Давно стемнело, и центральная часть города в пику остальным мало освещенным районам горела тысячью огней. Мерседес миновал Зоологический сад, в который Максим звал Шварца на новогодние праздники.
— Мы обязательно должны сходить. Мне так нравятся благородные олени и волки. А какие там птицы! Жоржу бы понравились.
— Точно, — отвечал Вадим и продолжал размышлять о закрытии сделок в канун Нового Года.
Сейчас же ворота сада оказались закрыты. Редкие прохожие переходили дорогу, и на повороте он скрылся из поля зрения мужчины. Вадим расстроенно потирал небритый колющийся подбородок, обреченно вздыхал и кружил глазами по салону.
Машина продолжала двигаться неторопливо, пока сам хозяин поместья не приказал ускориться. Время утекало между пальцев, неохватное и великое. Вадим нервно облизывал губы, следя за тем, как удаляются старые девятиэтажки, как гаснет желтый свет на кухнях, как по мере приближения к трассе становится меньше машин. Удивительно, но на обыкновенно оживленной эстакаде лишь несколько автомобилей в трех рядах. Может, слишком поздно? Недавно перевалило за полночь.
В голове прокручивались события последней недели. Черно-серый густой туман заволакивал их. Неясные образы, слова встреченных людей возникали и тут же исчезали, как только Шварц пытался сосредоточиться хоть на чем-то. В конечном счете внимание останавливалось только на одном – на сегодняшнем казусе в губернаторском доме.
— Вы какой-то грустный, хозяин. Что-то случилось? — обратился наконец Артур, поправивший зеркало заднего вида.
— Как семья, Артур? Так и не поговорим нормально, — лихо сменил тему Вадим, лицезрящий уплывающие очертания спящего города.
— Да пучком все, Вадим Александрович. Жена летом хочет на прошлую работу вернуться, в аптеку хочет. Тёща обещала помочь. Большое облегчение.
Артур находился в приподнятом настроении, и Вадим не мог не почувствовать это. Неприятная желчь растекалась по всему телу. Во рту словно щербило. Верхний ряд зубов шумно терся о нижний, а пальцы рук вжимались в кожу салона.
— Здорово. Здорово, — фальшиво произнес Шварц, сам не поверив в сказанное. — Без тебя тяжело было ездить. Все-таки не могу я без вас всех, — неожиданно заявил он, наблюдая за появляющимися на небе звездами.
— Да и мы без вас не можем, хозяин, — преданно сообщил Артур, расплывшись в выразительной улыбке.
— Конечно. Кто ж вам еще столько заплатит, если не я, — злобно бросил Вадим и вжался в кресло. — Голова болит. Скорее бы поесть и вырубиться.
— Ну что вы, хозяин? По вам так скучают, когда вас долго нет.
— Прекрати, Артур! Поехали молча, — прикрикнул Шварц и окончательно перевел взгляд на небо.
Звезды, звезды! Медленно загорались они, усеивая небо тысячами, миллионами ярких мерцал. Вадим тоскливо взирал на косматое небо, пытался отыскать Полярную звезду, Большую и Малую Медведицу. Оно возвращало мужчину в детство, в те далекие и уже утерянные времена, когда все решалось без его участия. С тех пор, как отец погиб в авиакатастрофе, на Вадима свалилась ответственность, которую трудно представить рядовому человеку. Особенно трудно ее вообразить тем, кто работает в компании самого Шварца, ругает его, критикует решения и жалуется на низкую зарплату. Они не верят в трудности Вадима, они ждут «освобождения».
Хозяин поместья ловил себя на пакостной, неожиданной и все-таки пробиравшей душу мысли. Он также жаждал освобождения, и теперь с этим навалившимся ворохом проблем, с этими нескончаемыми проверками. Ходят слухи, что кому-то «наверху» он перешел дорогу. Но кому?
Политика – грязное дело. Так считал и сам Вадим, и потому лезть в нее он не планировал, пока жизнь сама не втолкнет его в эту толчею. Бизнес, конечно же, был тоже не самым чистоплотным предприятием, особенно в их краях, но то бизнес, а то политика!
Однако политика наступала на пятки бизнесу, громоздилась над ним. Московские барракуды пробудились и направились на поиски дородной, аппетитной и жирной добычи – империи Шварца. Пробудились и назойливые родственнички, осаждавшие его по телефону. Каждый старался истребовать «причитающееся, пока все не пошло прахом».
Пусто было на душе у Вадима, пусто, но от того не менее тяжело и страшно. Страх перед завтрашним днем, страх перед ощущением нависающего дамоклова меча, готового разрубить его тело на части, захватывал мужчину, вжимавшегося в угол салона. Он постоянно просил прибавить мощности печки, и даже тогда, когда она работала на всю, Шварц никак не согревался. Мороз пробегал по коже, проникал в самую душу, тормозил работу отяжеленной думами головы.
Машина проехала между рядами темных аллей. Новые фонари, установленные в ходе ремонтных работ осенью, выключались после десяти вечера. Счета за электричество и отопление поражали бережливого Вадима, и новый наказ строго исполнялся дворецким. Он и сам, разумеется, пекся о средствах не меньше хозяина. Наверное, потому легко исполнял порученное.
Вдалеке показались скученные деревья с толстыми стволами. Где-то среди них обитал то ли филин, то ли сова, а может и оба. Вадим никак не мог запомнить, в чем отличие, хоть Дмитрий и растолковывал о здешних птицах в подробностях при всяком удобном случае.
Вадим покинул машину мрачный, погруженный в собственные мысли. Вот и прозвучало замогильное «уху», и, кажется, птица взмахнула крыльями. Неужели перелетела с дерева на крышу дома? Шварц принялся озираться, укрываться меховым воротником пальто, закрывать лицо плотными кожаными перчатками.
— Вадим Александрович, что это вы? Сову испугались? — заулыбался Дмитрий, вышедший с мощным фонариком, бившим в глаза не хуже автомобильных фар.
— Уберите-уберите. Ярко слишком, — проворчал хозяин, направлявшийся ко входу. — Как же тут жутко, Дмитрий. Словно на кладбище.
— Сами же просили выключать свет, экономить. Помним ваши приказы, помним, — последовательно изъяснялся дворецкий, следовавший по пятам.
— Все дома?
— У меня то? — расхохотался дворецкий, открывший двери.
Вадим промолчал. Поняв, что шутка оказалась неуместной и глупой, Дмитрий разом поправился и все-таки ответил на вопрос.
— Молодежь на каникулах, как и полагается. Марк давно спит. Еду я вам разогрею, Вадим Александрович. Только вот Марта Петровна приболела. Я весь день у ее постели и дежурю. Хорошо, что забот по дому особо не было.
— Заболела? А что с ней? — обеспокоенно спросил Вадим, освобождавшийся от верхней одежды.
— Рвота и лихорадка. Лечимся и таблетками, и травами. На травах она сама настояла, мол, не впервые такое у нее. Вас покормлю, уложу и к ней снова на дежурство.
— Жуть какая. Передавайте ей скорейшего выздоровления!
Дворецкий присутствовал на ужине хозяина. Вадим суетливыми движениями вилкой и ножом отделял маленькие кусочки мяса кролика. Смочив горло белым сухим вином и выпрямив спину, мужчина перевел взгляд с ужина на Дмитрия.
— Вы, наверное, хотите, как можно скорее уйти к Марте. Она явно нуждается в помощи.
— Вы тоже, сэр, — парировал дворецкий, державший руки заведенными за спину.
— Я? С чего вы взяли? — усмехнулся хозяин и проглотил новый кусочек. — Марку отдельное спасибо. Лучший кролик, которого я ел.
— Мы все следим за новостями. Они тревожные, хозяин, — сетовал старик.
— Не напоминайте, — буркнул в ответ Вадим. — И не следите за новостями. Все равно там врут.
Дворецкий коротко кивнул.
Трещали обгоревшие поленья в камине, слышался хруст сухих веток за окном: снова разыгралась вьюга. Облаченный в халат хозяин молчаливо доедал кролика и постепенно испивал хрустальный бокал с нежным белым вином, расслаблявшим разум и тело.
— Максим не встречает. Видимо, спит, — бросил невнятно Вадим, однако дворецкий смог расслышать реплику и потому хотел было ответить.
— Но…
— Что ж, поднимусь сам. От меня не убудет.
— Вадим Александрович… — попытался заявить Дмитрий, но снова был перебит Шварцом.
— Обиделся. Сегодня мы случайно пересеклись у губернатора. И что он там забыл, не знаете?
— Максима нет. Уехал с утра и больше не возвращался, — растерянно сообщил дворецкий.
Голос приобрел жалостливые нотки. Дмитрий осознавал, как важна поддержка, тем более в такие времена, когда приходят такие «тревожные новости». Смотри, не смотри, а закрыться от окружающего мира невозможно, и в этом то мире Вадим Александрович борется за свое выживание, отстаивает право не независимость, оберегает честное имя.
Хозяин поместья опустил столовые приборы.
«Нет? Как нет, если он сам приказал возвращаться в свой дом, а не в чужой, в который он забрел неизвестно как. Не может быть…».
Вадим обдумывал сказанное. Угли в камине практически догорели. Огонь начал затихать. От окна потянуло холодом, и Вадим обхватил замерзающее тело руками. Халат пах дорогим кондиционером.
«Шалфей…Кожа Максима также пахнет шалфеем, а волосы – цитрусовыми».
— Идите к Марте Петровне. Доброй ночи, Дмитрий, — без эмоционально произнес мужчина и вышел из-за стола.
— Хозяин?
Шварц выскочил из столовой, устремившись наверх. Подобно разъяренному зверю, он мчался в свое логово на втором этаже. Распахнул дверь – Максима нет.
Пустое холодное помещение. Безжизненное, оставленное, темное. Вадим сделал несколько кругов по комнате, прежде чем успокоился и осел на кровати.
Как же так? Его нет в канун Рождества. Нет же, в само Рождество! Рождество наступило.
Часы в комнате показывали десять минут первого. Все стояло на своих местах, оставалось нетронутым, неосвоенным, как будто здесь и не жили вовсе. Они ночевали вдвоем только один раз, в ту новогоднюю ночь. И что же случилось между ними?
Голова начала раскалываться. Шварц не мог в полной мере осознать, что любимого человека нет рядом, нет тогда, когда его присутствие жизненно необходимо.
При мысли о том, что Максим ушел навсегда, что таким образом он заявил грозный протест, мужчину затошнило. Его вырвало в начищенный фаянсовый унитаз. Благо успел добежать: ванна и туалет примыкали к хозяйской спальне.
Силы покидали Вадима. Подкашивавшиеся ноги вконец сдали, и он свалился на пол.
Он пролежал так не меньше получаса, пока не стало ясно, что это не сон и Максим далеко-далеко. Вероятно, уехал домой, к Ларисе Сергеевне. Неожиданно нашло озарение, успокоившее пораженного Шварца.
«Ведь завтра Рождество. Праздник как никак. Наверняка, вернется. Наверняка!».
Уже с этой мыслью мужчина освободился от халата, рубашки и брюк, покидав все на пол. На удивление, в спальне было душно, и перед сном Вадим приоткрыл форточку. Комната наполнялась морозной свежестью. Шварц сидел на кровати, свесив длинные волосатые ноги. Этот новый период и близко не напоминал нечто, случавшееся год, пять, десять лет тому назад. Смерть отца, переход компании по наследству, дележ семейного особняка меркли на фоне лавины, сходившей на всю жизнь Вадима.
Заухала сова или филин. Впрочем, какая разница, если состояние Шварца уже сократилось на десять процентов всего за одну неделю, если газеты печатают все более грязные и грязные материалы, обличающие его, если любимый человек, Максим, умчался домой. И какая нужда, какая обида заставили оставить Шварца в столь печальное время?
Вадим искренне не понимал, продолжая слушать уханье совы или филина. Стихло. Угомонилась и вьюга. Кладбищенская ночная тишь спустилась на поместье, и Вадим решил засыпать. Закрыв окно, он откинул одеяло и устало опустился на перину. Глаза обессиленно сомкнулись, и через две минуты он беспокойно засопел.
***
Вадим оставил наказы помощникам и главам отделов. В ближайшие несколько дней он не планировал появляться в офисе, а в случае чрезвычайных ситуаций те могли связаться с ним по телефону. В сны то и дело врывались цифры отчетов, громогласные возгласы инспекторов и ревизоров, направленных по душу мужчины из Москвы.
Хватаясь за голову, трепля еще не высохшие после душа волосы, он спускался по холодной лестнице. Ленты красной, лиловой, зеленой, голубой мишуры, обвивавших перила, неприятно шуршали под руками хозяина поместья, словом, раздражали. Весь дом был украшен огромными бумажными звездами, вырезанными слугами, в гостиной все также продолжала искриться и загораться десятками радужных огней новогодняя елка. Ни чуда, ни надежд, ни счастья – беспутная елка стоит себе и стоит, и какой толк от нее? Только Маркиз грызет ее, а после блюет, где ни попадя. Некому следить за глупым котом, некому…
От этого Рождества веяло тоской. Дом оставался полупустым. Из левой пристройки по протяженному коридору неслись сдавленные хрипы Марты Петровны и басовитый шепот дворецкого, приговаривавшего: «Тише-тише, милочка. Не торопись и не говори без острой необходимости». День обещал быть пасмурным и серым, как выплывающий из труб заводов дым – мерзкий и тяжелый.
Вадим сжал руки в кулаки, но опустил их в глубокие карманы красного халата. В скором времени точно приедет Максим, и они вместе встретят Рождество. Тогда его душа, окованная цепями, свободно вздохнет. От сердца никак не отлегала мучительная тревога. Завтрак прошел неудачно: галеты с икрой, которую Шварц ел редко, потому как она напоминала пиры его дедушек, упоительно наслаждавшихся собственным могуществом и непогрешимостью, пришлись не по вкусу; мюсли с клубникой оказались пересахаренными, а фруктовый заварной чай, как выяснилось, и вовсе кончился.
— Марк, ей богу, праздник – не хочу ругаться. Но что вы творите? Что с вами? — рявкнул Шварц, не выпуская из рук золотую чайную ложку из английской коллекции Феликса.
— Икра не черная и вовсе не осетровая. Лососевая, из ресторана вашей матушки, — оправдывался повар, снимая белоснежно-чистый колпак.
— Избавься от этого слова! Никакой матушки, батюшки! – рассвирепел хозяин и бросился ложкой в Марка, благо тот успел увернуться. — Оставили голодным, Марк, — выдохнув, сказал он.
— Простите. Наверное, теряю хватку. Расслабился, что ли…
— Не знаю, Марк, не знаю. Пожалуйста, не подведите с ужином. Максим ведь приедет. Все должно быть на высшем уровне!
— Приедет? – глаза Марка засияли, и он, пожалуй, сам удивился такой восторженной реакции в голосе и в лице.
— Конечно. Здесь его дом и…место службы, так сказать. Что в этом странного? — задался вопросом Вадим.
Он развернулся из-за стола, закинул ногу на ногу, поправил подол облегающего фигуру халата, изобразив крайнюю заинтересованность. Обыкновенный чай, отдававший деревенской сорной травой, по выражению Шварца, бил в нос, заставляя того раздувать ноздри. Хоть камины и батареи топили исправно, но хозяин легко вздрагивал, особенно при упоминании Максима. На короткий миг удалось забыть неурядицы (если так можно было выразиться про дела Шварца) и обратиться к личной жизни, к быту, тоже приходящему в упадок.
— Ничего. Просто…Не отвечал он что-то со вчерашнего дня. Мы все звонили ему, а он недоступен.
— То есть как это? Ах, наверное, сел телефон. Ночью зарядил, утром встал и к вечеру приедет. Рождество – семейный праздник, а мы большая семья, не так ли?
— Вроде бы… — боязливо протянул Марк. — Мне готовить надо. Пойду я?
— Пф…Идите, Марк, — озлобленно бросил Вадим.
Нет ничего удивительного в том, что Максим не отвечал. Версия, самолично изложенная Вадимом, вполне укладывалось в логику вещей. Устал, может, обиделся на него, но не более. Завтрак вышел скверным, чего греха таить, но к вечеру повар придет в себя и накормит обитателей дома прекрасной пряной индейкой, томлеными овощами, жареными красными лангустами, строганной олениной и шоколадными десертами.
Меню, составленное Марком, хозяин утвердил еще до Нового Года. Более Вадим не вторгался в кухонное пространство, и теперь, придя в себя после разговора за завтраком, он бродил по поместью, рассматривая семейные фотографии и картины, собранные или сохраненные от прежних владельцев его дедушкой.
Похождения Шварца привели мужчину в огромную библиотеку. Зажегся свет, проливший свои лучи на бесчисленные тяжелые фолианты, обернутые в дорогую тесьму, драпированные золотом, украшенные авторскими, уникальными обложками. Читать у Вадима не было настроения, в отличие от настроения походить и получше изучить собственный дом, который он, как ни печально, знал все так же мало, как и несколько месяцев назад.
Он, разумеется, обжился, сделал ремонт, отреставрировал фасад, отделку внутренних помещений, нанял новый штат слуг, стал чаще бывать здесь и практически сделался загородным жителем. Но что-то продолжало ускользать от его внимания, что-то пряталось, извивалось, подобно змее. Дом оставался территорией непознанного прошлого.
Кресло из красного дерева приютило утомившегося от хождений Вадима. Взгляд его поплыл при виде громоздящихся книжных шкафов. Высота потолков в библиотеке была не меньше четырех метров, и к ним во всю тянулись горы читаных-перечитанных Феликсом Генриховичем книг. Из-за угла, как бы подсматривая за новым хозяином дома, с портрета кисти английского художника-реалиста наблюдал третий граф Новосельцев.
Какая-то дрожь пробежала по телу мужчины, и он вскочил в кресле, заболтав головой из стороны в сторону. Словно чье-то тяжелое, морозное дыхание легло на него сзади. Шварц встал и прошелся по библиотеке, пока не встретился лицом к лицу с Павлом Дмитриевичем Новосельцевым, третьим графом в роду, купившим эти скудные земли и выстроившим на них дом.
Взгляд графа внушал благородное спокойствие, проникая в самую сердцевину неспокойной души Вадима. Вздернутый острый нос, атлетическое телосложение, мохнатые, начинающие седеть усы – все в нем выдавало военного, военного в высоком чину, и это несмотря на мундир, расшитый сияющими бриллиантовыми орденами. Бриллианты привлекли особое внимание Шварца, вперившегося в одеяние первого хозяина дома.
«И вы ходили здесь? Ели, пили, танцевали, влюблялись, умирали? Как давно это было…» - подумал он, как только взглянул на выгравированную в золоченом прямоугольнике надпись:
«Граф Павел Дмитриевич Новосельцев,
1829-1889».
После ремонта в большинстве комнат сделали электрически звонки. Вадим не преминул воспользоваться этой возможностью: мужчина энергично вжал гладкую кнопку, и через минуту на пороге библиотеки показался запыхавшийся Дмитрий.
— Что-то случилось, хозяин? Давно вы не жали на кнопку. Уже и не вспомнить.
— Дмитрий, а не могли бы больше рассказать об этом человеке? — Вадим медленно поднял палец правой руки и указал на графа.
— Павел Дмитриевич? О, занятная с ним история вышла. Боевое крещение прошел в Крымскую. Тогда же дослужился и до капитана лейб-гвардии. Батюшка его, Дмитрий Артамонович, служил при дворе Его Величества. Министром какое-то время был, водил дружбу с Канкриным. Но умер больно рано: чуть не дожив до пятидесяти, если верно вспоминаю. А Павлу Дмитриевичу досталось много: поместья в Орловской, Тверской, Ярославской губерниях, крестьяне к ним же в придачу.
— А крепостное право к тому времени не отменили? — усомнился Шварц, живо прикидывавший, что поместья отошли к Павлу Дмитриевичу где-то в шестидесятых.
— Отменили-отменили, конечно же. Но крестьяне то подались на работу к прежним хозяевам. Вот и у Павла Дмитриевича таких было несколько сотен по всей России. Годы тогда мирные наступили, и до новой русско-турецкой проходил он службу, продвигался и стал целым губернатором. В семидесятые и построил тот дом, в которым мы все сейчас и обитаем. Большинству своих крестьян с выкупными помог, некоторых и вовсе – просто так отпустил. Чудной был человек, но жутко добрый. Кто о нем не вспоминал потом, кто бы не говорил, но отмечал его честность и порядочность, — с должной интонацией работника музея повествовал дворецкий, наворачивая круги вокруг Вадима.
Тот слушал с юношеской внимательностью и восторгом. И кто бы мог подумать, что в стенах его дома творилась история целой страны, сколько интересного может таить прежде ветхое, а теперь вновь блистающее поместье!
— Он…Внушительных размеров. Метр девяноста, мне кажется, не меньше.
— И правда – исполин! — засмеялся Дмитрий. — Новосельцевы они все довольно высокие были, если смотреть на портреты и фотографии.
— А кто же выстроил дом?
— Ваши предки, Вадим Александрович, ваши предки, — гордо объявил старик. — Много бед их постигло с революцией, точнее в сталинские годы, когда за евреями особый надсмотр был. Поместье выстроили они, и Феликс Генрихович, раскопав это в конце восьмидесятых в городском архиве, загорелся мечтой вернуть дом во что бы то ни стало.
— Что значит «вернуть»? Дом же, вероятно, графской фамилии принадлежал?
— Не совсем так…Ох, Вадим Александровичем, это такая запутанная и сложная история…
— Что ж, если сложная, то отложим ее. Скоро должен приехать Максим. Готовьтесь к встрече, — заявил Шварц.
— А вы связывались с ним? Он прямо так и сказал, мол, приедет, да? — обрадовался, как радуется котенок, увидевший клубок, дворецкий.
— Нет. Оно и не надо. И так понятно, что праздник семейный, а его семья – здесь, — отчеканил Вадим и вылетел из читального зала, оставив Дмитрия в некотором недоумении.
Наступил вечер. Поместье наполнили знакомые чуткому носу Шварца приятные запахи, источавшие сладкой и роскошной жизнью. Горячие блюда дожидались приема, как и сам хозяин, нервно поглядывавший на бегущие стрелки старых часов.
— Вас оставить, Вадим Александрович? С Максимом то? — уточнил дворецкий, осознававший всю пикантность вопроса.
— Да, — отрезал Шварц и тряхнул головой.
Не уложенные воском волосы рассыпались по затылку, упали на лоб, а кончики челки врезались в глаза. Горели свечи в подсвечниках, когда как основной свет оставался погашенным. Все это создавало как бы интимную, в хорошем смысле слова, домашнюю атмосферу. В гостиной чирикал Жорж, дразнивший пожилого кота: того накормили любимой курицей, угостили мягонькой частью лангустов, и он, выспавшись, принялся усмирять крикливую птицу. Коту было невдомек, что, как не пытайся, а достать какаду в клетке не выйдет.
Дворецкий попятился назад, стараясь не привлекать внимания Вадима, и кинулся в их столовую. Артур, Марк и Марта Петровна, укутанная в домотканый плед, расселись в ожидании «старшего». Пели новогодние и рождественские песни, вспоминали молодость, шутили. Стоял шум и гам, разносившийся по всему дому, и хозяин поместья, что постукивал костлявыми пальцами по одинокому невзрачному столу, скрежетал зубами от такого безудержного веселья.
Прошел час, его сменил второй, а затем и третий. Давно стемнело, перевалило за десять, и ни Максим, ни его тень не явились на порог дома Шварца. Правый глаз мужчины от нервозного неверия в происходящее беспокойно задергался. Подобное случалось крайне редко, но вечер, проведенный в бесполезном, глупом ожидании сумел удивить даже видавшего виды Вадима.
Еда давно остыла. Теперь вкус ее стал пресен, и, конечно, вины Марка в том не было. Вадим слишком долго, слишком наивно и бесцельно ждал в надежде дождаться парня и приступить к рождественскому ужину вместе, как настоящая семья. Ни ужина, ни семьи, ни чуда – все прошло впустую.
Свечи заканчивали плавиться. Вернувшись в дикую реальность, мужчина почувствовал неприятный нагар, исходивший от них. Видимо, дворецкий решил снова достать что-то из безмерных закромов.
«Небезопасно. Сгорим еще. Пора кончать», — подумал Вадим и разом затушил их сильным, исполненным злобы дуновением.
Стемнело. Стемнело и на душе Шварца, кинувшегося в недовольстве к мобильному телефону. Набрал номер – пошли гудки. Секунда, пять, десять. Он сделал несколько звонков, и каждый раз слышались протяжные гудки, но всякий раз слышалось безликое «абонент не отвечает». Оставлять голосовые сообщения мужчина посчитал глупым, и, кинув смартфон на диван, он сжал кулаки и хотел было наброситься и на попугая, чтобы тот прекратил надоедливое чириканье, и на кота, мяукающего по делу и нет, и на слуг, открывших шампанское и, кажется, потерявших отлетевшую пробку.
Ярость брала верх, заглушала последние остатки разума. Вцепившись в жидкие волосы, Вадим обреченно вздохнул и предпринял последнюю попытку. Взяв старый стационарный телефон, он набрал номер, и (о, чудо!) на том конце кто-то глухо пробормотал: «Алло? Кто?».
Шварц узнал в этом как бы незнакомой интонации голос любимого человека. От неожиданности «в зобу дыханье сперло», и все, на что оказался способен Вадим, уместилось в короткое, невнятное «э-э-э».
Он повесил трубку, нет, натурально кинул ее.
«Не зная, кто звонит, он взял. Значит Максим намеренно не отвечал на мои звонки. Намеренно…».
Ворвавшись в столовую к слугам, мужчина бросил недовольный повелительный взгляд на собравшихся. Пир во время чумы – его чумы, неведомой остальным.
— Артур, завтра подъем в шесть. Выезд в семь. Хорошего вечера, — надменно произнес он и отправился в спальню.
Ночью не спалось. Резкие всполохи молний на чистом темно-фиолетовом небе вторгались в комнату Вадима. В ту ночь не ухала сова, не выла метель, и, кажется, все умерло или застыло, но точно не жило полноценной жизнью. Одно лишь «намеренно» плотно засело в голове хозяина поместья. С ним от начала и до конца прошла беспокойная, кошмарная ночь. Проснулся Вадим в холодном поту, потому как явились ожившие дедушки и бабушка, призывавшие внука к себе. Короткий серебряный волос бросился в глаза Шварцу: конец приближался как никогда быстро.
Для того, чтобы как можно скорее избавиться от этих мыслей, он поднял Артура и наказал собираться. И водитель, и сам Вадим остались без завтрака. Шварц велел мчаться в город, на работу, в офис, где по-настоящему решалась вся его судьба.
«Снова поверил в любовь. Какой дурак! Какой дурак!».
