50 тем для писательской практики

      Бьякуя от зари сам не свой: еще никто не заставлял его так нервничать, практически лишив сна накануне.       Поместье Кучики разделяет тяжкую ношу с хозяином: грузно скрипит напитавшимися влагой из тумана досками, сотрясается от беготни десятка пар ног беспокойных слуг, дышит лихорадочным паром из всех распахнутых ртов-седзи. Стоя поодаль, в саду, князь беспокойно вглядывается в каждое окно, в каждую дверь, за которыми мелькают тени. Скулы его напряжены до невозможного — зубы сводит от ее криков и собственной беспомощности в эти минуты. Бьякуя чувствует, как бешено барабанившее сердце ломает ребра изнутри, и вдруг осознает, насколько же разительные произошли с ним перемены. Еще несколько лет назад он готов был пожертвовать сестрой на плахе, запретил себе любить, поставил выше жизни службу и долг, но один и тот же человек спас Рукию от гибели, а его — от эмоционального анабиоза.       Ичиго…       И Бьякуя сглатывает нежность на языке. Апельсиновые волосы, сладкая кожа, сочные губы; Ичиго стала неожиданно, но навечно его наилюбимейшим лакомством. Желание быть с ней, видеть ее, любить ее перемололо в труху сперва его сдержанность, затем скепсис, позже страх и боль. Бьякуя не рассчитывал, что после смерти Хисаны встретит еще одну любовь, обретет еще одну жену и поверит в рассвет после сумрака, в новую жизнь, в будущее, которое может быть ярким, преисполненным красок и новых разных впечатлений, совершенно далеких от радости побед и возложенной гордости за все титулы. «Князь», «капитан», «господин брат» — всё это льстило и внушало ответственность, но быть просто «любимым» отогрело суровую душу шинигами. Он не знал большей услады… до этого дня.       Новый ее крик искажает мукой его лицо, и не в силах осязать ее страдания на расстоянии Бьякуя заставляет себя зажмуриться и отвернуться. В саду по-прежнему стоит туман, а в воздухе струится удивительный цветочный аромат, так прочно ассоциировавшийся с одной рыжей рёкой. «Слишком рано для апельсинов», — Бьякуя не доверяет собственному нюху, но шагает к ближайшему на аллее деревцу и с полуприкрытыми в неге веками поддевает носом лепестки благоухающего крупного белого цветка... В голове тут же плывет и перед глазами возникает образ нагой Ичиго, расчесывавшей свои длинные волосы, сидя на маленькой скамеечке в онсэне.       — Мой господин? — вырывает его из грез вдруг робкий голос прислужницы.       Он тотчас оборачивается, чтобы справиться о здоровье жены, но захлебывается от восторга: служанка прижимает к груди крохотный сверток, из которого выглядывает только кончик кнопки-носика да пара рыжих прядок, прилипших к мокрому лбу.       Девушка позволяет себе умилиться и осторожно перекладывает ребенка в руки отцу.       — Как вы назовете ее, Бьякуя-сама?       — Ее?.. — Звучит скорее как одобрение, а не вопрос. Бьякуя улыбается и оглядывается вновь на сад, словно в поисках подсказки. Туман рассеивается в первых лучах мартовского солнца, и стройные ряды высаженных пару лет назад апельсиновых деревьев дружно радуют глаз торжественными букетами из белых зацветающих крон. Нет, подсказка Бьякуе не нужна, и он снова смотрит на дочь с запредельной нежностью. — Акира, — он целует ее в розовую щечку, — определенно Акира. Госпожа в порядке? — бросает Бьякуя взгляд на окно их спальни.       Служанка кивает и поворачивает назад к дому. Бьякуя следует за ней, осторожно и гордо держа в объятьях свое сокровище. Он не сомневается, что Ичиго одобрит его выбор имени, ведь она и дочь — те, кто принесли настоящий рассвет в его долгую закатную жизнь.