую дерзость, с какой они стремились исследовать как можно больше путей, не страшась наткнуться на постороннего наблюдателя. Давно забытое юношеское любопытство подстрекало их падкие на соблазны сердца, и оттого отбрасываемые ими длинные тени двигались всё быстрее, замедляясь лишь тогда, когда всеобъемлющий взгляд цеплялся за что-то особенно интересное. Солнце с интересом следило за непредсказуемым передвижением неугомонных подростков и ободряюще толкало их в спины, словно желая помочь им успеть обойти необъятные просторы сада до заката. Самозабвенно вдыхая неповторимый весенний воздух полной грудью, Нуркан с истинным наслаждением подставляла обнажённую воротом рубашки смуглую грудь бережным ласкам встречного ветра, чувствуя, как желанная прохлада насыщает её утомлённое долгой дорогой существо свежими силами, а внутри словно распускается огненный цветок отрадного восхищения. Объятая незабываемым восторгом девушка сама не замечала, что начинала переходить на радостный бег, подпрыгивая и заливисто смеясь без причины, отчего её молчаливому и более сдержанному спутнику приходилось почти гнаться за развеселившейся госпожой, чтобы не потерять её среди витиеватых лабиринтов. Однако Нуркан ничего не могла с собой поделать, неуёмное счастье распирало её, вырываясь наружу потоками детской игривости, вынуждая её безумно радоваться каждой мелочи, а поводов для радости было не мало. И как можно было не радоваться такой редкой возможности посетить легендарный Топкапы, хранящий в своих чертогах множество тайн и загадок прошедших эпох? Или тому, что совсем скоро она отправится в свой первый поход вместе с братом как настоящий воин и исполнит наконец свою заветную мечту? Пусть участвовать в охоте на этот раз ей всё же не позволили, зато теперь она полностью свободна от материнской опеки и может самостоятельно распоряжаться своей судьбой, несмотря на многочисленные запреты и сплетни завистливых недругов за спиной, уверяющих, что допустить совсем юную девушку к участию в военной кампании — неслыханное оскорбление для османской армии, запятнавшее её репутацию. Пустая болтовня и беспочвенные обвинения ничуть не интересовали неунывающую дочь прославленного бея, ибо когда-то давно принятое решение её брата было одобрено самим повелителем, так что теперь никто не посмеет сказать ей в лицо нечто подобное. Главное, что скоро все эти бездельники прикусят языки, когда своими глазами увидят, на что способны прямые потомки рода Малкочоглу, и тогда все они склонятся перед её силой и неоспоримым превосходством. Все эти приятные мысли настолько взбодрили резвящуюся на знакомой аллее Нуркан, что она издала почти звериный ликующий клич и припустила бегом по пустынной галечной тропинке, дразняще оборачиваясь на своего отставшего соглядатая. — Быстрее, Тугрул! — задорно крикнула она, с удовольствием вслушиваясь в расползающееся от неё звонкое эхо и наблюдая, как старший воин поморщился от неестественно громкого звука. — Плетёшься, как объевшийся медведь! Догоняй! — Не так громко, — послышалось недовольное ворчание за спиной, на что девушка лишь звонче расхохоталась. — Ты же не хочешь, чтобы слуги султана поймали нас и наказали за нарушение порядка? — Какой же ты скучный, прямо как Бали! — отмахнулась от излишне осторожного Тугрула Нуркан, в который раз подмечая его невероятное сходство с её братом. Ну почему они не могут хотя бы раз нарушить одно из правил и понять, насколько это бывает весело? — Давай повеселимся! Ничего не случится, если мы немного поиграем! — Твой брат приказал мне следить за тобой, пока он не вернётся с собрания, — строго осадил её Тугрул, вынужденно ускоряя шаг. — Если ты вдруг упадёшь и сломаешь ногу, он с меня три шкуры спустит. Пренебрежительно фыркнув, Нуркан снова подпрыгнула, задевая рукой низко склонённую еловую ветку, и нехотя сбавила темп, загнанно дыша после разговора на бегу. Как бы ей не хотелось повеселиться и немного побыть ребёнком, создавать проблемы лучшему другу всё-таки не стоило, так что дальше они пошли уже спокойно и тихо, прислушиваясь к шепотку воспрянувшей природы. Где-то там, за деревьями, отбывал своё молчаливое существование великолепный дворец, и где-то далеко, за его непробиваемыми стенами, её брат, её умный взрослый брат, говорил на сложном языке политики со своими новыми товарищами и бывалыми солдатами, подробно вникая в детали грядущего похода, вступая с ними в дискуссии и предлагая какие-то новшества, чтобы произвести на них правильное впечатление. С самой первой секунды он старался понравится всем, в том числе и повелителю, заинтересованному успехами перспективного юнца, однако путь к чёртсвому сердцу правителя лежал через его единственного сына, которого Нуркан за всю свою жизнь так ни разу и не встретила. Иногда она любила помечтать ради развлечения, как выглядит всем известный наследник трона, какого цвета его глаза, во что он одет и какие манеры он перенял от своего властелюбивого отца. Сколько она не просила Бали-бея организовать им первую встречу, брат всегда отказывал, ссылаясь на противоестественный мотив такого знакомства, так что теперь ей приходилось довольствоваться лишь пустыми мечтами. Может, оно и к лучшему? — Подожди меня здесь, — обратился к ней Тугрул, когда они подошли к конюшне и в ноздри ударил смердящий запах уставших лошадей. — Мне нужно проведать Сайеха. Бали-бей хочет, чтобы его конь был полностью готов к завтрашней тренировке. — Разумеется, — кивнула Нуркан, останавливаясь. — А я тогда проверю Карагеза. Он, должно быть, соскучился по мне. Коротко кивнув, Тугрул направился в сторону конюшни, где готовили жеребцов для воинов, а Нуркан двинулась в противоположном направлении, припоминая, в какой из денников поместили её лошадь. Чтобы найти среди совершенно одинаковых гнедых скакунов лоснящуюся шерсть темноглазого Карагеза, ей приходилось тщательно всматриваться в морду каждого коня, ибо в условиях полумрака все они казались на одно лицо, будто специально отобраны из одного поколения. Изнурённые жарой и отсутствием движения, животные лениво поворачивали массивные головы в сторону посетительницы, равнодушно шевеля треугольными ушами, и только один из этих поджарых красавцев отозвался на шуршащие шаги девушки приветственным ржанием: Карагез находился почти в самом дальнем стойле и нетерпеливо приплясывал на месте, искренне радуясь появлению хозяйки. Услышав знакомую интонацию, Нуркан бросилась к одному из последних денников и протянула руку над высокой перегородкой, ласково прикасаясь подушечками пальцев к бархатному носу любимого жеребца. Тот покорно склонил голову, вытягивая мощную шею, и начал требовательно тыкаться губами в человеческую ладонь, надеясь найти что-нибудь вкусное, на что девушка лишь виновато пожала плечами: про угощение для друга она напрочь забыла. Видимо, сообразив, что в руках наездницы пусто, конь обиженно фыркнул, и тогда Нуркан поспешила зарыться пальцами в его шелковистую гриву, нащупывая особенно чувствительное место за ухом, где кожа была нежной и более восприимчивой к ласкам. Как и ожидалось, гордый конь не смог устоять перед такими знаками внимания и совсем скоро уже вовсю вылизывал шершавым языком её руки, требуя продолжения. Со смехом девушка отшатнулась от раззадоренного жеребца и уклонилась от очередной его попытки вцепиться ей в волосы, как вдруг изумлённо застыла, случайно уловив боковым зрением какое-то странное пятно света, совсем не похожее на проблеск солнца. Карагез продолжал игриво оттопыривать верхнюю губу, обнажая тяжёлые плоские зубы, но Нуркан мгновенно позабыла о друге и в изумлении обернулась к стойлу напротив, где, как ей показалось, мелькнуло необычное сияние. Её рот сам собой раскрылся от удивления, рождая на выдохе некую смесь восхищения и испуга, и словно какая-то сила пригвоздила её к месту, вынуждая беззастенчиво пожирать расширенными глазами представшего перед ней белоснежного жеребца, статного и мускулистого, с длинными мощными ногами, покатой спиной и породистой умной мордой. Прямо ей в душу из-под короткой чёлки погрузились выразительные тёмные очи, стоячие уши с вежливым интересом наклонились вперёд, однако горделивая поза и царственная манера великолепного скакуна источали такое сдержанное снисхождение, словно он только из милости позволял невежественному человеку любоваться собой. То, с каким неприсущим животным вниманием он наблюдал за беспардонной гостей, настолько поразило глубоко заворожённую лошадиной красотой Нуркан, что она сама не заметила, как исходящая от утончённого жеребца сила точно магнит притянула её к себе, заставляя сойти с места и в неком трансе приблизиться к нему на непозволительно короткое расстояние. Рядом он казался ещё более гигантским и величественным, будто всем своим видом требовал должного уважения, однако затаившая дыхание девушка не могла отказаться от возможности рассмотреть во всех подробностях серебристые тонкие пряди распущенной гривы и длинного хвоста, что струился водопадом по жилистым ногам, ухоженные щёточки на копытах, придающие ему ещё большей привлекательности, и едва заметные переходы серых оттенков на его шерсти, которые подчёркивали рельефы его натренированных мышц. Кажется, она могла бы вечность кружить подле такого изумительно красивого жеребца, ничуть не стесняясь его совсем уж человеческого взгляда, однако безнадёжно увлечься созерцанием благородного животного ей помешал чей-то чужой, раздавшийся словно из пустоты мужской голос, с первых глубоких нот затронувший какие-то чувствительные струны в её сердце. — Кажется, ты ему понравилась. — Позорно подпрыгнув от неожиданности, Нуркан резко обернулась, мысленно досадуя на собственную рассеянность, и вытянула шею, стараясь разглядеть за массивными телами лошадей незримого обладателя столь приятного голоса, который с самого начала почудился ей смутно знакомым. — Это твой конь? — крикнула она в никуда, до предела напрягая зрение, но сумела распознать вдалеке лишь сумрачные очертания высокой широкоплечей фигуры. — Нет, не мой, — раздалось в ответ. — Но не волнуйся. Я никому не скажу, что ты была здесь. Охваченное каким-то странным трепетом сердце Нуркан по неясным ей причинам ускорило свой размеренный ритм, тело бросило в жар от необъяснимого нетерпения, а потом её и вовсе будто окунули в ледяную воду, когда пришелец наконец явил ей свою истинную сущность, соткавшись из тени и мутного дневного света в безупречно скроенный коренастый силуэт молодого мужчины с уверенно развёрнутыми плечами, безукоризненно выверенной осанкой, отточенной позой и гордо приподнятым подбородоком, уже затронутым редкой бородой. Своей безупречностью и скрытым великолепием он мог бы затмить даже белоснежного жеребца: чего только стоили его роскошное дорогое одеяние, плотно облегающий рельефную фигуру узорчатый кафтан, богато расшитый золотой нитью, удивительно гармонично сочетающиеся твёрдость и степенная плавность в каждом движении, драгоценные кольца на тонких гибких пальцах и пленительно мягкая улыбка, внушающая одновременно стыдливое волнение и невероятное умиротворение. Однако самое поразительное произошло, когда Нуркан столкнулась потрясённым взглядом с его проникновенными, чарующими глазами, что до глубины души цепляли своим экзотическим небесным оттенком, совмещающим в себе и пронзительный холод северных льдов, и согревающую теплоту южных озёр, точно в их многогранных чертогах поселились все красоты дикой природы. И смотрели они чутко, с лёгким интересом и намёком на пугающее превосходство, от которого всё внутри трепетно сжималось и смиренно затихало, и, как только этот сквозящий знакомым лукавством взор остановился на ней, всё её тело словно пронзило электрическим разрядом, сердце пропустила назначенный ему удар, и вместо нахлынувших было туманных воспоминаний из детства на неё обрушились ослепляющие догадки, мысленно перебрасывая её в тот далёкий день, когда она, ещё совсем маленькая и беззрассудная, плутала по этим самым тропам в поисках выхода и только чудо в облике благородного незнакомца спасло её от того, чтобы безнадёжно потеряться. До сих пор были живы в памяти добродушная улыбка, понимающий взгляд и успокаивающее присутствие таинственного спасителя, и вот всё это снова предстало перед ней как в тот день, но только теперь казалось облагороженным взрослыми чертами и естественной мужской притягательностью. — Это же ты, — ошеломлённо пролепетала сбитая с толку Нуркан, ещё до конца не осознавая, хочется ли ей радоваться этой внезапной встрече. — Я помню тебя! — А ты та самая маленькая девочка, которая заблудилась тогда в роще, — широко улыбнулся незнакомец, и от усыпляющих воркующих переливов его грудного голоса вдоль её позвоночника пробежала сладостная дрожь. — Я тоже тебя узнал. Рад нашей встречи, Малкочоглу Нуркан-Али-Туна. Твой брат много рассказывал о тебе. — Откуда ты знаешь моё имя? — отшатнулась девушка, не совсем понимая, что больше её испугало — удивительная осведомлённость собеседника или то, каким многозначительным блеском зажглись его пронзительные глаза при этих словах. — Кто ты такой? — Ты моя гостья, — спокойно разъяснил обладатель величественной осанки, словно не услышав последнего вопроса. — Было бы невежеством не знать, какие знатные особы посещают дворец моего отца. Ещё до того, как роковая фраза слетела с чужих губ, Нуркан неожиданно осознала, какую ужасную ошибку только что совершила, и, не смея больше взглянуть на того, кого до сих пор представляла лишь в своих мечтах, смущённо потупила глаза в землю, рефлекторным движением сложила руки перед собой, выражая отсутствие угрозы, покорно сгорбила плечи и словно под давлением незримой силы согнула сначала шею, а затем и прямую спину в прилежном поклоне, лихорадочно припоминая всё, к чему её приучали с самого детства, и многочисленные советы брата. Однако, несмотря на все старания растерявшейся девушки, выполнить безукоризненно идеальный, свой первый в жизни поклон перед шехзаде у неё почему-то не вышло. С упавшим сердцем Нуркан осознала, что сцепила руки слишком высоко, безнадёжно перепутав, какая из них должна была быть сверху, напрочь забыла, на каком уровне должна находиться спина, а нужные слова приветствия, с которыми она просыпалась и засыпала, и вовсе куда-то улетучились, лишив её дара речи. Поняв, что окончательно опозорилась перед самим наследником, она только могла порадоваться, что Бали-бей не увидел её провала, иначе для него это стало бы настоящим потрясением. Но как быть с тем, что свидетелем её невежества стал сам шехзаде? Жгучее желание провалиться сквозь землю ощущалось Нуркан почти физически и, казалось, долетало до невозмутимо наблюдавшего за ней Сулеймана вместе с потоками её учащённого дыхания и бесконтрольного сердцебиения, а под прицелом его раздевающего до костей взгляда хотелось сгореть от стыда, чтобы только не чувствовать каждой клеточкой напряжённого тела исходящее от него щекотливое любопытство. К её удивлению, он ничего не сказал, даже не разозлился, словно сталкивался с таким не первый раз, но всё равно Нуркан испытывала не свойственную ей робость, будто только что стала жертвой какой-то тайной игры, мысли беспорядочно теснились в её голове, и ярче всех среди них выделялось потрясённое неверие, смешанное с благоговейным трепетом и отдалённым восторгом. — Выпрямись, — раздался совсем рядом спокойный голос Сулеймана, озвучившего самую обыкновенную просьбу, но зазвеневшим в нём стальным ноткам повелительной интонации, мгновенно обратившей эту просьбу в прямой приказ, невозможно было не подчиниться. — Умоляю, простите, шехзаде, — тут же затараторила Нуркан первое пришедшее на ум, так и не осмелившись снова поднять глаза на наследника, чьё глубокое дыхание слышалось настолько близко, что она всерьёз испугалась, что в любой момент потеряет сознание от переполнявшего её безумного страха. — Я не знала, что это Вы. Мне так неловко... Скажите, чем я могу загладить свою вину? — Для начала ты поможешь мне снарядить моего коня для завтрашней тренировки, — самым будничным тоном начал Сулейман, изучая её оценивающим взглядом. — А потом будешь убирать за ним навоз оставшийся месяц до похода. — Что угодно, шехзаде, всё что угодно! — торопливо согласилась Нуркан, снова поклонившись и едва ли задумавшись о том, насколько этот приговор был унизительным для дочери благородного бея. Но разве она смела перечить сыну самого султана после того, как проявила такую непростительную грубость? — Я готова начать прямо сейчас! Внезапный бархатный смех приласкал слух обескураженно оцепеневшей Нуркан, и, хотя позволения на то, чтобы поднять глаза, ей никто не давал, её ошеломлённый взгляд против воли метнулся вверх, замерев на уровне чужого лица, которое теперь расплылось в искренней широкой улыбке. Рокотливые переливы, исходящие откуда-то из глубин могучей груди, звучали настолько располагающе и заразительно, что девушка сама не смогла подавить глупую усмешку, против воли дёрнувшую уголок её рта. Подлинная причина столь бурного веселья со стороны шехзаде, которого только что оскорбили, до сих пор оставалась для неё тайной за семью печатями, но почему-то от одного лишь мелодичного эха его раскрепощённого голоса хотелось забыть обо всех недомолвках и просто смеяться вместе с ним, словно они знакомы уже много лет. Щёки Нуркан запылали от нахлынувшего на неё суетливого смущения, однако так долго удерживаемый её в тисках страх вдруг куда-то отступил, и дышать в разрядившейся обстановке стало намного легче. Со смесью удивления и облегчения наблюдая за молодым наследником, она внезапно ощутила, как непреодолимая пропасть между ними постепенно исчезает, и вот уже она видела перед собой обычного жизнерадостного юношу, так похожего на неё саму. — Даже я не могу отдавать своим подданным настолько абсурдные приказы, — отсмеявшись, хмыкнул Сулейман, и в глазах его заплясали озорные искорки, придающие ему ещё большего очарования. — Не бойся, наказывать тебя я не собираюсь. Можешь расслабиться. — Я подумала, Вы это серьёзно, — несмело улыбнулась Нуркан, тщетно пытаясь разогнать скопившееся в мышцах напряжение. Теперь приходилось с особым вниманием подбирать каждое слово, чтобы снова не ударить в грязь лицом. — Мне до сих пор не верится, что это действительно Вы. Я так мало о Вас знаю… Мне даже совестно. — Это легко исправить, — лукаво подмигнул ей наследник, отчего сердце в груди девушки в упоении вздрогнуло. — Не хочешь пройтись со мной до дворца? Познакомимся поближе. Твой друг тоже может пойти с нами. — С большим удовольствием, шехзаде! — мгновенно просияла Нуркан, не сумев сдержать порыв почти детской радости, что грозилась вырваться наружу восторженным писком. — Почту за честь! Многозначительно улыбнувшись, Сулейман задержал на девушке тёплый взгляд и развернулся в сторону выхода, призывно кивнув ей и тем самым побуждая следовать за ним. Витающую в облаках от немыслимого счастья Нуркан не нужно было просить дважды: стоило шехзаде оказаться к ней спиной, как она тут же сорвалась с места и пристроилась сбоку от него чуть позади, не забывая соблюдать должную дистанцию. Заметивший её осторожность наследник только снисходительно хмыкнул и внезапно простёр жилистую, украшенную хитросплетениями вен ладонь вперёд, приглашая её идти рядом. Неземная радость Нуркан была настолько велика, что она не нашла в себе дерзость отказать и послушно поровнялась с сильным плечом Сулеймана, внутренне млея от наслаждения каждый раз, когда их руки случайно соприкасались. Расходившиеся от его поджарого тела волны сокрушительной, но бережной силы ласково и ненавязчиво приструнили воспрянувшее внутри неё волнение, так что скоро она совсем расслабилась и стала чувствовать себя намного увереннее рядом с этим мужественным воином, будто своим неоспоримым авторитетом он защищал её даже от неугодных тревог и излишней нервозности. Теперь она могла только представить, как отреагирует Бали-бей, когда узнает об этом, но сейчас мысли о старшем брате и его неизменной привычке всё контролировать меньше всего беспокоили окрылённое райским блаженство существо Нуркан, и, кажется, впервые в жизни она ощутила себя на своём месте. Может, в этом и есть её истинное предназначение? Сопровождать шехзаде в его странствиях, заботиться о его безопасности, оказывать ему бескорыстную помощь и просто быть рядом, когда это только возможно, — что это, если не судьба?