Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты — вечности заложник
У времени в плену.
— Борис Пастернак.
Франция, 1953 год, 4 сентября Четыре часа. Уже целых четыре часа она сидела в чертовой дыре под названием «О-де-ви у Ксавье» и пыталась не разнести каждый дюйм этого места в щепки. Затхлый запах, крысы с красными глазами, прятавшиеся за старой софой и бармен, постоянно пытавшийся с ней поговорить — все это смешалось в один мерзкий, замкнутый круг раздражения. Даже левитирующая перед глазами книга — с недавних пор любимейшая — по некромантии не расслабляла, а вызывала лишь неудовлетворение. Ей явно не следовало отпускать его одного туда и давать такое задание. Темпус. 19:47. Черт бы его побрал! Она… — Грейнджер! Книга с глухим стуком опустилась на деревянную поверхность стола. Гермиона вздрогнула и втянула воздух сквозь зубы, обращая все внимание на только что открывшуюся дверь паба. Услышав краем уха слова бармена Гая — так он представился — что-то о уважении к другим, она едва подавила желание закатить глаза, ведь кроме нее из посетителей здесь никого не было. Несколько секунд — и перед ней в самом дальнем и темном углу стоял Теодор Нотт. Каштановые кудри подпрыгнули, когда он, забрав с соседнего столика стул, вплотную сел к ней, резко обдавая приятным ароматом алкоголя и табачного дыма. — Не кипятись, я ее нашел, — заговорщически прошептал он ей на ухо, хлопая по карману собственных брюк. — Я надеюсь, Тео, а иначе… На хлипкий и заляпанный чем-то оранжевым стол мягко приземлилась газета, которую Нотт до этого незаметно держал под мышкой. «Ежедневный пророк». Идеальный способ заткнуть рот Гермионе Грейнджер. Теодор отпрянул от нее и ухмыльнулся, когда она схватила этот кладезь «полезной» информации и начала разворачивать, чтобы окунуться в новости волшебного мира Британии. Гермиона прикусила губу, быстро пробегаясь глазами по строчкам и двигающимся портретам. Какие-то, вскользь упомянутые заслуги Шармбатон… Студенты Дурмстранга вновь изрисовали учебники знаками Даров Смерти. Гермиона ядовито усмехнулась от резко возникшей в голове мысли: эти дети даже понятия не имели, что это значило, но все равно продолжали, несмотря на жестокие наказания. Надеялись, что их заточенных родителей освободит он. Грин-де-Вальд. Темный волшебник, гнивший в Нурменгарде уже пятый год. Из груди Гермионы вырвался смешок. Тео, подняв густую бровь, снова придвинулся к ней ближе, чтобы взглянуть на газету. — О, директор Хогвартса посетил бразильскую школу волшебства, — хмыкнул он, незаинтересованно разглядывая фотографию улыбающегося старика и высокой, статной с ровной осанкой женщины. — Весело ему, наверное. Как его там зовут? — Армандо Диппет, Тео, — она ткнула пальцем на имя директора под фотографией и, вздохнув, сложила газету пополам, а потом еще раз и сожгла одним щелчком пальцев. — Почему ты пьян? И почему так надолго задержался? И где твоя чертова шляпа? Нотт небрежно пожал плечами, рассматривая серую, нудную — и такую уже привычную — обстановку таверны. — Забыл у какой-то леди, у которой одолжил «Пророк». Кстати, пришлось повозиться. Дамы этого времени такие… такие властные. — Мерлин, ты что, обменял шляпу на газету? — недоумевала Гермиона, рассматривая кудрявую макушку, на которой относительно недавно была купленная ею шляпа. Ответом послужила лишь многозначительная улыбка, означающая только одно: да, обменял. Поджав губы, слегка мелочная Гермиона не начала его отчитывать только из-за единственной причины. Он хотел ее порадовать. Вот и все. Теодор переключил свое внимание на заходящих в паб волшебников и по привычке между его бровей пролегла хмурая складка. Все его тело напряглось — по привычке. Всегда готов защищаться и защищать. Рассматривая настороженное лицо Тео, в ее груди что-то защемило от очередного осознания: они — единственные, кто остался друг у друга. Единственные, кто остался от их отвратительного, ужасающего и мерзкого настоящего. За то время, которое они провели там, среди кошмарных картин, среди сотни трупов и крови, они стали друг другу не просто товарищами по несчастью. А большим… — Нам надо идти, — сухо произнесла Гермиона, насильно выводя себя из пустых размышлений. Ненужных. Лишних в данный момент. Ей ничто и никто не сможет помешать. Теперь уж точно.***
Ей вновь снился огонь. Багровое, практически медное пламя, беспощадно забирающее ту малую часть человеческой действительности, что осталась от ее друзей. Неистовый, слепящий и невыносимо жаркий пожар, готовый сожрать и ее, стоящую по локоть в крови. Истошные крики, умоляющие ее помочь им, спасти их. Вкус железа на кончике языка; запах разъедающего глаза дыма; мириады пепла, сыпавшиеся на нее, словно хлопья причудливых снежинок. Крики. Крики. Крики. Густые капли пота от нестерпимой жары пламени скатывались по позвоночнику и лбу так, словно она находилась в самом сердце преисподней. Если бы она подняла голову, то увидела бы лишь потолок из непроглядной мглы и одновременно кровавого зарева. Под босыми ногами затрещали сухие — и еще пока что не сгоревшие — ветки, осенние листья и, кажется, она наступила на чей-то… палец. С кольцом. Она шагала ближе к огню, чтобы… чтобы, что? Сгореть вместе с ними заживо? Стать идеальной пищей для пожара? Раздались пронзительные, предсмертные вопли, стоны и мучительные рыдания. Такие знакомые. Как же она хотела понять их боль и сгореть в аду алого шквала, который… Кто-то звал ее. Отчаянно. А потом рывком схватил за руку и оттащил от языкастого пекла.***
Пробуждения от подобных снов вызывали искреннее облегчение. Облегчение Гермионы Джин Грейнджер, миражи настоящего которой заставляли безнадежно плакать и кричать. Она села на кровать, касаясь ледяного пола босыми ногами, и с трудом выровняла дыхание. Сегодняшней ночью спать было особенно тоскливо и неуютно — Теодор решил отказаться от сна, полностью отдавшись тренировке, которой обычно не мог выделить время. Порою она не понимала, почему и зачем он так сильно цеплялся за занятия с самим собой. Тяжело вздохнув, Гермиона обвела безразличным взглядом тусклую и слишком маленькую комнату, в которой помещались только скрипучая кровать и задрипанный шкаф. Это уже их шестая ночь здесь. Пара дней — и они вновь окажутся в другом месте. Но в крайне нужном и ценном. Родном. В Лондоне. Черт, за восемь лет жизни в этом времени — в основном лишь во Франции — они успели понять местную, волшебную культуру и выучить французский. Хотя, если признаться, то звучать так, словно Франция — их дом, иногда не выходило. Ошибка, которая могла бы когда-нибудь их выдать преследователям. Но сейчас это было уже неважно. Услышав какие-то шорохи и подозрительные звуки за дверцами балкона, Гермиона, не думая, быстро натянула на себя черную мантию и схватила свою палочку из под подушки. Готовое вырваться наружу проклятие слегка обожгло язык. Аккуратно, совершенно бесшумно встав около дверей и посчитав до трех, Гермиона одним движением распахнула их. Губы приоткрылись, чтобы окончательно произнести… — Борода Мерлина, Тео! — зашипела она вместо этого, увидев курящего Нотта, а не кого-то другого. — Грейнджер, иногда ты меня поражаешь, — честно произнес он, без эмоций смотря на кончик ее палочки, почти что упирающийся в его грудь. Гермиона облегченно выдохнула и опустила древко, запустив в спутанные, не расчесанные волосы слегка подрагивающие пальцы. Тео сделал шаг назад и, отвернувшись от нее, облокотился о перила — так, словно ничего не произошло. Она сдержала нервную полуулыбку. Конечно, он привык к ее абсолютно безумной паранойе. — Уже утро… — прошептала Гермиона, смотря на пунцовый рассвет, окрасивший небо в бледно-розовые и перламутровые оттенки. Легкий ветер приносил едва ощущаемый холод — предупреждение, что началась осень. — Гермиона, как ты думаешь: мы делаем все правильно или нет? Внезапный вопрос Нотта заставил ее подойти к нему. Затянувшись в последний раз, он бросил тлеющую сигарету вниз и прошептал что-то, чтобы, вероятно, сжечь ее. — Не знаю, Тео. Выдохнув облако дыма, Теодор полностью повернулся к ней, отчего Гермиона смогла прочитать на его лице привычные отчужденность и задумчивость, вызывающие хмурые брови и слегка прищуренные, карие глаза. Он рассматривал ее: сначала голые, покрытые шрамами ноги; а потом подбородок поднялся выше и они столкнулись мрачными взглядами. Оба думали об одном и том же. И оба не хотели признавать их план ошибкой. Ведь они уже столько их совершили. По крайней мере, Гермиона Грейнджер. — Ты… был на тренировке? — Был, — кивнул он, — и я как раз несколько минут назад вернулся. Гермиона поджала губы, смущаясь и стыдясь, что снова приняла его за врага. Она не могла контролировать себя, свою манию, свой страх. Не умела. Или просто не пыталась?.. — Как твои успехи? — поинтересовался Тео, заметив ее смятение. — Ты же знаешь, мне нужна более углубленная практика, — Гермиона фыркнула, крепче сжав в руке палочку и проведя пальцем по ней. — Больше практики. — Еще больше практики, Грейнджер? — он ехидно поднял бровь, лукаво ухмыляясь, будто не верил в ее слова. — Если бы я знал еще в Хогвартсе, что ты настолько будешь увлечена темной магией, не поверил бы. Щеки Гермионы залились румянцем так, словно она услышала от него комплимент. Действительно. Гермиона Джин Грейнджер — некогда вспыльчивая и настырная гриффиндорка, мечтающая стать Министром магии, стала той, которой при другом раскладе никогда бы не стала. Наверное. С недавних пор она часто задавалась вопросом: если бы в ее венах текла чистая — а не грязная, мерзкая, отвратительная — кровь, то насколько все было бы по-другому? Насколько сильно бы чаша весов склонилась в сторону тьмы? Зла? В сторону Волан-де-Морта, что так вожделел чистоту и ум. О да, она была чертовски умной ведьмой. В буквально смысле была умнейшей и ярчайшей ведьмой своего возраста. В своем времени. — Всегда все может пойти не по плану, — тихо произнесла Гермиона, рассматривая начинающийся на лбу и заканчивающийся на щеке заметный шрам на его лице. В тот день он едва избежал потери глаза, а она — смерти единственного оставшегося в живых друга. Тео медленно вздохнул и, слегка кивнув в сторону комнаты, зашел, оставляя двери немного приоткрытыми. Гермиона знала, что он пошел отдохнуть, поэтому настала ее очередь — защищать сон чужой. Акцио «Магия смерти и Великое воскрешение». Та самая книга, которую она так бесстыдно желала все эти восемь лет, через секунду оказалась у нее в руке. Гермиона спрятала палочку в мантии и нежно, мягко, словно она прикасалась к самому хрупкому хрусталю в мире, провела подушечками пальцев по матовой черной обложке. Потом — по корешку. Она так пылко чувствовала практически несравнимую ни с чем магию, что, не удержавшись, прикусила внутреннюю сторону щеки — только бы не сорваться. Безумная, дикая и совершенная магия щекотала кожу, вызывая приятный зуд. Гермиона удовлетворенно ухмыльнулась. Это было просто прекрасно. Теодор проделал отличную работу, украв эту неповторимую, филигранно сделанную книгу. На первой странице было бы пусто, если бы не имя создателя, написанное аккуратным, витиеватым почерком в самом углу: Бонифас Готье. Завтра. Завтра она наконец познает настоящий вкус его труда перед… перед возвращением в родную Британию. В животе что-то неприятно скрутилось от понимания, что ей вновь придется ходить по таким знакомым и одновременно далеким местам. Придется видеть людей, которые, возможно, уже умерли, или, по крайней мере, скоро умрут. Да, за все годы, проведенные в этой временной линии, она видела пару людей из ее настоящего, но никогда не приближалась к ним больше, чем на тридцать футов. Тогда Гермиона была слишком неготовой к этому, слишком нервной и чересчур эмоциональной — она могла бы бездумно броситься к ним и сказать что-то такое, что они бы расценили неправильно с кучей последствий для будущего. Но, к счастью, с ней всегда был рядом Нотт — этот кудрявый слизеринец, имевший проблем не меньше, чем Гермиона. Если бы не он — их бы тут не было. Теодор Нотт был крайне умен, талантлив и самоуверен, но без лишней спеси в себе. Она иногда вспоминала учебу в Хогвартсе и недоумевала, почему прежде его никогда не замечала. Не замечала такого острого ума. Изредка ей снились сны-воспоминания из любимой школьной библиотеки, в которой часто мелькали кудрявая голова и зеленый галстук. Как-то раз — в один совершенно неподходящий момент, когда их к чертовой матери чуть не убили — Тео признался, что каждый день, видя ее за одним и тем же столиком, он периодически с интересом поглядывал на нее, изучая, какие книги та брала и выбирала для учебы. А после ее уже довольно поздних уходов сам рассматривал их. Чистокровный слизеринец, подглядывающий за учебой магглорожденной гриффиндорки. Гермиона до сих пор помнила, как громко и заливисто с ноткой истерики рассмеялась в тот момент, когда Тео быстро, почти несвязно решил поделиться с ней этим забавным фактом из школьной жизни. Дерзкий и бесстрашный мальчишка, умудрившийся рассмешить Гермиону Грейнджер во время битвы, из чьей палочки не переставал вылетать зеленый, цвета чего-то новоявленного луч. Вероятно, тогда он думал, что они не справятся. Погибнут, поверженные оставшимися в нормальном состоянии Пожирателями Смерти на берегу заснеженного Английского канала. Но потом она бросила в одного из них непоправимое, странное проклятие, прочитанное в одной из книг, которые украла из запретной секции школы, и все прекратилось. Гермиону, слишком слабую и истощенную, не смогшую справиться с подобной силой, отшвырнуло на почти сорок футов — прямо в ледяную воду, еще не успевшую замерзнуть. Если бы там был лед, она, вероятно бы разбилась, как жалкая фарфоровая кукла, окрасив белый цвет в алый. Страх и усталость окатили ее с новой мощью, и она бы утонула, позорно захлебнувшись морозными водами, если бы не вовремя подоспевший к ней на помощь Нотт. Гермиона, словно тряпичная игрушка, лежала и отчаянно задыхалась, отхаркиваясь жидкостью и соленой кровью. Горячие слезы текли по ее обветренным и заледеневшим щекам, пока она пыталась не выкашлять свои легкие, кажущиеся на тот момент ей совершенно бесполезными. Пожиратель Смерти — тот, который остался в живых — сбежал. И на следующий день Гермиона Джин Грейнджер появилась на первой полосе «Ежедневного Пророка», как девушка, которая пользуется неизвестными, темными проклятиями. Это был двухтысячный год. Ей было двадцать один. Гермиона, с тяжестью в груди, вздохнула, вспоминая тот совершенно адский, невозможный год. Год, когда ей каждый день приходилось сотворять омерзительные вещи, которые раньше она бы никогда не сотворила. Времена меняются. Время меняется. А Гермиона все еще стояла здесь. Живая. В отличие от других. И сейчас ей было двадцать восемь и она чертовски устала. — Как же ты решился на вечное бессмертие, а, Волан-де-Морт? Гермиона прошептала это тихо, сдержано, едва двигая сухими губами, но с легкой усмешкой на веснушчатом лице. Вероятно, Том Реддл, будучи подростком, не думал и о вечной каре, заключавшейся в бессмертии, — о безобразии и постоянном страхе, что когда-нибудь да кто-нибудь разгадает его маленький секрет. Она знала, насколько смелым и трусливым одновременно был он, насколько сильно боялся смерти, своей участи. Он боялся умереть человеческой смертью. Маггловской. Гермиона, конечно же, помнила его безумие во всей его животной красе. Бывали случаи, когда его высокая фигура в черной длинной мантии с особенно безобразным ликом приходила ей во снах. Он душил ее твердыми пальцами и со змеиной, поистине издевательской ухмылкой на личине, а после — убивал. Гермиона всегда досматривала эти сны до конца, предпочитая их жаркому пламени. Было что-то успокаивающее в том, как он расправлялся с нею. Гермиона поднесла книгу к лицу и глубоко вдохнула запах старых пергаментов, навеявший несколько приятных воспоминаний. Под балконом раздались негромкие голоса, чей-то глухой смех. Люди — то есть магглы — начинали просыпаться. Наступало настоящее утро. Гермиона потерла глаза большим и указательным пальцами, ощущая на своих осунувшихся плечах все последствия плохой бессонной ночи. Хотелось лечь спать и больше никогда не просыпаться. Но она подавила эту потребность. Подавила желанием совершенствоваться и быть на одной ступеньке с ним. Несмотря на безграничную усталость, несмотря на порывы покончить со всем этим раз и навсегда, несмотря ни на что, она все еще оставалась вечно стремящейся к знаниям, Гермионой, мать его, Грейнджер. Она не должна изменять себе и своим принципам. Даже тогда, когда встретит свою цель — Тома Реддла.