Поместье сбывшихся надежд

      Марина пыталась осмыслить предложение друга. Работа в одной из самых быстро развивающихся компаний страны, нет, скорее бизнес-империй, отвоевывающей новые территории у чрезмерно консервативных и неповоротливых корпораций – в такое верится с трудом!       И все-таки почему-то верилось. Индевеющие от долгой прогулки ресницы стали слабо смыкаться. Девушка постоянно терла глаза, и на это не мог не обратить внимание Максим.       — Но теперь сама понимаешь…Но я правда хотел помочь тебе с устройством. Ты бы справилась лучше меня. Я так хочу продолжить заниматься творчеством, вернуться к картинам. Тем более есть возможность получить вышку в Академии нашей, а может и в самой Москве! – восхищенно делился мыслями парень.       — Понимаю, котик, понимаю, — как всегда, обратилась к нему она. — Одного не пойму…Кто устроил такие неприятности для твоего Вадима?       От слова «твоего» в душе у парня поледенело. Что-то тяжелое тянуло вниз. Действительно ли он «его»? В подробностях делиться проблемами, рассказывать о взбалмошном характере Шварца в и без того непростые времена не было желания. К тому же Андреев четко осознавал, как остро Мариина воспринимает трудности друга.       Ветер проносился по сугробам, поднимая плотную завесу морозной пыли. Они потихоньку двигались к центральному входу в парк, совершив несколько больших прогулок по всей территории. У Марины не было каникул: горела отчётность по практике. Максим согласно кивал каждый раз, когда подруга жаловалась и пыталась объяснить то небольшое количество времени, которое она может уделить ему.       — Ты думаешь, что это все специально? Я толком и не знаю и ничего об этом, — прямо сознался Максим, поправив шапку с помпоном.       — Которую неделю ворошат этот улей. Компания Шварца в одном нашем регионе, чтоб ты знал, обеспечивает около пятнадцати процентов рабочих мест! Около пятнадцати! И это только по официальным данным. А его поливают помоями в СМИ, истязают проверками. И все чиновники молчат, разводят руками. Все разбежались, когда запахло керосином.       — Поразительно, — произнес Максим, истинно обомлев от таких цифр.       Ему и в голову не могло прийти, насколько могущественна империя любимого человека. Тем хуже становилось парню. Конечно, Вадим должен быть на передовой, чтобы защищаться от нападок налоговиков, фасовцев и журналистов, преследующих его тут и там. Подобно черным стервятникам, кружат они над ним и его офисом, банком и другими конторами. Куда он – туда и они, клокочущие и неистово вопящие.       — Наш губернатор должен поддерживать твоего Вадима, а он только пожимает плечами. Ведь несправедливо это, несправедливо! – возмущалась Марина.       Ее пухлые пальчики совсем окоченели на морозе. Как бы ни старался Максим предложить свои перчатки, но девушка наотрез отказывалась. Лишь сейчас, когда он провожал ее до остановки, она согласилась принять этот скромный дар.       — Спасибо, котик. Ну тогда будем на связи? Если что новое узнаю, то расскажу, окей?       — Окей. И я тебе буду рассказывать. Обнимашки? — улыбка до ушей озарила лицо парня.       — Конечно! — воскликнула брюнетка и посильнее сжала в объятьях друга.       Через несколько секунд она заторопилась на выход. Толстые серые, коричневые и белые голуби, прохаживавшиеся рядом, вдоль скамеек, взмыли в воздух. На шумные взмахи крыльев, прозвучавшие, как выстрел ружья, парень обернулся, и его взору предстала знакомая фигура, направлявшаяся прямо к нему.       Да, это она. Та, что щекотала его в кафе, но та, что похвалила «Осенний сплин». Как Оля оказалась вновь здесь? Преследует? Поместила жучок? Но как? Столько вопросов, столько неприятных, гнусных мыслей, а ей остается всего пара шагов.       — Привет, Максим! Привет! — здоровается она, готовая, как и Марина, броситься в объятья. — Узнал меня? С Новым Годом, кстати, и с наступающим Рождеством, — звенела Самойлова, не сводя глаз с раскрасневшегося Андреева.       — Ну приветик…       Глаза тут же забегали по всему, что окружало их. Взор парня был направлен куда угодно: на летящих в другую часть парка голубей, на причитающих старушек, продолживших скандинавскую ходьбу, на качание тонких ветвей ясеня, покрытых изморозью – только не на Самойлову.       — Я снова не вовремя? — догадалась она и обреченно вздохнула. — Ты, кажется, не рад моему появлению. Все злишься из-за ситуации с кофе?       — Да причем тут кофе вообще. И с чего взяла, что не рад? Просто…Забей, ладно, — отмахнулся Максим, готовый развернуться. Оля опередила его, оббежав Андреева с другой стороны и преградив тому путь.       — Не хочу забивать. Ты давно тут гуляешь?       — Давненько. Замерз, если честно, поэтому вызову такси и поеду домой.       — Домой…А где твой дом?       Простой, на взгляд многих, вопрос ввел парня в ступор. Действительно, где же он, его дом? Моментально вспомнился недавний разговор с подругой, в памяти воскресли новостные сюжеты и заметки в газетах о «непростом положении дел в компании Шварца». Он хорошенько обдумал то, что спросила Оля, но в конце концов просто пожал плечами и заторопился в другую сторону. Думанье и без того приносили слишком много боли. Проще было забыться в родной комнате. Невозможность хоть как-то повлиять на сложившееся положение угнетало больше, чем само «непростое положение». Любят же журналисты эти комичные эвфемизмы. «Непростое положение». А когда оно было легким?       «Вызову такси до дома. Останусь у матери. И завтра там побуду. Заслужила праздник со мной провести, а уж дальше…».       — Я недалеко живу от сюда. Можем, у меня погреться и чаю попить, если не против. А потом вызовем такси. Чур, я плачу! — живо предложила Оля.       — Не, ты что такое говоришь? Сам заплачу. Я все-таки работаю.       — То есть согласен в гости идти? — заулыбалась девушка, внимательно следившая за сменой выражения лица у собеседника.       — В гости? Ну…наверное. Видимо, согласен. Прости, тяжело соображаю. Я и замерз, и оголодал, и просто устал, — слабым голосом произнес Максим, надвинув на брови шапку.       — Какая у тебя милая шапка. Прикольный помпон, — рассмеялась Оля, взявшая под ручку Максима. — Пойдем-пойдем, бедолага. Отогрею тебя, поедим куриного бульона. Я его больше всего люблю на обед.       — И я люблю куриный бульон, — заметил Андреев, не особо сопротивлявшийся прыткости Самойловой.       Ничто не тронуло его сердце. Ни макияж Оли, ни ее шубка, пахнущая женским парфюмом, ни плавная линия юных губ, ни ямочки на красноватых щеках, ни распушенные волосы, словно горевшие на ее голове. В который раз он убедился, что не испытывает к женщинам ничего кроме дружеской симпатии, и то не ко всем.       — Людмила делает потрясающий куриный бульон. Уж не знаю, какие специи она добавляет, как она так разделывает курицу, но суп бомбическим получается. Отогреешься – проведу экскурсию. А там и время чая подойдет, — предельно подробно описывала новообразовавшиеся планы Оля.       Девушка не отпускала Макса ни на секунду. Вместе они перешли дорогу, вместе миновали охрану, выставленную около лазурного особняка. Железная калитка протяжно заскрипела, и Максим начал осматриваться вокруг. Недоверие пронизало все его существо. Трехэтажное здание овальной формы занимавшее большую часть территории, было укрыто за трехметровыми кирпичными стенами. Весной и летом особняк прятался за кронами ста пятидесятилетнего дуба, за листвой тонкоствольных молодых осин. Сейчас же мужчины в костюмах и армейских куртках расчищали дорожки от плотных сугробов, переходя на чисто матерный говор, невзирая на присутствие Оли. На первом этаже сквозь шторы цвета морской волны виднелся свет. Близилось время обеда, после которого солнце неумолимо закатывалось на западе, оставляя еще некоторое количество холодных отблесков, тающих в наступающей вечерней мгле.       Следы от разных пар обуви, среди которых доминировали большие размеры, вели к белоснежной лестнице, чем-то напоминавшей лестницу в поместье Шварца.       — Это твой дом? А что за чудики тут стоят? — боязливо уточнял Максим.       — Это охрана. Сама не пойму, от кого они нас охраняют. Папу, разве что, но меня то? Чем я так важна?       — А кто твой папа? — задал резонный вопрос парень.       — Губернатор. Назначили в декабре. Старого-то посадили, если слышал.       — Слышал…       Личность Оли, до того сокрытая пеленой тумана, начала проглядывать из-за его клубов. Отец – губернатор? Тот самый, который сменил прошлого, якобы «проворовавшегося? Всплыли события начала декабря, когда предыдущего губернатора демонстративно, показательно, почти что в назидание взяли оперативники ФСБ. Много шума, ослепительные вспышки камер, неутихавшие перепалки в газетах, расползание довольно неприличных слухов – все это было связано с именем предыдущего губернатора.       — Проходи, раздевайся. Будь как дома. Так же говорят?       — Что значит «говорят»? — вскинул бровями Максим, снимавший шапку и расстегивавший куртку.       — Молодому человеку помочь? — подал голос домоправитель средних лет в пепельном костюме с галстуком-бабочкой.       — Сам. Спасибо, — глухо прибавил парень. — А куда повесить можно?       — Одежду мне, молодой человек, — вновь напомнил о своем существовании въедливый мужчина, приглаживавший черную шевелюру.       Максим согласился с такими порядками, вспомнив, что тот же Дмитрий также встречает гостей хозяина. Но то поместье, но то Шварц, но то старомодный Дмитрий! А тут? Тут же дом губернаторов, которые тасуются как колода карт. Дом наемного менеджера, вроде как избранного народом…       — Максим, не смущайся и давай проходи. Покажу дом, — зазвенела Оля, давно освободившаяся от шубки.       Свет неприятно слепил. Блики его, отражаясь от янтарных рам безвкусных пейзажей и однообразных портретов прошлых хозяев дома, били в глаза, отвращая от всей обстановки. В какую часть гостиных, столовых ни глянь – везде чувствуется неприкаянность, необжитость и скука. Полный света дом с десятками сверкающий огней отвергал своей чужеродностью, неизвестностью.       — И как вы тут живете? Куда вам втроем такой дом?       — Вчетвером вообще-то. У меня старший брат – банковский служащий. Кончал Плехановку – теперь вот нарасхват, — горделиво объявила Оля, закрывшая стеклянные пыльные двери, ведущие в очередную нетронутую человеческим бытом гостиную.       — И тебе тут…Ну…       — Ты прав, Макс. Одиноко, грустно. И гостей у меня особо нет. Да и не успела ни с кем сдружиться. Пару недель на освоение в школе, в городе, а потом каникулы. Но ведь скоро выпускной…Другой город…Снова устраиваться на новом месте, — прозаично сообщала Оля, наворачивая круги вокруг Максима, рассматривавшего детали интерьера.       И как так выходит, что отчасти похожее поместье Шварца гораздо ближе его душе, ему, всю жизнь прожившему в обыкновенной двушке? Шагнув несколько месяцев назад в неизведанный, загадочный загородный дом, Максим и бровью не повел. Да, дом и вправду был помпезным, принадлежащим к объектам исторического наследия. А как бережно сохранял прошлые порядки Дмитрий, как нежно сдувал с них пылинки, тормозил течение времени и вездесущий прогресс! Разве можно сравнить это с особняком, принимающим и отпускающим владельцев раз в несколько лет. Это и не дом, а проходной двор.       Таким же проходным двором он выглядит и сейчас. Особняк наводнен охраной, домоправителями, горничными, и, кажется, здесь даже хоть как-то, но все-таки убираются. Делает ли это погоду? Вряд ли.       Тут ведь и не живут. Разве что проживают.       Оля, проводившая для Максима импровизированную экскурсию, вечно жалась к стенам. Речь оставалась сбивчивой, суетной, наводнённой словами-паразитами. Она и сама не вполне узнавала себя, ту, что вообще-то имела множество наград и медалей за участие в олимпиадах по русскому языку и литературе. Впрочем, таких наград хватало и по математике, и по обществознанию, и по английскому…Самойлова переминала холодные от нервов пальцы рук, мяла их, хрустела. Голос некстати шел то вверх, то вниз, когда как Максим в основном молча следовал за ней, без особого интереса разглядывая бархатные стулья, фаянсовый сервиз в буфетах, массивные комоды из черного дуба, полированные стальные поверхности футуристичной кухни.       — Людмила, бульончик скоро будет готов?       — Готов, Ольга Антоновна. В столовой кушать будете? — решила уточнить услужливая Людмила, убавлявшая огонь под большой белой кастрюлей.       Немолодая женщина, разведенная несколько раз, быстро сбросила фартук, получше скрепила заколкой непослушные жирные волосы цвета охры. Максим озадаченно взглянул на ее усталое морщинистое лицо, в котором отразилась та нелегкая, порой глупая и в общем-то мало что значащая жизнь. Оля же взирала властно, притопывала ножкой, иногда потрясывая крашеными дорогой финской краской волосами.       — В столовой. Давайте в семейной. По-семейному посидим, Людмила, — распорядилась Оля.       — Слушаюсь, Ольга Антоновна! — надевшая прихват женщина сняла горячую кастрюлю с плиты.       Уже в столовой она молчаливо зачерпывала поварешкой пахнущий специями куриный бульон. Мертвенное, ничего не выражавшее лицо угрюмо вперилось в наваристый бульон, как будто в нем одном и помещался весь смысл горестной жизни Людмилы.       — Побыстрее, пожалуйста. Гость голодный и холодный. Или отогрелся все-таки?       — Да уж ладно, подожду. Чего торопишь? И так нахлебник тут, — шикнул испуганно Максим.       Ему почему-то прекрасно представилась мать. Лариса Сергеевна, безучастно, равнодушно зачерпывавшая душистый бульон. Людмила ускорилась по приказанию Оли и торжественно (насколько могла) расставила тарелки и подала черный и белый хлеба.       — Все, иди, Людмила. Готовь травяной чай. Таежный сбор вроде называется, да?       Уставшая Людмила тихо кивнула и поспешила скрыться на кухне. Небольшая горбинка на спине, короткие неухоженные руки, одежда, сшитая не по размеру – все это скрылось вместе с ней.       Максим продолжал думать о Людмиле, о матери, о точно таких же женщинах, наливающих супы таким же Олям, готовящих и подающих блюда в ресторанах Елены Павловны, моющих полы в офисах Вадима Александровича, работающих в отделениях государственных банков и в других, гораздо более злачных местах: поликлиниках, школах, паспортных столах, супермаркетах. Их образы навязчиво сливались в один, давили на парня, рвали глотку и рыдали, рыдали, рыдали.       Еда не лезла в горло. Прежде душистый и славный суп превратился в отвратительную жижу. Один лишь печальный, раболепный вид Людмилы, покорно исполнявшей все поручения Оли и, наверняка, таких же властолюбивых родителей, напрочь убил всякий аппетит. Максим отхлебывал хоть сколько-то, но Самойлова сразу смекнула в чем дело.       — Не нравится тебе у меня?       — Как-то…Странно у все. У нас по-другому все почему-то. Совсем другие отношения.       — У вас? – поразилась Оля.       — У Вадима Александровича в поместье. Я там…работал слугой некоторое время.       Самойлова выронила позолоченную ложку, звякнувшую при ударе о тарелку. Проглотив плохо прожеванную курятину, она утерла рот салфеткой и впала в думу. Теперь и она потеряла интерес к еде, потому как открывшаяся правда…Нет, к ней она была не готова, как и не готова к неожиданному визиту Максима. Обыкновенно она заучивает целые фразы, готовится по несколько дней, репетирует, да хотя бы у себя в голове! Но ведь она сама пригласила парня в дом, сама предложила отогреться, а теперь сидит, непонимающе глядя в полупустую тарелку с плавающей морковью и крупными кусками картошки.       — Что? Что не так? — теперь настал черед Максима удивляться и вопрошать.       — Я думала ты…Ну…Помощник его. А ты слуга? — растерянно бормотала девушка.       — Какой слуга? Что ты такое говоришь? Я уже давно…Я давно… Да я! — злился Максим, размахивая руками.       «Да знала бы, что мы делали с ним – сразу бы умолкла. Дура, дура! И я дурак. Зачем только приперся? Кретин».       С улицы через приоткрытую форточку доносился гул машин. Однако в последнюю минуту, в минуту неясности и всеобщего смущения, до ушей обоих дошел звук въезжающего на территорию автомобиля. Неприятно буксовала машина, перемалывая шипящую под колесами слякоть.       — Неужели вернулся? Рано же! — всполошилась Оля.       Девушка по мановению ока выскочила из-за стола. Было легко догадаться, что Самойлова не ждала спешно возвратившегося отца. Губернатор поздоровался с домоправителем в дверях и наказал принять верхнюю одежду таинственного гостя.       — Черт-черт, — скрежетала зубами Самойлова, вернувшаяся в столовую.       — Да что происходит то? Папа вернулся?       — Да, папа! Папа вернулся! — панические настроения взяли верх над Олей, окончательно надломили и голос, и душу. — Что теперь делать?       Максим равнодушно пожал плечами. Сама позвала – сама и отвечай. Он гость, и этим, конечно же, все сказано.       Невыносимо громко заходили большие напольные часы. Маятник с позолотой быстро раскачивался из стороны в сторону. Звери с висящих на стене картин пугливо глядели на девушку, обреченно схватившуюся за голову. Вся прислуга оживилась по случаю приезда губернаторского гостя. Затопали, забухали, засвистели, забубнили. Звуки слились в глупую разноголосицу, из-за которой ни Оля, ни Максим не могли расслышать, с кем все время беседует Антон Дмитриевич.       — Проходите-проходите. Сготовят быстро, думаю. Пока чаем побалуемся. Ужас, как замерз, хоть и из машины я, — балаболил губернатор, провожавший гостя до «семейной» столовой. — Вот тут садитесь, Вадим Александрович… — произнес он и тут же замолчал, увидев неприятную для него картину.       Собственная дочь, словно пойманная на воровстве или убийстве, то есть на чем-то явно нехорошем, бросилась из-за стола и вжалась в опору черного камина с истлевающими поленьями. Загнанная в угол, она учащенно дышала, пытаясь найти слова для объяснения.       — Здравствуйте, молодой человек. А вы, простите, кем будете? — по началу елейно и вроде как добродушно обратился губернатор. Но Оля знала, что эта мнимая покладистость и приветливость – явление временное.       Часы ускорили свой ход, в то время как прислуга, будто почувствовавшая нарастание напряжения в губернаторском доме, стихла. Слышалось лишь сопение Вадима Александровича Шварца, сбивчивое дыхание Оли, цоканье и чавканье Антона Дмитриевича.       — Максим я. Приятель Оли вроде. Пригласила меня погреться и пообедать. Вот и тарелки, — как ни в чем не бывало отвечал Максим.       Как только он поднял голову, его взору предстало холодное, степенное выражение лица Шварца. Он глядел на парня, как на совершенно незнакомого или просто чужого человека. Даже в первую их встречу, даже в дни смут и сомнений, в последние дни ничего похожего не отражалось на бледном лице Вадима. От этой бледности сквозило умертвием и бесчувственностью.       — Папа, прости, что не предупредила. Больше такого не повторится, — оправдывалась Оля из своего «угла».       — У нас дорогой и важный гость. Я тоже не предупреждал. Встреча вышла сумбурной. Но все-таки дом мой, и я в нем хозяин. Потрудитесь, барышня, сопроводить молодого человека на выход.       Под напускным высоким слогом начала пробиваться врожденная хамовитость и негостеприимность Антона Дмитриевича. Это почувствовали все, но все же продолжали хранить молчание, ожидая, когда Макс поднимется из-за стола.       — Не очень-то и хотелось тут оставаться. Только время потерял, — проворчал он, глядя на Вадима, не отпускавшего парня своим ястребиным взглядом.       — Чего так смотрите, Вадим Александрович? Знакомы что ли? — поинтересовался губернатор.       — Это…Мой слуга. Работает у меня. Как только забрел сюда, интересно, — ядовито процедил Шварц, вскинув бровью.       Брошенные слова обожгли Максима, как обжигает сталь, такая холодная и горячая одновременно. Одним ударом меча сердце парня разрубили надвое.       — Надеюсь, он поспешит домой. В свой дом, а не в чужой, — заметил вскользь Вадим. Максим не узнавал того человека, что предложил ему отношения в ресторане матери, обозленный на Елену Павловну, уставший от всепожирающего одиночества, нуждающийся хоть в чьей-нибудь защите и поддержке. Ледяной взгляд Шварца убивал на раз два, убивал те разгоревшиеся, те живые чувства.       «Он это серьезно или ломает комедию? Лучше б второе, но какого хуя?!».       — Слушаюсь, Вадим Александрович.       Через минуту, обернувшись в куртку, зашнуровав ботинки и повязав шарф, связанный Мартой Петровной, он выбежал на крыльцо дома, а оттуда двинулся на улицу. Кошелек был под завяз набит заработанными деньгами, и ему не составило труда вызвать желто-белое такси. Машина, завершив предыдущий заказ, быстро прибыла к губернаторскому дому. Пару секунд – и она умчалась в буран, окутавший весь город. Антон Дмитриевич успел перехватить убегавшую на второй этаж Олю. До крови впился он нестриженными ногтями в ее слегка темную кожу рук.       — Приведи себя в порядок и выйди к гостю, как следует. Водишь пацанят в дом, позоришь меня! — гаркнул он, но так, чтобы оставшийся в столовой Шварц не слышал.       — Нет! Нет! Не хочу! Отстань от меня, папа, — хныкала Оля, сознававшая, как собственным приглашением в дом, вероятно, уничтожила хлипкий фундамент отношений с Максимом.       — Что? Поганка какая. Вернется мать – задаст трепку, — прикрикнул губернатор, сильнее сжав маленькую ручку Оли.       Она, видимо, потеряв контроль над ситуацией и телом, плюнула в лицо. Плюнула случайно, ненарочно. Плюнула, чтобы хоть немного ослабить хватку Антона Дмитриевича.       — Блять какая! — заверещал губернатор.       Оля вырвалась из лап отца. Разозленный Антон Дмитриевич сбежал в поисках ближайшей раковины, в который мог бы отмыться от такого унижения, пережитого в собственном доме. И ведь что он такого сделал? Всего лишь проучил шкодницу, всего лишь напомнил, кто здесь главный! По крайней мере так думал сам Антон Дмитриевич.       Шварц послушно дожидался губернатора в маленькой, но уютной столовой. Часы умерили свой быстрый шумный ход. В голове роились самые гадкие, отвратительные мысли. Жестоко пекло под желудком, болело за левой грудиной всякий раз, когда он вспоминал, как обошелся с любимым человеком.       «Но так надо. Так надо. Мне позарез нужно добиться признания губернатора. Он любит силу, он любит власть».       Как это ужасно! Кто нами правит, в чьих руках находятся судьбы порядочных людей? Ведь он порядочный, несмотря ни на что, несмотря на грубость, несмотря на временную уступку этой ужасности. Также?       Оля прорыдала в подушку весь оставшийся вечер. Около восьми обеспокоившаяся Людмила, подошедшая к двери, вслушалась в тоскливые всхлипы. Она оставила под дверью столик, на котором помещался поднос с горячим на ужин и апельсиновый сок – любимый сок Оли. Постучалась, и тут же, как мышка, юркнула вниз, в свой мир, в свою щелочку.       Тьма обуяла мрачный город, наводнённый десятками тысяч несчастных, обделенных людей. Бедняк, середняк, богач – страдали все одинаково, каждый страдал по-своему.       Страдала Лариса Сергеевна, так и не получившая объяснений от закрывшегося на ключ сына. Ни свежеприготовленный ужин, ни ее пирог не тронули ее мальчика, не заставили выйти и хотя бы «нормально поесть».       Страдала Оля, кое-как запихавшая в себя еду, сготовленную Людмилой. Становилось еще больнее оттого, что ни мать, ни отец не пришли к ней, а, вероятно, продолжали сидеть со Шварцом, слушая его истории и уговоры поддержать его бизнес.       Страдал же и сам Шварц. Страдал, как страдал и прежде.       Страдал Максим, грыз ногти и бил кулаком в стенку, пугая мать. Удалял совместные фотографии с Вадимом, материл его, на чем свет стоит и жалобно скулил в одеяло, чтобы Лариса Сергеевна ни в коем не услышала его плачь.       Страдали все. Страданием полнилась земля, на которую нашел бешеный снежный шторм. Что нес он этому городу, и без того настрадавшемуся вдоволь? Очевидно, что лишь новую порцию лишений, горя и уныния.