Поместье сбывшихся надежд

      За несколько дней до отъезда слуги постарались на славу, чтобы дом на праздники сохранял и преумножал атмосферу уюта и радости от приближавшегося события. Поверить только, как быстро пробежал год! Снова загадывать желания, верить в чудо и исправно вести себя в течение 365 дней, чтобы довольно подводить итоги и делиться достижениями с близкими за богатым праздничным столом.       Стол Вадима Александровича Шварца не сдавал позиции и служил лучшим воплощением достатка горделивого и обеспеченного хозяина. Сделки были закрыты на отлично, и прекратившиеся 30 декабря торги на бирже сулили много хорошего в наступающем году. Прибыль возрастала вместе с уверенностью в завтрашнем дне, а обещанные административные и финансовые реформы в компании принесут долгожданные плоды к концу второго квартала: стоит лишь подождать, и дать плодам тепло, влагу и заботу.       Но более дел финансовых Вадима согревали дела семейные. Внутри он по праву считал Максима частью своей семьи, потому как и он, и Лариса Сергеевна приглашены к столу, величавому и ломящемуся от зимних салатов, нескольких видов горячего и охлажденных в морозильной камере игристых вин и коньяка.       Артур забрал обеих женщин: и Ларису Сергеевну, и Елену Павловну. После обеда водитель, обменявшись подарками и поздравлениями, отбыл в город к заскучавшим жене и детям. Сгущалась ночная пелена. Дорогу к поместью сильно занесло, и через окна на первом этаже собравшиеся в зеленой гостиной гости и хозяин слушали тоскливый вой, тонувший в бешеном буране.       Лариса Сергеевна надела лучшее из своего гардероба. На ноябрьский День Рождения сынок вместе с ней выбрал парчовое платье модного в том сезоне золотого цвета. На спинке скрывалась потайная молния, а V-образный, несколько шаловливый вырез молодил темноволосую женщину. Парикмахерские работали до обеда, и по хорошей договоренности удалось попасть на последнюю свободную в этот день запись. Теперь завитые и уложенные в диковинную прическу волосы сияли в теплых лучах хрустальной люстры и бра, чей свет переливался в старинных украшениях Елены Павловны. Мать Вадима по-настоящему поразилась выдержке и языку Ларисы Сергеевны, лишенному неблагозвучных «эээ» и «ааа», лишенному слов-паразитов и бранной лексики. Женщина, конечно, продолжала вздергивать маленький и припудренный носик, осыпая вопросами мать Максима. Ее голову венчала шляпа на английский манер с настоящим страусовым пером, о подлинности которого она рассказала всем и каждому. Пурпурное платье с пайетками облегало худое тело, пелерина из меха серой норки прятала и согревала костлявые плечи.       — Так вы не работаете? — спрашивала она, незаметно поправляя тугой лиф с накладками.       — Пока нет, — мирно отвечала Лариса Сергеевна. — Но нужно искать работу. Не сидеть же мне на содержании сына, верно?       — А почему бы и нет? Долго ли будет продолжаться, что мы нянчимся с детьми до их пенсии? Мы становимся развалинами, с нас сыпется песок, а они до сих пор клянчат деньги, — без обиняков высказывалась Елена Павловна.       — Ваш сын, как видно, помогает вам. Как и мой, конечно же.       — Иначе и быть не может. Максим приятный молодой человек. Рада, что именно он победил на том конкурсе, — гордо заявила мать Вадима и расправила затекшие лопатки.       Обе женщины откинулись на прочную спинку дивана, обтянутого зеленым атласом. Перед ними, в креслах с гобеленами, расселись сыновья, все время беседы женщин перекидывавшиеся взглядами, полными томления и жажды. Из другой гостиной доносился оживленный гогот какаду, а у разожженного камина спокойно дремал Маркиз. В воздухе поместья лениво разливались запахи изысканной европейской кухни.       — А что думает Максим насчет обучения? Поедет по осени в Москву? — задалась резонным вопросом мать Вадима.       От неожиданности Андреев поперхнулся. Слава богу, тарталетки с икрой и гусиной печенью, которые чрезвычайно нравились Елене Павловне, не полезли обратно. Парень, как плененный фриц, поднял руки и громко прокашлялся.       — Я не хотела смутить, вы не подумайте, Максим, — озабоченно произнесла женщина.       — Все в порядке, правда. Увлекся вашим разговором, и еда попала не в то горло, — успокоил всех парень.       — Интересно знать, сколько же их у тебя, — чуть слышно иронизировал Вадим.       — Что ты там гундишь? — поинтересовался Максим, прекрасно расслышавший пошлую колкость.       — Ты лучше ответь на вопрос. Мне вот тоже очень интересно.       — И мне, Максик. Хотя и у нас в городе есть Академия, правда ведь? И там можно учиться, совмещая с работой, — вступилась Лариса Сергеевна.       — Попробуйте этот бутерброд. Обожаю форель, Ларочка, — по-свойски обращалась мать Вадима, подвигая тарелку с закусками. — Ну куда же без аперитива? Мы уже и по бокальчику пропустили, да? — игриво засмеялась она.       Лариса Сергеевна, стыдившаяся своих простеньких, незамысловатых туфелек на шпильке, серебряных браслетов, купленных еще в далекие нулевые, нервно заерзала на диване.       — Я сказала что-то не так? Почему все так реагируют на мои реплики? — возмущенно вопрошала Елена Павловна.       Максим вместе с матерью покраснели, в отличие от хозяина поместья. Тот властно взирал на мать, пытаясь подавить ее прыткость и бойкость взглядом, сжигавшим визави так, как Архимедовы зеркала, по легенде, сжигали вражеские корабли.       — Мама! Сегодня ты особенно общительная, — сделал замечание Вадим.       — Не придумывай, Вадик. Я болела, потом вот за тебя переживала. Ты думаешь, я не слежу за новостями? Кажется, Нора заступилась за тебя. Поменьше бреда стало вылезать из всех щелей.       — А кто такая Нора? — решила уточнить Лариса Сергеевна, слабо понимавшая запутанную генеалогию и семейные дрязги семейства Шварц.       — Дочка Машки. Эта дура увела у меня единственного мужа и получила наш дом! Наш дом, понимаешь? Я его обставляла, я его и выбирала, а она! Дура просто. По ее наводке все СМИ бросаются на тебя, а мы беднеем. Чего она хочет добиться? Вот чего? — краснела как помидор Елена Павловна. — Не понимаю я этого!       — Не волнуйтесь вы так, Елена Павловна, — успокаивал ее Максим, пододвинувшийся ближе к дивану. — Ей это еще аукнется. «Принцип бумеранга», может, слышали?       — Чтоб ей этим бумерангом по пустой башке!       — Мама, ну хватит! Будь сдержаннее, — попросил Вадим.       — Ненавижу ее. Ненавижу, — шипя, отозвалась мать. — Ладно, черт с ней. Вернемся к обучению Максима.       Находивший на берег шторм, казалось бы, миновал незащищенные деревянные лачужки. Теперь же он с еще большей силой напирал, раздувая и разгоняя тяжелые тучи порывистым ветром.       — Без образования в наше время никуда. Слава богу, что Вадик отучился, слава богу.       — Согласен с Вами, Елена Павловна, — неуверенно продолжил Максим. — Но я работаю и как-то не горю желанием уезжать в другой город. А заочно…Разве это учеба?       — Не учеба, разумеется. Тем более в твоем случае, Максим, — закивала женщина. — А работа что? Вадик, все настолько серьезно?       — Что? — удивился мужчина, демонстративно задремавший в кресле.       Веки не сразу приоткрылись, сложенные на груди руки оставались в том же положении, пока сознание его медленно возвращалось к теме разговора. Мать всегда была чересчур многословна, и, вспоминая вчерашний визит к Ларисе Сергеевне, Шварц знал, как, должно быть, даже она устала от постоянного щебетания Елены Павловны.       — Мама, может отложим это? Я хочу поговорить с Максом о делах, — нарочито приятельски обратился к парню он. — Поднимемся в кабинет?       — Дела в такой праздник? Немыслимо! Просто немыслимо! Вадик, где ты набрался такого? — всплескивала руками мать.       — Жизнь научила, мама, — коротко ответил он и силой приподнял Максима. — Пошли.       Пожав плечами, тот не смел ослушаться приказа. Оба, как и их матери, принарядились по случаю торжества. Через несколько часов, по заведенному в поместье обычаю, пригласили бы ко столу, и до этого времени Вадим хотел отдохнуть в более приятной компании. Максим сверлил взглядом темно-синий смокинг Шварца, замечал, как сгибаются и разгибаются мощные атлетические ноги, представляя крепкие сухожилия и мясистые мышцы.       Мужчины проникли в полутемный кабинет. Вокруг значились следы последнего пребывания: окна оставались незашторенными, из-за чего внушительная, крепкая мебель озарялась легким лунным светом. Тем не менее Вадим решил зажечь настольную лампу и торшер.       — Зашторь, Макс, — мягко произнес он.       Максим потянулся к громадным шторам, и сиреневая сорочка из ткани Оксфорд будто намеренно вылезла из брюк. Проголодавшийся Вадим невозмутимо наблюдал за резкими, короткими движениями парня, зашторивавшего окна, но более всего не отводил глаз от белоснежной обнаженной поясницы.       — Закурю. Ты ж не против? — с легким нахальством спросил Максим.       Однако вопрос, судя по интонации и выражению лица, казался риторическим. Парень знал, что Вадиму будет трудно отказать, и Шварц равнодушно пожал плечами, подтвердив догадки Макса.       — Как вы только такое курите, — пробубнил мужчина в кулак, облокотившись на дубовый стол.       — Лишаешься такого удовольствия, — хихикнул Максим, выпустив легкий клубящийся пар.       — Иди ко мне, котик, — ласково подозвал Вадим.       Максим и не думал сопротивляться. В короткий миг он оказался на коленках любимого, продолжая парить и следить за нервной дрожью мускулов на лице хозяина поместья. Смотреть, как тот внутренне злится, но не решается противодействовать бесенку, доставляло сущее наслаждение. Вадиму же нравилось чесать того за ушком. В ответ раздавалось глубокое «мурр».       — Первый совместный Новый Год. Сколько мы знакомы?       — Три месяца. В октябре пришел вроде как, — быстро сообразил Максим.       — Обалдеть…Время бежит слишком быстро.       — Да ладно тебе. После января будет февраль, а там уж и до весны недалеко. Солнышко, капель, подснежники. У нас недалеко от дома есть целая поляна подснежников. По весне всегда с мамой ходили смотреть, как просыпаются ото сна, — с интересом рассказывал парень.       Вадим крепче прижал горячее тельце к мощной груди, в которой рьяно стучало сердце. Волны звуков неведомым образом передавались и Максиму, из-за чего он немного подрагивал, а его собственное сердце словно старалась войти в один ритм с сердцем мужчины.       Вдалеке ухал древний филин, сообщавший на всю округу, кто же является настоящим хозяином огромных угодий. Лунный свет более не проникал в кабинет с чуть теплящимися батареями. Вадим не отпускал парня, и греясь об него, и вдыхая чудесный аромат коротко стриженых светлых волос.       — Чем пахнет? — смеялся Максим над очередным демонстративным вдыханием.       — Полем…Лавандой…Полем из лаванды. Когда я путешествовал по Франции с университетскими приятелями…       — У тебя когда-то были приятели? — сыронизировал Макс.       — Послушай, котик. Не перебивай. Иначе… — и острые ногти мужчины впились в ткань рубашки, достигнув нежной ангельской кожи.       — Слушаю-слушаю!       — Так вот…Когда мы путешествовали по Франции с университетскими приятелями, то заехали в небольшой городок на юге. Кажется, где-то в мае. Недалеко от Лилля есть маленький-маленький городок, почти что деревня. Нам даже подумалось, что это и есть деревня. Но нет, представь себе, это был настоящий город. Вот там я впервые увидел огромное поле и высящуюся лаванду, питавшуюся ярким полуденным солнцем. К вечеру пошел дождь. Вдоволь он напоил ее. А потом…       — Что потом?       — Я узнал, что самолет отца разбился. Он летел в Париж на деловую встречу. Через несколько дней мы договорились увидеться и провести время вместе. Наедине. Только он и я.       — Мама и папа уже тогда были в разводе? — хрипловато вопрошал Максим. — Извини, что допытываюсь, может.       — Все нормально, — слегка поникшим голосом ответил Вадим. — Нет, правда. Все нормально.       Вдруг мужчина умолк. Продолжать рассказ, поведанный уже десятки раз десятку различных людей, даже не таким близким и дорогим, как Максим, оказалось проблематично. Шварц вновь почувствовал предательское ощущение накатывавшей истерики. Вспомнилось спешное возвращение в Россию, закрытый гроб, скандал любовницы и матери на поминальном обеде, дележ наследства и долгое, долгое лечение Елены Павловны в швейцарской клинике, о котором знали лишь самые проверенные люди.       Этакие темы всегда оказываются не к месту, и нужны недюжинные психические и физические силы, чтобы спокойно, в некоторой степени буднично, сухо сообщать о таких подробностях непростой биографии. С одной стороны, каждая семья рано или поздно проходит через смерть, а после и череду смертей. Когда-то люди рождаются, и немудрено, что наступает момент, когда Творец призывает их к себе. С другой стороны, как не готовься к этому, а внезапности у смерти не отнять. И хоть ты знаешь о раке четвертой степени, и хоть тебе почти сто лет, и хоть ты злоупотребляешь алкоголем, и хоть ты работаешь на опасном предприятии, никогда не знаешь одного: когда же дряблая старуха с вострой косой сопроводит тебя или близкого по пути к Нему.       Разумеется, и Вадим Александрович Шварц, и его мать не могли предполагать, что молодой, поджарый и румяный Александр так скоро отправится к праотцам. И тяжелое сознание грубой, унылой истины, что никогда нельзя с точностью до минуты, часа, дня предугадать, когда же наступит этот горестный миг, угнетало. Но это же и заставляло мужчину ценить маленькое личное счастье, обретенное вновь с появлением в жизни коротко стриженного, задорного, исполнительного паренька и просто любимого «котика».       — Может быть нам съездить как-то на его могилу? Ну вместе…Интересно посмотреть, — неожиданно и для себя, и для Вадима выдал Макс.       — Ты уверен? — недоверчиво уточнил хозяин поместья.       Максим твердо закивал. Шварц в который раз провел рукой по спине парня, ощущая, как постепенно исчезает дрожь и страх, прежде не покидавшие его. Кажется, Максим начинал привыкать или вообще привык, хотя нередко тот избегал контакта глаз, в особенности контакта долгого.       — Обсудим это обязательно. Много у нас планов на самом деле. Но не будем о грустном. Праздник все-таки.       — А что за планы такие и почему они грустные? — полюбопытствовал Максим, вскочивший с колен мужчины.       — Все-то тебе знать надо, хитрец. А вот и не скажу, — дразня, ответил Вадим.       — Ну, пожалуйста, Вадим…Вадик, скажи. Можно же тебя так звать? Вадиком можно?       — Можно, котик, — ухмыльнулся он.       Руки парня соприкоснулись, как на известной картине Дюрера, изображавшей руки молящегося. Ему было до жути интересно, что же за это планы, тем более в самом начале нового календарного года. Вадим, известное дело, человек занятой и предприимчивый, но только ли о бизнесе может идти речь? Или о чем-то больше? А если о большем, то о чем же?       Множество вопросов терзало пытливый ум парня. Сколько бы он не умолял, сколько бы не округлял бездонные, очаровательные глаза, но хозяин поместья оставался непреклонным. Мужчина отхлебнул холодного виски и утер шершавые губы.       — Будем праздновать вдвоем? Вроде пора садиться за стол, — задался вопросом Максим.       Теперь руки оказались сложенными на груди, а взгляд парня выражал не просьбу, а неодобрение. После историй о семейном пристрастии к алкоголю, после «запоя», очевидцем которого стал он сам, Макс не хотел пропускать таких вроде бы невинных, незначительных осушений бокалов с горячительным разной крепости.       — А почему бы и нет? Неудобно только перед твоей мамой, но моя-то ее уболтает. Пускай кумушки наговорятся вдоволь. Дмитрий им составит компанию. Одного все возраста почти. И темы у них почти одни и те же. Старческие болезни, восхищение прошлым и жалобы на молодежь. Я, кстати, если не знал, тоже молодежь. Дмитрий критикует и меня, представь себе.       Максим, слушавший эту очаровательную речь, подкрался сзади, чтобы схватить прятавшуюся за спиной мужчины бутылку. Вадим без особого сопротивления отпустил виски. Тому предстояло занять прежнее место, отведенное для всего алкоголя в кабинете – в глобусе.       — Пошли-пошли. Хватит быть сычем. Вадик, ну пошли же ты. Сколько мы тут торчим? Полчаса. Не меньше. Пойдем?       И все-таки Шварцу сильно не хотелось возвращаться к матери, к дворецкому, к присоединившимся к ним Марку и Марте Петровне. Не предубеждения и не неприязнь диктовали свою волю, а лишь одно единственное желание любоваться красотой Максима. Однако стрелки в часовом шкафу безразлично спешили вперед. Пробило десять вечера. Безостановочно тикали сумрачные часы, бежали их секундная и минутная стрелки, и Максим настойчиво обращал внимание мужчины на время.       — Пойдем. Не отстанешь же, — в конце концов сдался Вадим.       Он довольно хмыкнул и шлепнул парня по упругой заднице, обтянутой клетчатыми брюками. Вадим особенно настоял на том, чтобы при любой возможности он мог любоваться на сладкие формы помощника. Лучших брюк, чем эти, в которых удалось бы понравиться прихотливому мужчине, не сыскать и во всем свете. Впрочем, Максим не слишком и сопротивлялся просьбе-приказу начальника. Как никак, он даже платил зарплату, и именно в таком статусе (начальник парня) и обрисовывал остальным их взаимоотношения. Лишь вечно-подозрительный и прожжённый жизненным опытом дворецкий рисовал в воображении нечто неприличное, но тем не менее допустимое. «Хозяин – барин» - звучало в его голове при всякой подобной мысли.       Вадим и Макс вернулись в столовую, где давно осели слуги и приглашенные матери. Елена Павловна скромно слушала рассказы дворецкого о Феликсе Генриховиче, о его последних годах жизни. Во взгляде и резко изменившейся манере держаться читалось настоящее раскаяние и сожаление. Временами такие эмоции захватывали и Вадима, хотя тот, разумеется, давно обжился в поместье и не чувствовал себя виноватым. Дом и земли перешли к нему заслуженно, и на то была воля усопшего. По собственному признанию Дмитрия, он особенно настаивал и рекомендовал Вадима Александровича. Наверняка, и сам дедушка Феликс был не против. Кому еще отдавать в пользование такое хозяйство? Кто сможет навести порядок в прохудившемся имении? Только он. Знал это и Вадим, и Дмитрий, и покойный Феликс Генрихович. Знали и собравшиеся за длинным столом, в отражении которого переливались янтарные отблески бра и люстры.       Богатый стол заметно уступал тому, что сервировали на День Рождения. В этот раз обошлись без скандинавских морепродуктов, супа из улиток, ограничившись несколькими салатами, обязательным горячим, заливным говяжьим языком, холодцом с хреном, бужениной, французскими игристыми винами и крепким армянским коньяком. Марта Петровна попросила откупорить «Арарат». Вместе с дворецким они закусывали лимоном и горьким шоколадом. Максим же постоянно одергивал хозяина поместья, то и дело норовящего дотянуться до округлой, как формы юной девы, бутылки с вином. Ни вино, ни коньяк, ни даже вишневый мед, которым решили угоститься Елена Павловна с новой подругой, не достались Шварцу.       — Вот вам компот, вот сок. Вам налить, Вадим Александрович? — ехидно спрашивал Максим.       Мужчина молчаливо отбивал какой-то ритм, походящий на военный марш. Если парень повторял один и тот же вопрос, то пальцы начинали стучать громче. Остальные, мило беседовавшие друг с дружкой, разбившись на группы, изредка поглядывали на закипавшего, как чайник хозяина.       — Налей ты уже компота сраного. Надоел, — проворчал мужчина, съехавший в дорогом кресле.       — Вадим Александрович, не делайте так. Антикварная мебель не любит такого елозанья, — по-отечески сделал замечание дворецкий.       — В самом деле, Вадим Александрович, чего вы так расстроились? Максим не дает вам выпить? — добродушно рассмеялся Марк, отрезавший себе и дамам кусочки языка.       — Мне, пожалуйста, побольше. Уж очень интересно попробовать. Вадик нахваливал своего повара, — вставила Елена Павловна, так и не снявшая экстравагантной шляпы с торчащим пушистым страусовым пером.       — Держите, Елена Павловна.       — А почему вас не взяли в мой ресторан? Что сказал шеф? — поинтересовалась женщина, хищно рассматривая свою порцию языка. — Добавлю к нему еще соуса. Передайте соус, Максим.       — Мест нет. Намекнули, что здесь команда укомплектована, и готовы предложить работу посудомойки. Каково? — фыркнул повар, продолживший раздавать кусочки языка.       — Ну и ну, мама. Поверить не могу, что такому повару как Марк предложили быть посудомойкой, — досадливо покачал головой отпрыск Елены Павловны.       — А я тоже не могу поверить! Первый раз слышу, чтобы так отвечали, тем более в нашем заведении. Но Марк, попомните мое слово. Если все было так, как вы рассказали, то я приму меры. Ресторан потерял чудесного специалиста, и все из-за спеси шефа…       — Не пора ли ему на пенсию, мама?       — И я думаю о том же, сыночка. Но давай не будем произносить это слово в присутствии Дмитрия.       Все, сидевшие за столом, дружно расхохотались, в то время как дворецкий натурально порозовел: щеки стали напоминать кожу молодого поросенка.       — Не беспокойтесь, Дмитрий. Без вас нам не справиться. Никто не отправит на пенсию, — убеждал мужчину Вадим. — Хотели б – давно отправили.       На том и согласились.       Разговоры оставались подчеркнуто-непринужденными. Вспоминали прошедший год, как и водится за многими столами в стране. Марта Петровна хвасталась успехами Софии, и всякий раз при упоминании племянницы гордости в голосе становилось больше и больше. Сердечной теплотой и переживаниями были овеяны слова о младшей горничной. Иногда по щекам, испещренным всевозможными родинками и двумя бородавками, скатывались прозрачные слезинки. В них отражались яркие лучи света, падавшего на собравшихся в просторной и глубокой столовой. Матери любезно обменивались рецептами, изучали внушительный, ломящийся от яств стол. Елена Павловна отметила салат с ананасами, который, как выяснилось, Лариса Сергеевна готовит на каждый праздник. Владелица французского ресторана незаметно для остальных прикинула в голове, каково будет подавать этакое блюдо, с одной сторон, незамысловатое, а с другой, оставляющее ну уж очень сладкое и приятное послевкусие. На подкорке серого вещества, где записывалось многое и столь многое же терялось в суете будней, осталась короткая запись: «Ананасовый салат. Что скажет шеф?».       Вадим по-новому глядел на тех, кто окружил его в праздник, ожидание которого растягивается на несколько месяцев. Иные и вовсе живут от Нового Года до Нового Года, как бы странно это не звучало. Раз в году люди, что тратят несколько дней на приготовление богатого и сытного стола, раскрепощаются и отдыхают вдоволь. Празднования растягиваются и на недели, вплоть до «старого Нового Года».       К хозяину поместья возвращалось давно позабытое, и, казалось бы, сгинувшее чувство – чувство семейственности. Негромко потрескивали поленья в камине, сверкали цветами радуги огоньки гирлянд. Кот Маркиз, уставший от дневного шума, угощенный индейкой и колбасной вырезкой, сопел под настоящей елью, пахнущей древним и темным лесом. Ель облюбовал и какаду, преспокойно склевавший несколько сладостей, развешенных на ней.       К половине двенадцатого все переместились в голубую гостиную. Там-то и стояла елка, украшенная слугами: на зеленых лапищах мирно соседствовали конфеты и пряники, открытки и фигурки лесных зверей, разукрашенные шарики, стеклянные огурцы, посеребрённые шишки. Золотая звезда, напоминавшая звезду Вифлеемскую, венчала величественное дерево, вокруг которого расселись хозяин и его гости. Свет в гостиной, по просьбе хозяина, приглушили, а после свет угас и в остальных частях дома, и огромное поместье погрузилось в полумрак, пока за окном время от времени мощный ветер погонял снежную пыль.       Хотя, справедливости ради, гостями в полном смысле этого слова Вадим никого не считал. И Марта Петровна, и Дмитрий с Марком, и, разумеется, Максим, и их матери – все были той самой семьей. Невольно рождалась антитеза: насколько же невыносимыми казались всевозможные братья и сестры, дяди и тети, когда как постоянное присутствие слуг, наоборот, дарило чувство блаженного уюта и покоя. Одним из последних тостов, поднятых еще в старом году, был тост Вадима Александровича.       — Спасибо всем вам, благодаря которым я вступаю в Новый Год с полной надеждой на лучшее и прекрасное! За всех нас, дорогие друзья! – провозглашал он.       Не фальшивая и масляная улыбка, что вынужденно рождалась на его лице от случая к случаю, а добрая и ласковая, истинно человеческая, появилась в этот вечер. Этого не могли не заметить остальные, но более всего радовался Максим, незаметно прикасавшийся к любимому, пока никто не видит. Сдержанность на людях и мнимые приличия таяли с каждым глотком игристого (парню позволялось больше, нежели самому Вадиму).       Макс вспоминал о Марине. Сегодня днем им удалось впервые за несколько недель созвониться и совсем кратко, будто бы и не говорили, обменяться новостями. Конечно, оба поздравили друг друга.       «Послушай, а ты все также работаешь…ну ты рассказывала как-то?».       «Да, а что? Почему ты спрашиваешь?».       Парень быстро сообразил, что к чему. Он знал о дефиците сотрудников в одном из отделов в головном офисе компании Вадима. Продвигать своих знакомых, точнее, друзей, было запрещено, и мужчина строго следил за этим. Положить начало непотизму – значит приступить к планомерному, медленному, но верному уничтожению детища всей сознательной жизни.       «Нам нужно встретиться. Я знаю, какой подарок обрадует тебя. Но это сюрприз. Скажем, на Рождество? Не хочешь приехать в гости?».       «В гости? К твоей маме? Ну на квартиру, ты имеешь в виду?».       «Неа» - промурлыкал в трубку Максим. «Я совсем про другое».       «Котик, ты меня пугаешь. Куда же я должна приехать? И что это за сюрприз такой?».       «Узнаешь. С праздничком, Марин! Позвоню завтра, как отойду от похмелья».       Личный помощник, разумеется, знал, какие ключи подобрать к тем дверцам души Вадима, намертво закрытых для большинства людей. Но по велению судьбы он обрел совершенно новый статус, чем был, куда без этого, глубоко доволен. Вот и в этот праздничный вечер Максим поймал себя на мысли, что ему сказочно повезло, что он буквально выиграл в лотерею.       До сих пор оставалось невыясненным, непонятым, неразгаданным, за какие черты характеры (ведь не за одну лишь внешность?) он так влюбил чопорного, отстраненного и жесткого Вадима Александровича Шварца.       Стоя у елки с бокалом шампанского, которое оперативно разливали под бой курантов, он продолжал обдумывать это. Несколько секунд отделяло его и собравшихся, как и всю страну, и ту часть земного шара, в которой также наступал Новый Год, от великого, знаменательного события. Президент давно излил на сограждан заготовленные канцелярские штампы. Люди же, по правде говоря, ждали совершенно другого: последних ударов главных часов страны.       — Каждый раз так волнительно! – взвизгнула Елена Павловна, готовая стукнуться фужерами с вензелями.       — Помню еще обращения Брежнева. Прекрасно помню! — вставил Дмитрий.       — Последние! Пять, четыре… — начала отсчет Марта Петровна.       — Три, два… — подхватили Марк, Лариса Сергеевна и Дмитрий.       — ОДИН! — прокричали на этот раз все.       БОМ!       Заиграл гимн Российской Федерации. В едином порыве собравшиеся в голубой гостиной стукнулись, и пенящееся золотистое шампанское немного пролилось на персидский ковер. Гимну начал вторить попугай Жорж, запрыгавший с одной жердочки на другую. Пушистый кот выскочил из-под елки, учуяв не успевшее впитаться в ворс ковра шампанское. Маркиз пил, вернее, лакал французский алкоголь, и вкус чудного напитка, гром главной песни страны, радостное улюлюканье хозяина и его гостей, слившиеся в единый поток, приобщили животных к главному празднику года.       И страна, и новая семья Вадима, и он сам с любимым человеком официально перешагнули слабо очерченную, но понятную коллективным нутром границу. Несколько минут в одну сторону – и они в новом году, в новой жизни, ведь каждый год как бы отмеряет начало этой новой, удивительной, прекрасной жизни!       Загромыхали салюты и фейерверки. Проигрывался последний припев гимна. Жорж устало прятался в углу золотой клетки, Маркиз скрылся под елкой.       Троекратное и громогласное «ура» охватило поместье, вырвалось за пределы дома и понеслось по всей земле. И, кажется, «ура» слышалось во всем мире, и «ура» поместья сталкивалось с «ура» города, страны и мира, и во всяком селе, городе и государстве кричали, дышали полной грудью, торжествовали, как в последний раз. Славный момент всеобщего, неподдельного экстаза! Короткий, но неописуемый миг единого счастья и отдыха души!