Поместье сбывшихся надежд

      Начинало светать. Небо, еще не успевшее отдохнуть от ночных взрывов, заливалось нежной голубизной. Неспешно, будто ленясь, со стороны трассы поднималось солнце. Мягкий январский ветер гулял между оголившимися деревьями с тощими ветвями. Все поместье смирно дремало, кроме животных. Уже в восемь утра важничавший кот начал мяукать под дверью дворецкого, потому как знал, что он единственный встанет хоть в три, хоть в восемь утра.       Дмитрий громко зевнул, широко приоткрыв кашалотовую пасть. Пожилой мужчина, накинувший шерстяной халат на голубую пижаму и повязавший длинный пояс, осторожно двигался по скрипучим половицам. Что удивительно, но ни скрипа, ни мяуканья Маркиза никто не услышал. Настороженной поступью, как вор, прокравшийся в богатый дом, ступал дворецкий. За ним, чуть подпрыгивая, поспевал пушистый лакомка.       Лучи почти не проникали в комнаты. Даже кухонные окна оказались зашторены, и потому Дмитрий наполовину включил свет. Послышалось разогревание измельченной вареной курицы. После он полил любимый деликатес Маркиза пряной подливой, заготовленной, как и курица, заранее.       Кот жадно жевал остатками слабых зубов. Присевший на стул Дмитрий покорно слушал жидкое чавканье, а после и гулкое урчание кошачьей утробы. Неожиданно зазвонил телефон, тот самый аппарат компании «Ericsson». Дворецкий примчался по первому звону, разорвавшему утреннюю тишину.       — Алло, — произнес Дмитрий, приложив трубку вплотную к старому уху. — Да, дом Вадима Александровича. Собственно говоря, а кто интересуется? — осуждающе поинтересовался мужчина, накручивая витый шнур телефона.       Монолог собеседника длился не дольше минуты. Холодный голос на другом конце обстоятельно донес пренеприятные известия до дворецкого. Последняя же фраза, вызывающе брошенная, источавшая гнусным сарказмом, заставила осесть немолодого Дмитрия Анатольевича. Он рухнул в приставленное к столику кресло, грузно вздохнув в трубку.       — Конечно…Конечно, передам! Сейчас же передам! — вибрирующим голосом ответил он. — Позвать все-таки? Но до него далеко. Хозяин, наверняка, спит. Ах, вы подождете? Тогда одну минуту, сэр, — выпалил мужчина и неосторожно кинул трубку.       Она ударилась об ольховый овальный столик, и позвонивший злостно процедил нечто ругательное, недонесшееся до слуха дворецкого. Дмитрий Анатольевич, несмотря на почтенный возраст и халат, накинутый на пижаму, бросился на второй этаж. Под его крупным телом завыли половые доски. Разволновавшийся от суетливой пробежки мужчины какаду задребезжал пронзительным голосом. От прыганья по жердочкам и непрекращающихся взмахов тяжелыми крыльями вокруг клетки разлетались пух и перья.       Стоило Дмитрию достигнуть нужной двери, как он громко постучался. Стук не прекращался, и всякий раз дворецкий добавлял, что «дело срочное». В спальне послышались звуки неудовольствия: кажется, Вадим Александрович наконец высвободился из-под одеяла.       — Что случилось? — пораженно спросил он, вышедший в халате, облегавшем его нагое в меру волосатое тело.       — Простите, что я застал вас в таком виде, хозяин, но вам звонят. Ответьте, умоляю! — слезливо упрашивал дворецкий, пока хозяин затягивал потуже халат.       — Пошли, — буркнул Вадим, кинувший взгляд назад.       Он старался не сильно раскрывать дверь, дабы перед любознательным дворецким не предстала занимательная картина. На ложе хозяина поместья возлежал голый, завернувшийся наполовину в теплое одеяло Максим. Парень досматривал последний сон, и зрачки уставших глаз бегали туда-сюда под закрытыми веками. Короткая полоса утреннего света скользила по двуспальной кровати с пятью подушками и ортопедическим матрацем. Наконец Вадим и Дмитрий начали удаляться, потому как разговор, со слов квохтающего дворецкого, не требовал отлагательств.       Дверь аккуратно захлопнулась. Обрывки разговоров долетали до чутко спавшего парня. Тихо тикали настенные кварцевые часы. Неожиданно все тело прожгло ощущение тревоги и опасности, и потому он подскочил, как ошпаренный.       — Вадик? Вадик? Вадик… — постепенно угасающим голосом обращался в пустоту Макс, водивший головой из стороны в сторону.       Гробовая тишина отвечала ему. Только мерно тикали кварцевые часы да чирикали под окном синицы, искавшие пропитание. Раздвинув тяжелые шторы, он начал рыскать взглядом по двору. Много мыслей лезло в голову, и казалось, что хозяин поместья отправился на работу по срочному делу. С другой стороны, он явственно помнил, как несколько минут назад кто-то стучал и разговаривал с Вадимом.       «Вероятно, это был Дмитрий. Он позвал Вадика. Но куда и зачем?».       Ажурная крона голого, как и Макс, ясеня стала прибежищем для снегирей. На ветвях, давно сбросивших листья, согревали друг друга огненно-розовые пташки. Где-то в небе опоясывала помещичьи владения, то взмывая, то пикируя бурая пустельга. Раздавалось томное «ку-ку», и по привычке Максим начал отсчитывать число кукований. Вроде как кукушка расщедрилась: накуковала больше пятидесяти раз, после чего разом смокла.       Заслышались быстрые энергичные шаги. Через несколько секунд дверь широко распахнулась, и ее порог переступил раздосадованный и тяжело дышащий Вадим.       — Ой, привет. Дверь-то закрой, я же… — и Максим укрылся за шторой, потому как нижнего белья нигде не оказалось. Одежда валялась в углу комнаты, рядом с костюмом и туфлями Шварца.       — Чего подскочил? — пробормотал мужчина, исполнив просьбу. — Спал бы дальше, — равнодушно кинул он и приземлился на краю кровати.       — Ты чего такой злой? Что случилось то?       — Говно случилось. Жизнь случилась. А в ней говно случилось. Как всегда, короче.       — Эй, не таи. Что произошло? Зачем тебя Дмитрий звал? — Максим недоверчиво выбрался из-за шторы.       Кошачьей украдкой подвигался он к Вадиму. Оказавшись рядом с кроватью, парень прильнул к широкоплечему мужчине и обнял его сзади.       — Вадик, что случилось?       — Ночью то? Хрен знает, почему мы оба уснули голые.       — Да это то тут причем…Хотя, вопрос и правда интересный. У нас же ничего не было?       — А ты бы хотел, чтобы не было? — расхохотался Вадим.       — Да не сбивай с толку. Ну уснули и уснули. Бывает, — спокойно рассуждал Максим.       — Отстань ты от меня, — недовольно процедил Вадим, дернув правым плечом.       Парень лишь сильнее прижался к мужчине, пустив короткие ноготки в его махровый халат.       — Отстань, слышишь? Не до нежностей сейчас, Макс, — на повышенном тоне произнес он.       — Да ты можешь по-человечески сказать? Почему ты скрываешь?       — Не твоя забота, — отрезал Шварц и встал с кровати.       В дверь вновь постучались. За время их короткого разговора к комнате незаметно подкрался дворецкий, наспех облачившийся в форму. Потирая от волнения ладони, взмокшие в толстых белых перчатках, Дмитрий долго не решался прикоснуться к двери. Когда же раздался глухой стук, а в комнате заметно занервничали, судя по звукам, дворецкий поймал себя на мысли, что переходит всякие границы. Однако его мало волновала личная жизнь Вадима Александровича. Выступать в роли дидактика-обличителя не хотелось от слова совсем, тем более в столь ответственный и напряженный момент жизни хозяина.       — Войдите, — послышалось через секунд пятнадцать-двадцать. Отрешенный, даже неестественный голос принадлежал Вадиму, кое-как надевшему трусы и брюки.       Вошедший дворецкий застал хозяина за быстрой, рефлекторной переменой чистых рубашек. Цвета с каждой примеркой становились траурнее и траурнее. В конце концов тот остановился на темно-аметистовой сорочке, черном, в цвет брюк, пиджаке и красном галстуке. Максим, единственный из троих мужчин не понимавший причину упадка любимого, с головой накрылся одеялом, хранившим запахи пота и мускуса спавших в обнимку хозяина и помощника. Заслышав семенящие шажки пожилого дворецкого, он высунулся на несколько сантиметров, и его пугливые глаза пали на отяжеленное думами лицо Дмитрия.       — Да что ты прячешься. Прячется он. Как будто это так важно, — едко посмеивался над ситуацией Вадим, путающийся в узлах галстука. — Все через жопу идет. Дмитрий! — вскрикнул он.       — Да, хозяин?       — Повяжите ебаный галстук, пока я не придушил им кого-нибудь, — с невиданной прежде жестокостью отчеканил хозяин.       Дворецкий молчаливо исполнил повеление Вадима.       — Мне кто-нибудь объяснит, что случилось? — вновь подал голос парень.       Дмитрий, почти что разжавший ссохшиеся старые губы, готовый к диалогу, только заметив недовольную гримасу Вадима, предпочел молчать дальше. Пот стекал по его волосатому затылку. Дрожащими руками повязывал он красный галстук вокруг длинной горделивой шеи хозяина, из груди которого то и дело вырывались раздраженные вздохи.       — Ну? — обратил на себя внимания Макс.       — Не твоя забота, ясно? Что ж ты такой настырный. Сказано, что не твоя забота, нет, лезет! Готово? — спросил у дворецкого Вадим.       Дмитрий слабо кивнул, прошептав нечто, походящее на «да». Затем дворецкий попятился, потому как расправивший крылья хозяин заметался по комнате, подобно розовому какаду.       — Артур, наверняка, приходит в себя после Нового Года. Возьму машину и помчусь в город.       — А что делать с гостями? — поинтересовался дворецкий, заведший потные руки за спину.       — Как проснутся, накормите и помогите собраться. Закажите обеим такси. Ни в коем случае не говорите о моих делах. Дмитрий, я надеюсь на вас и ваше молчание, — строго заявил Вадим, продолжавший ходить из стороны в сторону.       — Как прикажете, — смиренно произнес он.       Максим продолжал оставаться в недоумении. Демонстративное игнорирование, которому он подвергся, наводило страшные мысли, одна хуже другой. Чем так обеспокоен, нет, натурально напуган его любимый? Почему он впервые за столько времени, в самом начале нового года скрывает что-то важное? Неужели кто-то умер, но кто?       — А все живы, Вадим Александрович?       — Пока что – да, — только и ответил Вадим, после чего пулей вылетел из комнаты. — Дмитрий, скажите хоть мне, — жалостливо протянул Максим, показавший уже целую голову.       — Ты слышал приказ хозяина, — обреченно ответил он и скрылся вслед за Шварцом.       Максим в который раз остался в полном одиночестве с множеством вопросом и без единого на них ответа.       Через минуту послышался рев мотора. Он разом подскочил к окну. На секунду показалось, что это последний раз, когда он может видеть даже не самого Вадима, а быстро удаляющийся «Мерседес».       «Поверить только…Вадим и сам за рулем. Я бы хотел, чтобы он прокатил меня. Можно даже с ветерком. Но сейчас он торопится. У него что-то случилось, а что – он не говорит».       Наконец машина полностью скрылась с поля зрения. Пустельга поудобнее уселась на одном из мрачных кипарисов, высоких и тощих до безобразия. Дворецкий Дмитрий, укутанный в полушубок, насыпал зерно в кормушки, сооруженные слугами. Несколько пушистых воробьев, говорливых синичек и важничающих снегирей слетелось к ним. Мужчина довольно посмеивался: нужно было отвлечься от гнетущего настроения хозяина.       Отойдя от окна, Максим опустился на пол. Дома царила пустая тишина. Молчал попугай Жорж, прежде любящий разбудить своими важными размышлениями вслух. Солнце, до того освещавшее уголки поместья, исчезло за тяжелеющими, скатанными, как шерсть овец, облаками. Медленно угасало птичье пение, оживленное чириканье и курлыканье.       «И почему так? Что за ужасное начало года?» — думал Максим, рассматривая свое неприглядное, по его мнению, тело.       Взгляд пробегался по коротеньким ручонкам, полным белесых волос, вставших дыбом; по длинным ногам, от чуть выпирающих тазовых костей до подкаченных икр. Какой-то странный, неизвестный груз естественным образом ложился и на душу Максима, в течение часа продолжавшего размышлять о причинах такого дикого, пугающего поведения хозяина поместья.       Как часто людям видятся знамения, прикосновения руки судьбы, своими перстами указывающей направление движения. Бывают моменты, когда эти персты сжимают тебя в твердый и мощный кулак. Сжимают до боли, до хруста, как гадкого паразита, как таракана или комара. Они словно не оставляют право не то чтобы на счастье, на беззаботное, глупое, детское существование, исполненное праздности и лени, но даже на самую жизнь. И чаша страданий полнится. Каплей за каплей растет зловонная ядовитая смола, и стоит задуть холодному северному ветру, стоит найти бессердечному урагану, как они тут же опрокидывают чашу с этой смолой, и все уголки жизни, все сердце, душа тонут, гибнут под тоннами тягучей, вязкой жидкости.       Именно так ощущал себя Максим, но ровным образом чувствовал то же самое его парень. Он, умчавшийся в город, гоняющий в голове десятки нулей, прочих цифр, вспоминающий даты, сущность сделок, слова, договоренности, устремлялся на огромной скорости вперед. Однако и в столь тяжелый для обоих момент у Шварца находилось хоть пару квадратных метров и для размышлений о всей жизни, об их с Максимом жизни, которая будто бы вся оборачивалась против них.       Но долго сидеть голым на холодному полу не вышло. Минут сорок, может, пятьдесят или полный час, и тем не менее Максим встал. В одном из запылившихся углов, который, очевидно, остался обделен вниманием Софии (последний раз спальню убирала она), нашлись трусы и носки. Под кровать завалились брюки и рубашки, пропахшие алкоголем и жареным мясом.       «В стирку. Все в стирку. Переоденусь в что-то домашнее и найду остальных». Грязное белье осталось в прачечной, а умывшийся, переодевшийся в домашний свитер и утепленные спортивные штаны Максим проник на кухню. На ней хозяйничал дворецкий, готовивший французский омлет с зеленью.       — О, Максим, снова ты? Будешь завтракать?       — Не откажусь, Дмитрий. Не откажусь, — вяло протянул парень.       — Садись скорее. Почти готово. Я заварил кофе. Нам всем нужно до конца проснуться, — точно подметил дворецкий, разливавший кофе со сливками. — Сахару?       — Два кубика. Спасибо.       После непродолжительного молчания, он прибавил: «Вот бы все это оказалось глупым сном».       — Понимаю, Максим, понимаю. Но не похоже, к сожалению. Наступают тяжелые времена, — отягощено добавил Дмитрий и подал еще шкворчащий горячий омлет. — Приятного аппетита, мальчик мой.       — Благодарю вас. Извините за сцену, которая…Ну в спальне…Так глупо, как в каком-то дешевом сериале.       — Я уж и не думаю об этом, — нарезая омлет столовым серебром, приговаривал собеседник Макса. — Глупости.       — Так все-таки глупости? Вы верите себе, Дмитрий? — посмеиваясь, спросил Максим, отхлебнувший кофе. — Очень горячий. Пускай остынет.       Совиные брови дворецкого тяжело сдвинулись. Заметив это, парень слегка опешил, не до конца понимая, что значит удрученная мина пожилого мужчины. Проглотив кусочек омлета, Дмитрий устало пожал плечами и отпил кофе. За столом установилось продолжительное молчание. Ни один из собеседников не рисковал нарушить его. Только далекое чириканье попугая иногда вносило разнообразие в неторопливый завтрак.       — Который час, Дмитрий?       — Половина двенадцатого, — взглянув на часы с кожаным ремешком, опоясывавшим кисть правой руки, ответил он.       — Вадим Александрович, наверное, надолго уехал. Но к вечеру то вернется?       — Не знаю, — честно, без запинки сказал дворецкий.       — Почему не знаете? Он совсем не сказал вам? — Не сказал.       — И вы не поинтересовались даже? — раздражение и обида росли в интонации Максима с каждым пустым, бессильным ответом Дмитрия.       — Поинтересовался, но какой толк? Хозяин сам себе на уме. Тем более, что дело действительно важное.       — Так что за дело то? — взвизгнул, сам того не ожидая, Макс.       — Не положено знать, — глухо отозвался дворецкий и добротно набил себе рот остатками омлета.       Его сотрапезник неотступно глядел в полу поблёкшие зрачки, изучал каждый сантиметр старомодных бакенбард. Кофе оставался наполовину недопитым, но парень давно проснулся. Казалось, что лишь его одного беспокоит судьба Вадима. До чудовищной злобы распалялся он, пытаясь взывать к удручённому похожими мыслями дворецкому. Тот продолжал пережевывать омлет и иногда глотать последние жалкие капли кофе. Возвращаться к разговору с Максом не имело смысла. Дмитрий помнил четкий приказ хозяина, и тот уровень громадного уважения, испытываемого к честному и трудолюбивому парню, не мог дать бой исполнительности дворецкого. Приказ следовало выполнять – и точка!       — Да ну вас к черту, Дмитрий. Я вам это припомню, — ядовито брызнул Макс.       В нем проснулось доселе не ощущавшееся чувство собственника и всего поместья, и его слуг. Ведь сам он далеко не слуга и совсем не личный помощник. Он гораздо больше и значительнее, потому как один имеет доступ к сердцу Вадима. Впервые за все время завтрака дворецкий пошатнулся. Слова ударили в самую глубину его бездонной, пережившей столь много души. Он неторопливо отложил столовые приборы, отодвинул пустую чашку и приложил мгновенно похолодевшие подушечки пальцев к пересыхающим губам.       — Хорошо, — неслышно проронил он.       — Где моя мама? Где она спит? Я хочу увидеться с ней, — в приказном тоне вопрошал парень.       — В западном крыле, на втором этаже. Спальни Ларисы Сергеевны и Елены Павловны соседствуют. Ваша мать в той, что ближе к лестнице.       — И на том спасибо!       Недовольный, обуреваемый праведной яростью Максим покинул кухню.       «И почему он такой упрямый? Неужели трудно сказать? А Вадик…Тоже хорош, сучек. Как помощь просить, так это, пожалуйста, ко мне сразу! Отчеты смотреть, считать что-то. Марина справилась бы с этим лучше! И больше знает, и опыт есть. Для нее ведь это место. А теперь что? Я же обещал ей сюрприз, подарок. А теперь? Глупо и бестолково».       Эти мысли носились в тяжелой, плохо соображающей голове парня. Он агрессивно ступал по недавно замененным половицам ольхи, что-то нашептывал себе под нос. В западном крыле, как и во всем поместье, было необычайно душно. Вновь выскочившее из-за облаков солнце залило первые этажи ослепительными лучами, сверкающими в блеске отполированной антикварной мебели. Воздух оставался парким, и сквозь легкую дымку Максим продолжал идти, иногда переходя на бег. Взлетев на второй этаж, он мигом обнаружил спальню матери. Разумеется, он и не думал врываться: утреннюю обволакивающую тишину разорвал стук в дверь, грубый, и все же стук.       — Макс? Что-то случилось? — ошарашенно спросила Лариса Сергеевна, обернувшаяся в одеяло.       Остатки темно-фиолетовой туши засохли на длинных пушистых ресницах. Испуганная мина замерла на помятом лице матери, слабо помнящей, как она уснула и как вообще оказалась в этой комнате.       — Собирайся, мама. Тебя накормят, а потом посажу на такси. Что тут делать то?       — Я не узнаю тебя, Максик, — прошептала она, прикрыв рот горячей ладонью. — Все в порядке? Почему так торопишься меня выпроводить? Я плохо себя вела вчера? Ты скажи, я опозорилась?       — Мама, давай потом. Я не хочу, чтобы ты оставалась в этом доме. Поедешь с Еленой Павловной на такси. Сейчас я разбужу и ее.       — Но Макс, — кинула мать, попытавшаяся остановить целеустремленного сына.       Парень живо подскочил к соседней двери. На короткие и повторяющиеся каждые пять секунд постукивания долго не было реакции, пока из другой комнаты не показалась маленькая сплющенная голова Елены Павловны.       — Что тут происходит? Почему такая суматоха? – зевая, интересовалась она.       — А, так это, видимо, ванна с туалетом. Доброе утро, Елена Павловна, — паясничая, поздоровался Максим.       — Если оно доброе… — недоверчиво заявила женщина. – Почему вы врываетесь один в наше крыло, будите нас? Где Вадик?       — Вадик кинул всех и умчался в город. Пожалуй, вам стоит сделать то же самое. Мама точно вернется домой.       — Немыслимо! Немыслимая дерзость, — огрызнулась Елена Павловна и скрылась в богато драпированной, отреставрированной осенью спальне.       — Елена Павловна, послушайте меня! Вадим Александрович поручил мне освободить поместье, — тараторил Максим, стоя под дверью женщины.       Трясущимися руками набирала она номер сына, ища его в списках контактов. Комната с зашторенными окнами в человеческий рост наполнялась удушливым чадом коридора. Лариса Сергеевна вышла из комнаты в одной сорочке и нижнем белье, смущенно прячась под покровами толстого одеяла.       — Максим, что же происходит? Разбудили ни свет ни заря!       — Да какой ни свет ни заря! Двенадцать дня, мама, — шикнул Макс. — Елена Павловна, что вы там делаете?       И парень, с каждой минутой расширявший границы допустимых дерзостей, ворвался в мрачную спальню.       — Не берет трубку, Вадик! — обреченно заявила Елена Павловна. — Молодой человек, что вы творите? Вон! Вон! — начала верещать она.       — Цирк с конями, Елена Павловна. Цирк с конями, — упрямо ответил ей парень, споткнувшийся об нечто, похожее на тафту.       В полутемной комнате ярко виднелся лишь одинокий худой стан матери Вадима, прижавшейся к гардине.       — Короче говоря, вставайте и идите завтракать. Через два часа я закажу такси, и вы обе уедете в город. Вадим Александрович в стрессе, видите ли! — заключил Макс.       Затем он так же быстро, как и несколько минут назад, умчался в центральную часть дома. Сердце безостановочно колотилось, порываясь выскочить из тесной груди в любой момент. Максим кусал отросшие ногти и тонкие губы. Слюна смешивалась с запекшейся кровью, а язык гулял по всему рту, не находя пристанища и покоя. Казалось, что каждый орган и миллиметр тела парня беспокоятся.       Женщины, посовещавшись, наконец вняли настойчивым просьбам Максима. Послушный дворецкий разогрел остатки горячего, сделал излюбленный кофе со сливками. И без того напряженная атмосфера в доме накалялась до предела, когда обе матери обращались к мужчинам, желая узнать, в чем причина скорого отъезда Вадима.       Более всех раздражался Максим. Всякий раз, когда он слышал это имя или что-то связанное с ним, он демонстративно сглатывал и принимался ходить из столовой в прихожую, из нее в голубую гостиную, обходя по три раза которую, он возвращался к матерям и дворецкому. Мужчина сохранял невозмутимость, привитую им самим с годами.       Родная мать не узнавала в этом беснующемся, ругающемся по пустякам человеке того, кто еще вчера в обстановке теплой торжественности вручал японскую кофеварку. Она стоит рядом с Ларисой Сергеевной. Женщина оберегает кофеварку как последнее напоминание о прошедшем праздничном вечере.       Елена Павловна погрузилась в безмолвие вместе с остальными. Тревога висела в воздухе. Тихо поднимались языки пламени в электрическом камине. В его стекле отражались обреченные, понурые взгляды медленно доедающих остывшую пищу матерей.       Огонь разгорался с новой силой. Какая-то дикая, страшная, темная энергия чувствовалась в движениях пламени. Розово-оранжевый отблеском сверкали острые языки всепожирающего огня. Всматривавшиеся в камин, все они, и Лариса Сергеевна, и Елена Павловна, и Дмитрий с Максимом, сходились в одной мысли: «Вот она жизнь».       Чередовавшиеся черные и белые полосы в судьбах каждого, видимо, сейчас смешались в одну неясную, мерклую, бесцветную полосу. Все сходилось и расходилось в одном субъекте – Вадиме Александровиче! Подобно вихрю, пронесшемуся по сельской местности, снесшему покосившиеся мазанки, развеявшему прах позабытого прошлого, мужчина и пробудил внутренние силы, и вогнал в тоску. Боялись, однако, совсем не ветра, а пожарища, что разрасталось и распространялось так быстро, насколько могло и желало. Безумный огонь грозил пожрать жизнь не одного Шварца, а всех тех, кто разделил с ним радость от встречи Нового Года.       Вспоминались вчерашние пожелания, надежды, ожидания. Как быстро они рассеялись едким, тусклым дымом! И страшнее всего было непонимание, незнание уготованного судьбой «завтра». Ожидание смерти страшнее самой смерти, но полная неизвестность, прострация – и того хуже.       Часы безжалостно отмеряли ход времени. Как выразился Максим, «пора».       Такси бизнес-класса, добиравшееся с полчаса, в конце концов оказалось перед белокаменной лестницей. Дворецкий донес груженный платьями, блузами и колготками чемодан Елены Павловны. Она безостановочно стучала вылеченными в частной клинике зубами, пряча быстро холодеющие руки в муфту. За ней следовала Лариса Сергеевна, застегивавшая на ходу красное креповое пальто.       Солнце, словно выжатый апельсин, оставляло темно-оранжевые следы на чистом небе. Когда дворецкий открыл багажник, чтобы убрать чемодан, задул сильный северный ветер. Неуклюжая Елена Павловна оступилась и поскользнулась на обледенелой лестнице.       — Осторожно! — Лариса Сергеевна успела подхватить новую подругу и прижать старушку к мерзнущему телу.       — Господи-господи! — восклицала, оторопев, мать Вадима. — Вся жизнь перед глазами…       Максим договаривался с таксистом. Узнав адрес квартиры Елены Павловны, парень рассудил, что сначала лучше доставить его мать, а после чудом спасшуюся от закрытого перелома.       — Зачем я везла столько вещей? Чтобы меня выкинули на следующий день? – возмущалась приходящая в себя женщина. Она поправила съехавшую шляпу со страусовым пером, казавшуюся теперь претенциозной и дико неуместной.       — Вадим Александрович явно хочет побыть один, —заявил Максим, открывший дверь. — Позвоните в поместье, как доберетесь.       — Еще чего, — фыркнула дама и неторопливо забралась в глубокое такси.       Пронесся угрюмый вой далекой метели. Усиливался ветер, пришедшей, вероятно, с занесенного снегом города. Мороз прочно утвердился в первый день нового года, завладев помещичьей округой. Наклевавшиеся зерен и хлопьев птицы попрятались в аккуратно сколоченные домики. Те плотно держались за стволы обнаженных деревьев: из них и наблюдали за происходящим пернатые обжоры.       — Мам, пора ехать. Замерзнешь еще, простудишься, — искренне-ласково произнес Максим и обнял мать. — Отзвонись, слышишь?       — Конечно, — тихо прибавила она, вцепившись в его плечи. — Мы же увидимся еще?       — Не драматизируй, мам. Конечно, увидимся. Откуда сомнения?       — Почему-то я очень сомневаюсь…Не знаю, почему.       Парень зорко сверкнул горячими глазами, когда как мать ответила пустеющим, потерянным взглядом. Через несколько секунд она молча села в такси и самолично закрыла дверь. Машина тронулась.       К вечеру небо полиловело. Марк пытался обхаживать раздосадованного Макса, постоянно завлекая его пустыми, глупыми и все же разговорами. Парень грустно вздыхал, поглядывая на задний двор через заиндевевшие окна первого этажа. Стоило поднести зажженную свечу, как часть узоров отступала, и перед обоими представала милая пасторальная картина.       Дворецкий не забывал об обязанностях и потому решил проведать заскучавших гусей, с безумной радостью встретивших такого знакомого и родного старика. На ссохшееся больное тело, облаченное в парадную форму, была накинута старая шубейка, такая же старая, как и все в этом огромном поместье.       День клонился ко сну. Багровело бесконечное, необозримое небо. Началась метель, какой давно не видели в поместье. Тихо гас огонь то в одной, то в другой комнате. Дмитрий проходился по гостиным, столовой, кухне, оставляя их в кромешной темноте. Луну затянуло тучами, громадными, как и шквал обстоятельств, налетевших на Вадима Александровича и его подопечных.       Часы отмерили одиннадцать часов. Никогда еще хозяин не возвращался так поздно, но Дмитрий Анатольевич верно бдел в кресле-качалке. Точно в такой любил раскачиваться и дремать дедушка Вадима. Мужчина поджимал губы в полном молчании, глядел слабыми глазами в сторону окон, желая, как можно скорее уловить желто-белый свет от фар автомобиля.       Древний хранитель, он, ждал столько, сколько потребуется. Остальные разбрелись по комнатам.       Максим тоже ждал, и ожидание его усугублялось душевными терзаниями. Не проходило и минуты, чтобы в голову не полезла очередная нелепость, предположение о том, что же такого случилось в жизни у Вадима.       «Он не считает нужным мне доверять. И зачем тогда нужны отношения? Роль так называемого личного помощника меня вполне устраивает. Хотя…Толку с этого. Не работа, а пустое шатание. Глупо все. Глупая, бестолковая жизнь».       Сон и усталость брали свой: парень незаметно прикрыл веки (только на пару секунд), и царство Морфея захватило его, потянуло в далекую туманную страну грез. Ни через час, ни через два, ни под утро тот, по кому тосковали и переживали не вернулся. Началась новая и до жути странная пора в жизни обитателей поместья.