Соник

      Юнги, как бы друзья ни сопротивлялись, все-таки умудряется всех, кроме Хосока, отправить на следующий день по домам, предварительно их отблагодарив и заверив, что он справится. Ёсан раскладу подобному больше всех возмущался, но против шлепнувшего его по заднице Хонджуна ничего сделать не смог, а вспомнив о завтрашнем матче, смирился. У тизов недобор игроков, а получить из-за этого техническое поражение было бы глупо. Команду подставлять не хотелось. Сокджин Мину, если что, звонить наказал, не стесняться, на прощание крепко, едва сдерживая слезы, обнял, собственно, как и его младший брат, пообещавший по первому зову примчаться, но а пока Чимину предстояло знакомство с родителями Тэмина. Юнги, оставшись в опустевшем доме один на один с капитаном, чувствовал себя неловко, по первости его избегал, до сих пор стыдившись между ними до смерти Чунмена произошедшего. Вместе с тем, сердце по дедушке не переставало болеть, не давало спокойно вздохнуть, давило на грудь. Юнги не знал, что ему делать, был совершенно потерян, опустошен. Он словно одинокий корабль после безумного шторма в море дрейфующий, утерявший цель, направление, паруса. И морально, и физически истощен, разбит и подавлен. Хосок это хорошо понимает, не наседает, правила игры принимает, держит дистанцию, но из виду старается его не упускать, молчаливо поддерживает, и ценнее этого для омеги нет ничего.       Ранним утром за минувшую ночь так и не сомкнувший глаз Юнги оставляет альфу в постели одного, чтобы приготовить ему, как он надеется, вкусный завтрак. Пора начинать хоть как-то возвращаться к жизни, чего, если быть честным, абсолютно не хочется и не можется, но необходимо и правильно. Чем дольше себя он станет жалеть, тем сложнее будет со дна подниматься, а он деду пообещал, что руки не опустит и не сдастся, будущее свое не загубит, но при этом думает почему-то не о себе, а о Хосоке, желая для него лучшей версией себя стать, не понимая, что Хосок именно такого его полюбил и любым любить продолжит. Зато прекрасно видит, как тому тяжело, ощущая его проклятый аромат, сдерживаться. Мин не раз уже хотел воспользоваться заглушкой, но Чон ему это делать категорически запретил, сказав, что он должен, обязан привыкнуть, да и вредно оное для ослабленного, пережившего стресс организма. Юнги с его доводами согласился, безоговорочно доверился, тем огромный вперед шаг сделал. Теперь над сковородой колдует задумчиво, зябко кутаясь в кардиган дедушки, пропитанный постепенно выветривающимся запахом сирени, но не засевшая внутри недвижимой глыбой горечь потери, ей нескоро исчезнуть, если когда-нибудь вообще. — Совсем ведь не поспал. Я мог бы и сам приготовить нам что-нибудь, — со спины объятиями теплыми накрывает связующего капитан, носом зарываясь в его растрепанную макушку. — Хо, я не беспомощный, помнишь? Тем более, какой из меня омега, если я своего альфу голодным оставлю? Ты и так для меня многое делаешь, и мне от этого... не знаю... неловко что ли? — отвечает Юнги, переворачивая щипцами бекон. — Не говори глупостей, карапуз. Я ничего такого... — Нет, Хо, делаешь, — обрывают его. — Благодарностей всего мира не хватит, чтобы выразить то, что лежит у меня к тебе на душе. — Мне оно и не надо, Юнги. Для меня главное, чтобы ты поскорее в себя пришел, вновь улыбался, вернулся ко мне, — Чон разворачивает Мина к себе, за него выключая конфорку. — А я разве не вернулся? — растерянно спрашивает парень. — Нет, к сожалению. Думаешь, я не вижу, как ты меня сторонишься, избегаешь объятий, уходишь, прикрываясь какими-то делами, от разговора? Мы с тобой как будто к началу наших отношений откатились, если не дальше, — мягко чужого подбородка касается альфа, вынуждая омегу смотреть на него, не отводить в сторону взгляда. С болью на прядку седую, ярко контрастирующую с темными волосами, смотрит, на осунувшееся лицо с мешками фиолетовыми под потускневшими глазами, в которых разве что утонуть остается, и на так до конца и не заживший на лбу синяк. — Хо, ты же понимаешь, что дело не в тебе, а во мне? Я не могу все то, что между нами случилось, просто отпустить и смириться. И как бы я тебя ни любил, мне все равно кажется, что у нас ничего хорошего с тобою не выйдет. Я тебя на дно тяну, боль доставляю, проблемы, и от этого больно уже мне, — надтреснутое выдыхает Юнги, выпутываясь из его рук. — Боль ты мне доставляешь тем, что думаешь так. Я ведь тоже тебя люблю и не сдамся, понял? Ты мне нужен, котенок, а остальное решаемо. Вместе решаемо, — обратно связующего притягивают к себе и невесомо губ растрескавшихся своими касаются, их нежно сминают, возвращают обоим жизнь. Первый поцелуй настоящий после недельного воздержания, что ему, что омеге желанный, как воздух необходимый, сметающий все сомнения и преграды. — Разве можно полюбить тебя еще больше? Ты жестокий, Чон Хосок, — улыбкой робкой озаряется омега, с трудом оторвавшись от альфы. — Кто бы говорил, Мин Юнги, кто бы говорил, — короткий смешок, отходя к позабытой сковороде, чтобы разложить по тарелкам бекон. Юнги спешит в тостер закинуть хлеб, попутно кофемашину включает, достает с полки кружки с покемонами. — Так ты, оказывается, не только по Пикачу улетаешь, — резюмирует Чон, разглядывая изображенных на них вупера и чармандера. — Типа того. У меня еще коллекция фишек с покемонами есть. Жаль из-за моей особенности партнеров по играм в них я так и не нашел, — обжигая пальцы, на тарелки добавляет горячий хлеб Мин. — Но у тебя же не сразу проявился запах? — не понимает Хосок. — В том-то и дело, что сразу, а потому... потому дедушка меня одного никуда не отпускал, постоянно контролировал, не соглашаясь с раннего возраста пичкать меня всякими препаратами. Боялся, что это на мое развитие повлияет. Даже в школу, а особенно в волейбольную секцию не хотел отпускать, но в итоге, когда мы открыли для себя не таблетки, а спрей, я его уломал. Через знакомого подделали документы, и по ним я стал бетой. Правда, этот спрей чертовски дорогим оказался, благо мне, как сироте, полагались некоторые льготы, что помогало нам на плаву держаться. Сейчас я то лекарство из-за аллергии поменял на другое, у него срок действия меньше, но зато шея больше не зудит. — Да уж, боюсь представить какого тебе приходилось. А что вообще омегологи говорят? Неужели ситуацию никак поправить нельзя? — усаживается альфа за стол, благодарно принимая из рук омеги дымящуюся кружку. Вместе с тем, как можно реже старается его запах вдыхать, чувствуя, как по швам расползается и без того рядом с ним не выдерживающее никакой критики самообладание.       Юнги, предполагавший от него, но не так скоро, подобный вопрос, невесело усмехается. Сказать, не сказать? Склоняется к первому, недосказанностей им уже хватило с избытком. — Мой врач говорит, что мне надо заиметь постоянного полового партнера, получить от него метку, и лучше, чтобы он был моим истинным, — располагаясь напротив, обреченный ответ. — Ну... — неловко прокашливается Хосок, — ... для нас это вообще-то не проблема. — Может, для тебя и не проблема, а вот для меня... И подожди, ты что... ты хочешь меня пометить? — взгляд ошарашенный и едва не разлившийся по столешнице кофе. — Ну да? — непривычно смущенно улыбается Чон. — Ты против? — Хо, но мы же всего-ничего встречаемся, да и мой страх близости... Я не готов, ты не готов. Это же навсегда, это серьезно, — возражает омега, потупив печальные глаза в скатерть. — Не знаю, как ты, а я в нас уверен и все для себя решил. С твоими страхами давно пора кончать, и мы покончим. Не сразу, но постепенно точно, только не закрывайся от меня, позволь тебе помочь, направить. А начать можно с временной метки, заодно и проверим эту теорию.       Юнги, закусив губу, нахмуривается, тщательно предложенное альфой обдумывает. Продолжает бояться. Мало ли тот не сдержится? Не временную, а постоянную поставит? Не то чтобы он против, но жизнь любимого человека ломать не хочет. Вдруг у них не срастется? Вдруг, альфа прокусив кожу, сорвется? И тем даже не его сломает, а себя. — Давай пока с этим повременим, ладно? Как ты, кстати, с моим чертовым ароматом справляешься? Может быть, я все-таки спрыснусь заглушкой? Вижу же, что тебе тяжело, — озвучивается в итоге разбито, глядя на то и дело пропускающего вздохи Хосока. — Нет, не надо. Я уже привыкаю. И не называй свой аромат чертовым, он прекрасен, меня в нем устраивает все. Более того, мне очень даже с тобой таким повезло, и я тебе это докажу, — демонстративно носом поводит Хосок, расплываясь в блаженной улыбке, чем Юнги смущает. — Хо, блин! Жуй давай, тоже мне. — О, мой на твоих щечках любимый румянец. Я на верном пути, — в ответ самодовольный оскал.       Юнги Хосока готов придушить, а на деле, силится не скатиться под стол. И когда они успели прийти к этому? Вернее вернуться. Приятное чувство и никаких больше секретов. — Хосок, я тут подумал... Тебе незачем больше здесь оставаться. Поезжай в Сеул, отпразднуй рождество с родителями, как хотел. А я пока здесь останусь, порешаю с делами, а позже обязательно к тебе приеду. — Еще чего. Я и оставить тебя одного в таком состоянии? — негодует альфа, не удосужившись прожеваться. — Чтобы я с ума сходил, не зная, как ты тут и что? Да меня папа за такое самолично обратно к тебе выпнет. — Скорее уж меня, узнав о том, как я поступил с тобой, — понуро бурчит Юнги. — Вот опять ты за свое. Мы, кажется, уже эту тему прошли, все выяснили. Да, я был на тебя, мягко сказать, обижен, но не теперь. Учись отпускать, карапуз, а иначе так и будешь в себе продолжать вариться, что будет и на наши с тобой отношения в дальнейшем влиять. Уедем из Тэгу вместе и точка. — А как же твоя работа? Команда? Ты все экзамены сдал? — Мин не сдается. — Сдал, а ежи сегодня последний матч отыграют, а потом до десятого у них, как и у остальных команд, перерыв. Что касается работы, то считай, что я уволился. Мне, конечно, нравилось работать в кафе, но это до встречи с тобой, а сейчас я хочу все свое время посвящать тебе. Возможно, прими я такое решение раньше, то и не случилось бы того, что случилось. Мне давно следовало начать брать, как ты и советовал, заказы в интернете. Я же почти и дома-то не ночевал и от этого, если честно, устал, — спокойно поясняет Хосок, прихлебывая из кружки. — Ты в курсе, что от такого решения мне еще более неловко становится? Ты не обязан подстраиваться под меня, ты вообще мне ничем не обязан, хотя с тем, что тебе надо хорошенько отдохнуть, я согласен. — Я не под тебя подстраиваюсь, а под нас. Закрыли тему, — накрывают его ледяную ладонь своей, ее ощутимо сжимают, понять давая сказанного непоколебимость. — И что у тебя, кстати, за дела? Я могу чем-то помочь? — Собираюсь поехать к нотариусу по поводу наследства, не хочу с этим затягивать, а то в праздники к нему будет сложно попасть. — Я с тобой, — сразу же вызывается Хосок. — А потом ты мне город покажешь, накупим всяких вкусняшек к рождеству. — Хосок... какой город, какие вкусняшки, какое нахрен рождество? — ощетинивается Юнги, не понимая странного воодушевления капитана. — У меня, блядь, дедушка умер, я... я... — вырывая ладонь из под чужой, прячет в обеих исказившееся от слез лицо. — Тише, Юнги, не надо, — перетягивает альфа едва ли сопротивляющееся тельце к себе на колени. — Я просто хочу тебя отвлечь, показать, что, несмотря ни на что, жизнь... она же продолжается. Поверь, Чунмен-нима порадовало бы, если бы ты, вместо траура по нему, нарядил елку, вздохнул полной грудью и тем перед ним обещание выполнил. — Все у т-тебя просто, — всхлипывает омега. — А зачем усложнять? — в лоб прохладный целуют. — Все наладится, Юнги, обещаю. А пока сходи умойся и поедем к нотариусу.       Юнги нехотя поднимается. — И п-почему я тебя слушаюсь? — укоризненный с нотками грусти, приправленный солью взгляд. — Потому что знаешь, что я говорю дело и только лучшего тебе желаю. — Знаю, — согласно кивают. — Подберу тебе что-то из вещей дедушки, он высокий, а эти надо постирать. — Хорошо, — не спорит Хосок, понимая, что его несколько дней бессменная одежда и впрямь нуждается в стирке.       Спустя двадцать минут капитану достаются новые махровые носки, черные классические брюки и бежевая мягкая водолазка, преступно обтянувшая его подкаченную грудь. В любом другом случае Юнги, наверное, подавился бы слюной, но, пребывая в частичной прострации, он лишь мажет по альфе пустым взглядом и спрашивает, комфортно ли ему или поискать в шкафу что-то еще. Альфа заверяет, что все нормально, обвязывает его шею теплым шарфом и выходит с ним вместе на улицу. Транспортом решают не пользоваться, предпочитая неспешную, взявши друг друга за руки, прогулку. Странно, но они впервые вот так гуляют вдвоем. Постоянная занятость Хосока не позволяла им куда-либо выбираться, из-за чего он, это только сейчас осознав, чувством вины растекается, а ведь помнил, как Мину понравился поход в кино, помнил, что тот нигде толком никогда не был, но почему-то ни слова упрека не говорил, довольствовался простым нахождением рядом, что срочно исправлять надо. А уволится Хосок обязательно, сегодня же администратору напишет, чтобы его рассчитали, подыщет подработку онлайн. Чертежи на заказ для него наклепать не проблема, а работа в кафе, если так подумать, была ничем иным, как отвлечением от расставания с Минхо.       Вся дорога до нужной конторы почти в полном молчании проходит, изредка разбавляясь дежурными фразами. Тишина не угнетает, умиротворяет скорее, расцвечиваясь развешанными повсюду гирляндами, искусственными, красиво украшенными елями, яркими, мимо проскальзывающими витринами. Морозный воздух колко оседает в легких, но не ранит, вынуждает Юнги его вдыхать и вдыхать, напоминая, что он живой, с поддержкой Хосока стоять на ногах остается. Единственное, что ему не нравится — мельтешащие в предпраздничной суете люди. Омега толпу не любил, всегда ее избегал, а теперь слезы непрошенные сдержать силится, глядя на сидящего на плечах, по всей видимости, своего дедушки ребенка. Юнги тоже когда-то так же Чунмен катал на себе, в воздух его, хохочущего, подкидывал, вместе с ним падал в снег, показывая, как нарисовать собой снежного ангела, потом вел отогреваться в какое-нибудь уютное заведение, где заказывал ему любимых пряничных человечков и кружку какао с зефирками. Как назло, одно из таких заведений им сейчас попадается навстречу, неконтролируемый вой внутри него вызывая, а на деле, он все так же молчит, тянет Хосока за руку, чтобы поскорее пройти это место и сильней второй сжимает с документами папку. — Что такое, котенок? Тебе плохо? — обеспокоенно смотрит альфа на его дрожащие губы. — Очень плохо, — шмыгает Мин. — Это то самое кафе, куда дедушка меня чаще всего водил. — Значит, мы обязаны будем потом в него зайти, — приобнимают за плечи, уводя дальше. — Издеваешься? — Отнюдь, — поправляет Чон на омеге чуть сбившуюся шапку. — Буду доказывать тебе, что воспоминания не только могут боль доставлять, а еще и лечить. — Добить, ты хотел сказать, — буркает Юнги, утирая с лица влагу. Следом в карман за сигаретами тянется. Давно не курил, ломка вернулась. — Добиваешь ты сейчас себя сам, глупый кот. А это... — вырывают из его рук пачку, — ... тебе ни к чему. Лучше куплю тебе чупа-чупсов. — Все-таки издеваешься, — вздох обреченный, но попыток утраченное вернуть не предпринимая. Вместо этого Мин вспоминает их первую встречу в спортзале, где Чонгук сказал Сокджину купить ему те самые пресловутые чупа-чупсы, пока он перекидывался с капитаном уничтожающими взглядами.       После нелегкого разговора с нотариусом и оглашения им завещания у Юнги пропадают последние силы. Он окончательно опустошенным и потерянным себя чувствует, ни на что неспособным, пожеванным и изломанным. Если бы все это время не отпускающий его руку Хосок, он бы и вовсе не смог до конца клерка дослушать, не поставил в документе подпись. А дослушать было необходимо. Дедушка, как оказалось, не просто дом внуку оставил, а немаленькие накопления, которых хватит на покупку маленькой квартирки. Спрашивается, откуда? Омега о том не думает, ему оное не надо, неважно и все равно. Больно. Деньги Чунмену жизнь не вернут, не исцелят сердце разбитое, уже, пойди они на операцию, не спасут. «Почему ты не боролся, деда? Сумма же достаточная для лечения», — отправленное в никуда, вокруг ничего не замечая и послушной собачонкой плетясь за тем, кто не дает его свету угаснуть. За тем, кто его в кафе, не принимая никаких возражений, привел и усадил за дальний столик. — Хорошее местечко. Что будешь? — оглядывая выполненное в древесных тонах заведение, спрашивает капитан, отбирая у парня злосчастную папку. — Ничего, — в ответ бесцветное, замерев взглядом на фигурках фарфоровых бельчат, расставленных на полках позади Хосока. — Так не пойдет, — хмурится Чон. — Что вы с дедушкой обычно заказывали? — Хо... — Я не отстану, ты же знаешь.       Юнги в который раз за сегодня обреченно вздыхает. Упрямства у его альфы не занимать, что давно раздражения не вызывает. Не был бы он таким, то и встречаться бы они вряд ли стали, друг друга не разглядели, сердец, в унисон бьющихся, не услышали. — Какао с зефирками и пряничных человечков. — Ты же не любишь сладкое, — хмыкает альфа, излучая довольство. — Раньше любил и теперь, когда ты меня разбаловал своей выпечкой, тоже люблю, — шелестит Мин, удивляясь появившейся на своих губах, вопреки внутреннему состоянию, смущенной улыбке. — Что-то мне на голову приземлилось. Корона, наверное. Никогда не забуду твое «кофе должен соответствовать жизни, ну и бодрить, а иначе смысл?», — шутливо потирает макушку Хосок, чем подспудный смешок у Юнги вызывает. Шедоу невозможный, сопротивляться его очарованию — лбом биться об стену, а в итоге все равно ему сдаться. Не честно так с Соником поступать. — А я твое «да ты циник и нелегко тебе будет в команде прижиться», — парирует Мин, чувствуя, как сильнее уголки губ вверх поплыли и тепло осело в груди, мгновенно согрело. — Но потом быстро свои выводы поменял и сказал, что ты такой же, как и все ежи, колючий, еще не зная, что ты на самом деле очень мягкий внутри. — Не смущай меня, Шедоу. — А то что, Соник? — Разбудишь моих чертей и в них влюбишься. — Жду не дождусь, — ухмылка дерзкая, а в глазах темных та самая к ним и к нему уже.       Игривые пикировки подошедший официант прерывает, записывает в блокнот заказ и, приняв его, уходит, чтобы через несколько минут вернуться с полным подносом.        Впоследствии разговоренный Хосоком Юнги, откусывая голову пряничному человечку, для самого себя неожиданно делится с ним историями из детства, на подробности не скупится, от воспоминаний не боль получая, а приятную меланхолию, чему удивляется, но не противится. Его истинный в очередной раз оказался прав. Душа постепенно оттаивает, сердце сбрасывает оковы, и в том, и в том зарождается жизнь. За окном тем временем снег мягким хлопком опускается на тротуары, загораются, красиво отражаясь в кофейных омутах омеги, разноцветные огоньки. Горечь на языке сменяется сладостью, но не от какао, а от напротив улыбки. После пара идет гулять дальше. Посещает парк Дурью, где поднимается на самую высокую смотровую башню в Корее, оттуда любуется видом на вечерний, как на ладони открытый город, моментом захваченная и бессильная друг друга выпустить из объятий, целуется. Хосок даже умудряется уломать омегу на парочку селфи, но ими не ограничивается и просит случайного прохожего их сфотографировать со стороны. Омега, рассматривая получившиеся фотографии, говорит, что он на них как смерть страшный, на что альфа щелкает его по носу и заверяет, что он для него самый прекрасный, потом снова целует. Безобразие. По пути домой заглядывают в винный туннель Чхондо и на один из последних сохранившихся времен династии Чосон рынков — Сомун, там не отказывают себе в удовольствии попробовать вкуснейшие местные уличные закуски, покупают на вынос фирменное калгуксу, планируя по возвращению домой его приговорить. По крайне мере, Хосок точно, но а Юнги, кажется, на год вперед объелся и с его шуток смеяться устал, отчего себя корить не перестает. Разве это нормально, находясь в трауре, улыбаться? Разве это нормально, чувствовать, как боль постепенно уходит? — А как ты хотел? Вечность лить слезы? А вот хрен тебе, карапуз. Не в мою смену, - разворачивает к себе связующего капитан на пороге дома. — Хо... — Что? — Ты знаешь. — Я тебя тоже люблю, Юнги.       А Юнги... Юнги в этом, припадая первым к его губам, не сомневается. Юнги к Хосоку вернулся, чтобы никогда больше не уйти.