***
Вокруг пестрели разные образы, так много, что по первости сложно было уловить какой-то конкретный, но, приглядевшись, удалось. Вот родные ворота ладожского посада, Олег въезжает на людную площадь. Все ликуют, подбрасывают шапки. Вот рядом мелькают дружеские лица, Вадимир радостно приветствует, рассказывает, что поддерживал в княжестве порядок, надеялся, что он вернется. Олег, кивая себе за спину, ведает всем, чьими стараниями он жив. И тогда воевода с уважением кланяется и робко прячущемуся за Олеговой спиной ведуну.***
Пир горой, может, в честь возвращения, может, в честь свадьбы, а может, и то и другое. Серёжи рядом нет. Забоялся шума и народа и ускользнул куда-то. Олег находит его под крепостными стенами у реки. Обнимает за плечи, приободряет, Серёжа неуверенно улыбается, но все же смеётся, отвечает на поцелуй. На нем уже не та простая белая рубаха да пояс, а одеяния, подобающие суженому князя. И это ему жуть как идёт. Ему все идет, его ничто не портит. За руку идут в княжеский терем, их терем. Бревенчатые стены, широкая постель со звериными шкурами и мягкими одеялами. Две фигуры сплетаются в свете почти догоревшей лучины. Молодые, влюбленные, нежные, души, не чающие друг в друге. И наконец на своем месте.***
Серёжа из терема почти не выходит, опасается, привыкает к людям, к шуму, чуть тоскует по своим дубравам и лесному раздолью. Но дом быстро начинает напоминать чем-то его избу, те же травы, амулеты, только просторнее гораздо и о делах домашних беспокоиться совсем не нужно, на то полон двор прислуги. А Олег, хоть весь в делах княжеских, да только все одно, в любую выдавшуюся минуту домой бежит, вьется вокруг, окружая своей заботой.***
Гридница нынче пустует, только из маленьких окошек прорывается тусклый дневной свет. Олег сидит на лавке возле длинного стола, растянувшегося во всю длину просторного помещения. Воевода, перемазанный в саже, стоит в дверях, докладывает: — Пострадавших нет. Повезло, что конюшня не вспыхнула, совсем рядом ведь была. А так пепелище уже заливают, скоро станут завал разгребать, — замолкнув ненадолго, почесывая светлую бороду, он продолжил, сочувственно выдыхая. — Священник, конечно, сильно опечален. Надеется, что хоть что-то из церковных убранств уцелело. Ну да, в ближайшее время жди, придёт на поклон новую церковь просить. — Добро, — кивнул Олег, хмурясь, — пока пускай в часовне слободской обоснуется, а к осени и храм новый отстроим. — Слушай, княже, может, сморожу глупость, но тебе не кажется, что что-то нечисто с этим пожаром? — Проходясь по комнате, протянул воевода задумчиво, — слишком уж неожиданно. Князь вымученно усмехнулся, морщась от въевшегося в одежду и волосы запаха гари. — А разве же пожара ожидать можно? Вечно вспыхивает, когда меньше всего ждешь. — Я ни на что не намекаю, княже, но не стоит ли тебе повнимательнее присмотреться к своему благоверному? — Ты к чему клонишь? — Ну как? Не странно ли? Ты привозишь в город язычника, не проходит и недели, как сгорает церковь. Олег чуть от возмущения воздухом не подавился. Церковь догорела к рассвету, а вот распереживавшегося за него, за город, ведуна пришлось успокаивать все утро. Убеждая, что это вовсе не дурной знак, а просто глупая случайность, отгонять призраков прошлого, полыхающих в памяти пламенем, что когда-то уничтожило его родную деревню. Только сейчас удалось уговорить его поспать, а не броситься сию же минуту варить мазь от ожогов в помощь тем, кто поранился, борясь с огнем. Подозрения воеводы просто вывели из себя. — Ты думаешь, что мелешь?! — Вспылил князь, стукнув кулаком по столу, — вроде умный мужик! Ты кого подозреваешь?! Я ему как себе доверяю. Не смей винить его! Даже думать про него плохо не смей. Вадимир поднял руки примиряюще: — Что ты, княже, я же не про то. Ты не подумай. Я же говорю глупость, — и, расплываясь в улыбке, непринужденно продолжил. — Да наверняка дьякон свечки на ночь потушить забыл, сквозняк из окошка подул, загорелся ладан, да и вспыхнуло все само собой. А что колдун в то же время объявился, то совпадение просто. Не слушай меня, дурака. — Ведун, — жёстко поправил Олег, — он не колдует, только грядущее ведает и людей лечит. — Да, конечно, княже. Не серчай, я же не со зла, — торопливо раскланялся воевода, направляясь к выходу. — Чтоб я больше таких подозрений не слышал! — Вслед властно заключил князь. Олег шумно выдохнул, устало прикрывая глаза, и направился из пустующей гридницы в жилую часть терема. Но за дверью в тусклом полумраке его уже дожидались. Серёжа взволновано налетел, вцепляясь в предплечья. По отчаянно напуганным глазам видно — слышал весь разговор. — Я этого не делал. Олег, ты же знаешь. Я бы никогда... — запричитал он. Олег только, раскрывая объятья, притянул к себе, целуя в макушку, стал гладить по голове и шептать ласково: — Я знаю, знаю, душа моя. Все хорошо. Ты ни в чем не виноват.***
Снова ночь. Обнесенный высоким частоколом княжеский двор. На крыльце и по высокой лестнице, окружая вход, толпятся люди. Немного, меньше десятка. Ратники из варяжской сотни, самые приближенные к воеводе. А у двери и сам Вадимир. За его широкой спиной мелькает сухой старикашка в темной рясе, священник, лишенный пристанища. Олег замер в дверях, напряжённо окидывая взглядом незваных гостей. Выбрали же они самый темный час. Да и его гридей ни в тереме, ни на дворе не видать, словно отослали их нарочно. В груди билось дурное предчувствие. За спиной Сережа, босой, в одной рубахе до колен и с распущенными волосами, прижался к его спине напряженно. — Что за собрание? Не спится вам? — властно произнес князь жёстче и серьезнее обычного. — Не спится, княже. Всё за тебя тревожимся, батюшка милостивый, — охотливо отозвался воевода, чуть склоняя голову. — Уж прости, что такой поздний час, но беда стряслась и решать ее скорее надобно. Слухи нехорошие ходят. Вот и пришли мы пресечь их, так сказать, на корню. — Что еще за слухи? — Что оморочил тебя колдун твой. Что княжишь ты, с тех пор как воротился, не своей волей, а по указке его лесных идолов. — И что же, ты веришь в эту чушь? — Ты пойми, Олег, я же тебе блага желаю. Нет у тебя друга преданней меня. Вдруг правда, а ты ничего и не подозреваешь? Со стороны-то, поди, виднее. Но это поправить просто. Я с отцом Феофаном посоветовался, — кивнул он на молчаливого старца в рясе, — покрестим ведуна, идолов его и прочую пакость сожжем, тогда чары, если и были, то спадут. Кулаки сами собой сжались, мышцы медленно налились сталью, а в груди разгорелся гнев. Олег рявкнул так, что ближайшие дружинники, теснившиеся у крыльца, даже отступили на шаг, опуская глаза, казалось, готовые повиноваться. — Не бывать тому! Еще чего удумали. А ну пошли вон все со двора! — Отдай ворожея, Олег, не дури. Мы ж его обижать не станем, коли слушаться будет, — раздался басистый доброжелательный голос воеводы. Но в его тусклых глаза не осталось и намека на добрые намерения. Тут заговорил священник: — Одумайся, князь! Кого в своей постели пригрел. Ладно, не девка, так еще и нечисть. Вон, глаза желтые, бесовские. Целыми днями в тереме прячется, не иначе как света божьего страшится. Видит бог, он церковь поджег! Кому еще кроме него? Но есть управа на языческую погань! Святая вода да молитва. — Я сказал, пошли прочь со своим крещением и молитвами! Я пока еще тут князь. А за то, что дерзнуть посмели, я вас всех в подземелья крепостные засажу. — В подземелья? — Наигранно удивился воевода. — А что же ты, Олег, креста православного бояться стал? — И, обращаясь к своим воинам, громче продолжил. — Братцы, никак все правда? А то что церковь сгорела, то знак был. Спасать князя надобно от бесов, — и снова обращая прямой холодный взор на князя, проговорил. — Кажется, крещением не обойтись, слишком сильны чары. Может, надежнее подлого ворожея жизни лишить? Серёжа, вжимаясь в спину, весь дрожал, но все равно заполошно зашептал на ухо: — Не спорь, прошу, главное ты живи, они же и тебя могут. А я ничего. В следующей жизни боги обязательно нас сведут. Только не перечь, умоляю. Я тебя больше жизни люблю. Олег не думал и двинуться с места. Скорее сам жизнь отдаст, но сбережет. В сознании полыхало гневом от несправедливости всего происходящего. Зачем Вадимир это устроил. Людей, вон, своих подговорил. Может, подкупил, а может, зубы заговорил так, что они этим мятежом еще и на благо стараются. В пелене накатившей ярости мелькнула догадка. Он же специально выводит из себя. Давит на слабое место, посягает на самое дорогое. Не потому что верит в ворожбу, а потому что знает, что не стерпит Олег. Не то что крестить, и пальцем ведуна тронуть не позволит. Раньше не на что давить было, а с появлением Серёжи понял, как в угол загнать. Может, и церковь воевода сам же поджог, чтоб переполох посеять в народе. И цель его вмиг стала понятна. — Никак ты править удумал? Свергнуть решил? — Тут же оглашая догадку, выпалил Олег, чувствуя, что появилась надежда. По хищному прищуру понял — угадал. — Так правь! Дай только нам уйти, и правь сколько захочешь, — запалисто проговорил Олег, готовый отдать все, лишь бы отвести беду. Воевода, шагнув ближе, отозвался, понижая голос, отбросив маску на пару мгновений и заговорив, кажется, впервые в жизни честно, без притворства, чуть разочарованный догадливостью Олега: — Ну, этак всегда. Сейчас отречешься, народу мои порядки не по нраву придутся — обратно позовут, а меня на кол?! Али ты сам передумаешь да воротишься? — Даю слово, ты нас больше никогда не увидишь, клянусь. — Олег, не верь ему, — причитал за спиной Серёжа. — Никогда, говоришь? — Вадимир усмехнулся, сделал еще шаг на встречу. Олег уже протянул руку, чтоб скрепить договор, но воевода, хватая за плечи отработанным движением, резко дал коленом под дых. Олег согнулся, заваливаясь наземь. А воевода, ухватив ведуна за рубаху, дернул на себя, небрежно приложив головой о низкую дверную притолоку, бросил к ногам ратников. — Князь от ворожбы коварной из ума выжил. Держать его крепко-накрепко, — приказал он. А сам присел перед раскинувшимся на грубых досках ведуном, с любопытством вглядываясь в желтые глаза, полные страха, катящиеся по щекам слезы и кровь, стекающую из разбитого лба. Гаденько улыбаясь, он спросил: — Ну что, выбирай, язычник поганый, крещенье водой или огнем? Серёжа, размазывая кровь, озлобленно скалясь плюнул ему в лицо. Воевода брезгливо вытер щеку, поднялся на ноги, усмехаясь: — Так бы сразу и сказал. И обращаясь к кому-то внизу высокого крыльца, повелел: — Закладывай костер.***
Олег бился как бешеный зверь, сдерживаемый сразу тремя ратниками. — Смерды проклятые, сволочи! Всех убью, в клочья разорву, хоронить нечего будет! Изменники паршивые! — Неистово вырывался он из мёртвой хватки, оглашая двор своими угрожающе рычащими криками. Ему охотно верилось: порвет каждого, только вырвется, потому держали, что есть силы. Серёжа только стискивал зубы, жмурясь от боли и страха, держась за руку ратника, что за волосы волочил его по земле. Чувствовал: ничего ему уже не поможет. Ничего уже не поможет им. Умирать страшно. Но если на то воля богов, если это сбережет Олега — он готов. — Князь, не тревожься, ты-то не виноват, околдовал тебя этот лесной ведун. Обманул. Ты не смотри, что он такой пригожий да пугливый, это он с виду. Все мы порой ошибаемся в людях. Бывает, веришь кому-то и не подозреваешь, что человек только свои цели преследует. — Подонок, оставь его! Он же ни при чем, это только между мной и тобой! Что, ты мне вызов бросить боишься?! Все чужими руками! Трус! Вот ты кто! — Как ни при чем? А церковь из-за кого сгорела? Что ты, княже, какие у нас с тобой споры? Какой вызов? У нас все миром выйдет. Избавимся от всей этой языческой чепухи, как церковь отстроишь, сходишь причастишься и дальше править станешь. Будешь не идолов лесных, а умных людей слушать и во всем соглашаться, если жизнь сохранить хочешь. — Сукин ты сын. Сейчас же останови все, и твоя смерть будет не так мучительна, — не унимался Олег. Его хотят свергнуть — пускай! Но Серёжу-то за что?! Снова он страдает безвинно. Вадимир выдохнул и покивал головой. — Друга жизни лишить из-за такой ерунды! — Укоризненно проговорил он, — словно подменили тебя! Неужто наш Олег и правда погиб тогда, а это не князь, а подменыш! — Огласил свой вывод воевода. Слыша треск факелов и надрывные крики Олега, Серёжа жмурился, до крови впиваясь зубами в губы. Отойдя от испуга, он начал вырываться, цепляясь руками за траву и царапая сырую землю, на что плечистый варяг только сильнее дернул за волосы. Серёжа не сдержался. Вскрикнул. Олег, остервенело рванув, вывернулся из захвата, столкнул с лестницы преграждающего путь ратника, а у другого, зазевавшегося, из ножен выхватил меч. Сбежав с крыльца, он взмахом лезвия очертил в воздухе круг, заставляя подоспевших ратников опасливо отскочить в стороны, и бросился к Серёже. Оставалась жалкая пара шагов. Глаза их встретились. Накатило облегчение. На миг даже показалось, что все еще может закончиться хорошо, но вдруг Олег почувствовал режущую боль в спине. Дыхание сперло. Он медленно опустил взгляд. Лезвие меча вышло из тела в районе живота. На языке почувствовался привкус метала. В глазах все поплыло, уши резанул ужасающий вопль Серёжи. Он рухнул на землю, чувствуя, как вместе с хлынувшей кровью из него выходит жизнь. Теперь уже наверняка. Последнее, что видел — бледное лицо с желтыми, как лютики, глазами, полными слез. Последнее, что чувствовал, — как родные руки гладили по щекам, зажимали рану, и как медные, слипшиеся от крови волосы щекотали лицо в самый последний раз. А потом наступила темнота.***
Темнота отступала мучительно медленно. Сердце колотилось. То, что он чувствовал там, в свою последнюю секунду, стискивало горло ледяными путами, не давало вздохнуть. В глазах постепенно прояснялось. Тусклый свет из приоткрытой двери, очертания печи, запах сухих трав, а рядом он. Все так же сидел, сжимая его руки, и глядел тоскливо своими глазами-омутами. Серёжа. Целый и невредимый, только сильно заплаканный. Олег несдержанно подался ближе, жадно сгребая ведуна в объятья. Прижимая к себе как самое дорогое, гладил по мокрым волосам, вжимаясь в макушку, чтоб почувствовать, чтоб убедиться, что рядом, что в безопасности, что его никто у него не отнимет. Но ужас от увиденного, пережитого все еще стучал в висках. Сложно было осознать, что он не погиб там, в собственном городе, почти в своем доме, на руках у своего возлюбленного, которого так и не смог защитить от подлых заговорщиков. А что все еще жив. Что далеко оттуда. Что всего этого не было. Пока. В голову не пришло гадать, разбираться, как вообще Серёже удалось показать ему все. Неважно как, главное, что показал. Оцепенение еще долго не отпускало. Они сидели, слушая общее дыхание и постепенно успокаивающееся сердцебиение. Серёжа притих, привалившись к его груди, и все гладил ладонью под ребрами в том месте, где в видении Олег получил страшную рану от меча воеводы. А потом, остановившись на мгновение, тяжело выдохнул и обреченно проговорил: — Теперь понимаешь? Я твоя погибель. Я не хочу, чтоб ты умирал из-за меня. Поэтому ты должен вернуться восвояси, жить как раньше, только так все обойдется, все ведь из-за меня. А мне лучше одному, подальше от людей. Я несу одни лишь беды. — Всхлипнул Серёжа, стирая вновь начавшие катиться по щекам слезы рукавами грубой рубахи. — Почему все, кого я люблю, должны умирать? — Да не в тебе же дело, — наглаживая по щекам и сцеловывая остатки слез, ласково проговорил Олег. — А в ком еще? — Это все Вадимир — чуть ли не прорычал он это имя, в секунду ставшее ненавистным, — скотина. Власти захотел, и меня со свету изжить. — А может... — глазах князя вспыхнула страшная догадка, а с губ сорвался нервный смешок. — Я ведь думал, что я невезучий. Что вокруг меня вечно беды. То леса с колокольни обрушатся, чуть меня с гридями не придавив. То на пиру дружинник, что подле меня сидел, ел и пил, слег, захворал и умер. То воевода новой тропой Белозеро обойти предлагает, а мы на отряд новгородцев напарываемся. Вот же... Пораженно качая головой и зарываясь рукой в волосы, выдохнул князь. Вот так живешь и дальше собственного носа не видишь. — Кажется, это все не случайно, кажется, меня давно со свету изжить пытаются. Зато теперь понятно, откуда черенок ладожской стрелы. Догадываюсь, кто именно ее выпустил. Как я раньше не видел. Я ведь ему верил... — Выходит, я тебя чуть на верную погибель не отправил?! — Закрыл лицо руками юноша, — да что я за ведун такой бестолковый, ничего не понимаю, ничего не умею. Вот дед мой был... а я бестолочь. Ни одно видение понять нормально не могу. Олег обнял, гладя по голове: — Ну-ну. Прекрасный ты ведун. Не отправил же? Все хорошо. Вместе мы со всем разберёмся. Ты только не молчи. Ты больше не один, не надо в одиночку страдать. Я рядом. Помнишь же, я слово дал, что не оставлю. Серёжа, привалившись щекой к груди, выдохнул: — А что делать-то? — Как что? — Отозвался Олег, успокаивающе-ласково приглаживая спутанные рыжие пряди, — видать, не судьба мне в Ладогу воротиться. — А как тогда? — растеряно поднял голову ведун, а Олег продолжил, перебирая его руку в своей: — Князь Олег погиб в том бою, от смертельных ран. Тогда все закончилось. Я жив только благодаря тебе. Ты подарил мне второй шанс. А значит, жизнь моя и сам я принадлежу тебе одному. — И прижимая к себе поражённо моргающего ведуна со снова заблестевшими от слез глазами, заключил: — К черту княжество. Оно и слезинки твоей не стоит. Тут останемся.