Поместье сбывшихся надежд

      Артур подъехал незамедлительно. Вадим ждал недолго, и все же зубы до жути громко колотились друг о друга, пока внутри могучее чрево извергало потоки ярости, злости и желчи. С новой силой он ощущал единственную, заветную потребность, без которой и жизнь немила. Потребность быть рядом с Максимом, обнимать его, целовать в макушку, собирать в пальцах и просеивать через них золотистые волосы – как этого не хватало сейчас Вадиму, что трясся на морозе.       — Хозяин, запрыгивайте. Не думал, что так быстро закончите. И получаса не прошло, — бегло проговорил Артур, открывая дверь мужчине. — Да на вас лица нет, - продолжил он уже в машине. — Что-то случилось?       — Поехали по этому адресу, — перевел тему Вадим и показал координаты на телефоне водителю.       — Дела…Вадим Александрович, но это же…       — Что? Ты знаешь этот адрес? — чуть не вспылил Шварц, вовремя остановленный Артуром.       — Да…Тетка там рядом моя живет. Но только через пару домов. Я уж подумал: зачем вам к моей тетке? А оно вот как. Вам в другой дом, хех, — неловко посмеивался Артур.       — Поехали уже, — Вадим заметил, как порозовело лицо Артура, но в тот момент он не мог думать ни о чем другом, кроме как о Максиме.       — Мигом домчимся. Минут двенадцать, не больше, — уверял Артур, когда они выскочили на оживленный проспект.       — Угу, - промычал Вадим.       После холодной улицы в салоне казалось слишком душно. Тяжелый воздух не давал дышать полной грудью, из-за чего Шварц часто кашлял, кашлял с большей силой несколько раз подряд, и в эти покашливания невольно уходили те последние силы, что еще оставались при нем. По радио играла легкая, ни к чему не обязывающая музыка, и водитель игриво напевал знакомые мелодии: сначала негромко, а после, убедившись, что хозяин, кажется, не обращает на него внимания, переходил на настоящее пение. Голосил Артур здорово, но и это не трогало Шварца. Он смотрел то себе под ноги, то на бледные пальцы с запекшейся кровью на костяшках: вчера он здорово ударил по металлическому столу в порыве гнева.       Артур же пел не столько потому, что его радовали мелодии по радио, а потому как он точно знал, кто проживает в доме, к которому движется Мерседес Вадима. Стояла редкая, но удивительно приятная солнечная погода, какая бывает в середине февраля. Зима, еще держащая природу в заточении, постепенно ослабеет и в конечном счете обязательно проиграет молодой, раскованной и игривой девушке-весне. Ручьи потоками неслись по выложенной осенью плитке, по старому асфальту с пробоинами, на которых подскакивали и машины, и грузовики, и автобусы. Потряхивало и Шварца, но он методично не отвлекался на внешний мир: ни сигналящие друг другу водители, ни резкий вой машин скорой помощи, ни спешно перебегающие дорогу пешеходы не интересовали задумавшегося мужчину.       — Сейчас повернем и по прямой доедем до района нужного. А там дворами пару минуток — и все! Приехали, считай, — озвучил план оставшегося маршрута Артур.       — Скорей бы это уже кончилось, - между делом проронил Вадим.       С его ссохшихся, разбитых морозом губ сорвались звуки, оформившиеся в слова. Из них вышло составить целое предложение (до того момента он упорно хранил молчание).       — Что «это»? — решил уточнить водитель. Он поправил упавшую на глаза светлую прядь волос и прокашлялся. — Не заболеть бы. Сейчас опять вирус везде ходит.       — Узнаешь. Надеюсь, что сегодня все кончится. Речь не про работу, — вздохнул Вадим. — Что толку скрывать, если вы все прекрасно знаете. Чего ломаться, —вопрошая, развел руками он. – Все и так ясно.       — Вы про Макса то?       — Да, — жестко ответил хозяин.       — Молчу. Это ж ваши дела личные. Но все хорошо будет, вы поверьте. Все ссорятся, но надо же и мириться. Мы с женой вон сколько раз ссорились. И после свадьбы ссорились, и после родов ссорились. Знаете, сколько ссорились в первые месяцы после рождения Дашки?       — Это ваша первая?       — Да. Так вот знайте, что каждый день собачились. Уж выгонять собиралась, разводиться хотели. Почти ушел: вещи собрал, знал, где буду работать, чтобы и себе насобирать на прокорм, и детям помочь. Вот уж и план готов был, но в последний момент что-то щелкнуло во мне. Знаете, как в народе говорят, да? Вот прямо что-то щелкнуло, перемкнуло.       — И вернулся?       — А я и не уходил, Вадим Александрович, — усмехнулся водитель, делая плавный поворот в сторону двора, где жил Максим. — Зачем уходить, когда действительно любишь?       — Хороший вопрос, Артур. Хороший вопрос, — задумчиво, со взором философа произнес Шварц, сопоставивший историю водителя со своей.       — Не надо уходить и не надо сбегать. Какой же ты муж или отец, как же ты любишь, если уходишь при первой же возможности?       —Так я и не уходил, Артур! Что ж ты меня упрекаешь, что ли? — возмутился Шварц и сложил руки на груди.       — Да нет, что вы. Я никого не упрекаю. Это вам для размышления и для разговора.       — Спасибо. Подумаю, пожалуй.       Артур, как знал, затормозил у нужного подъезда. Вадим хмыкнул, и все же больше думал о сказанных словах, пугливо глядел на железную входную дверь, ведущую в потусторонний мир. Мужчина высунулся наружу и едва не наступил в холодную лужу, успев поставить ногу на рыхлый снег, превращенный автомобилями и людьми в грязную и неприглядную кашицу. Точно не зная, сколько он пробудет в гостях у Максима, пустит ли он сразу, а если и не пустит, то он обязательно дождется, Вадим отпустил Артура в город. Тот, наверняка, наведается к семье, ведь водитель всегда спешит к ним, если выдается свободная минутка. Так думал Шварц, когда следил за удаляющимся Мерседесом. Ему рисовалась пасторальная и милая картина: чаяния Артура-отца, его простая как пять копеек, но добродушная и хозяйственная жена. А какие у них дети?       Кажется, Артур показывал малюток на фотографиях, но Вадим всегда глядел на маленьких сопливых детей вполоборота, с плохо скрываемым пренебрежением. Из уважения к водителю Шварц поворачивался, что-то комментировал, но мысль о детях долгое время не волновала его существо. Теперь же, когда он стоял перед железной дверью, когда стихший на мгновение ветер перестал колыхать оттаявшие от измороси ветви рябин и кленов, когда притаившиеся в кустах воробьи перестали чирикать, Вадим яснее прежнего ощущал движение времени, то, как ушла молодость и как он одновременно счастлив, что сохранил компанию, и несчастлив, потому что бесконечно одинок.       В ушах тихо зазвенела скрипка. Ее легкий и ловкий смычок скользил по натянутым струнам, по струнам жизни Вадима, и с каждой секундой звук становился резче, звонче, трескучее. Начало закладывать уши, а ветер, доселе молчавший, подул с новой стороны, и своей силой подтолкнул мужчину к двери. Как в трансе, он набрал нужный номер, не отдавая себя отчета, что говорить. Да и стоит ли говорить? Не лучше ли развернуться, вызвать Артура и отправиться домой к коту, попугаю, гусям и слугам, конечно же, тоже.       Вдруг дверь открылась. Прозвучала короткая заливистая мелодия, веселый наигрыш домофона, и Шварц, чувствуя, что судьба дает ему какой-никакой шанс, ворвался внутрь. Он пробежал по лестничным пролетам, словно от скорости зависела вся жизнь. Ему чудилось, как что-то подгоняет его, не дает остановиться, и пульсирующая кровь била в голову. Кололо в боку, перехватывало дыхание, пот выступал на красном от волнения, холода и бега лице. Безразличие к тому, как он выглядит, охватывало Вадима. Он ощущал, как таинственная сила самолично поднимает его, несет, а он повинуется ее воле. Она вынесла его к нужной двери, оставленной приоткрытой. Неужели Максим ждал?       Вадим осторожно, стараясь не шуметь, проник в квартиру и закрыл дверь. В замочной скважине он повернул ключ, а после закрыл вторую деревянную дверь, выкрашенную несколько дней назад и еще хранящую запах бурой краски.       — Мам, а ты чего вернулась? Забыла что-то? — донеслось, видимо, с кухни. Вадим закрыл открывшийся от удивления рот, чтобы не ахнуть. Так он ждал маму?       Потому так легко и открыл, совсем не спрашивая. На улице и во время бега он вовсе и не думал о том, что Максим может впустить Ларису Сергеевну. Реплика Максима осенила мужчину, представила картину в совершенно ином свете. Но ретироваться было поздно, и Вадим это знал, потому принялся дожидаться парня.       — Мам? Чего молчишь? — не услышав ответ на последний вопрос, Макс в одних шортах цвета хаки и футболке-поло вышел в прихожую, где недоуменно вскинул бровями. — Ты? Ты что тут делаешь?       — И тебе привет, Максик, — с хрипотцой произнес Вадим. — Пустишь?       — Ты маньяк, Вадим, ей богу. А если бы у меня мама дома была? Чтобы она подумала? Хотя то, что ты устроил в галерее…Промолчу, — вздохнул Макс и облокотился на угол проема.       — Красивая футболка. Не видел у тебя такую, — со светящейся улыбкой говорил Вадим, все стоя в дверях.       — На Рождество купил. Оригинальная между прочим и дорогая соответственно.       — Мы так и будем продолжать стоять в коридоре? Ты совсем не рад мне?       — Проходи, что с тобой сделаешь.       Вадим тихой поступью следовал за парнем. Впервые он попал в его комнату, в обитель, что источала нежным и по-особенному дорогим для мужчины мускусом молодого тела. Спальня Максима оказалась даже ярче отремонтированных недавно комнат, а уж в сравнении с тусклым и невзрачным подъездом и вовсе вмещала всю теплоту и уют, оберегаемые и Ларисой Сергеевной, и самим Максимом.       — Не предложил чая. Исправлюсь.       — Не надо. Я не за чаем приехал, — остановил его Вадим, прикоснувшись к оголенной волосатой руке.       Белесые волоски крепкой правой встали дыбом. Совсем не от холода, еще остававшегося на конечности пришедшего с мороза Вадима, а, наоборот, от огненной энергии, струящейся по сосудам и сообщающейся с энергией парня, которого он коснулся.       — Как знаешь. Я вот как раз собирался после обеда попить чаю.       Максим все не отходил от бытовых, примитивных разговоров. Он же и не торопил диалог, предоставляя возможность высказаться тому, кто явился на его порог без приглашения. Шварц обводил взволнованным взглядом черно-красную комнату, останавливался на графических изображениях восточных символов, причмокивал, продолжая изучать обстановку дальше. Он подбирал слова и долго настраивался, и за это время, что готовился, хотел, как можно глубже проникнуть в мир любимого человека. Вадим верил, что жилище может сказать о человеке больше, чем он сам. С другой стороны, разве можно провести параллели между поместьем и личностью Шварца? За эти полгода оно настолько крепко врезалось в жизнь мужчины, прочно вошло, что стало неотделимой, составной частью этой жизни, образовав новую жизнь, непохожую на ту, что установилась после смерти отца.       Вадим сверлил взглядом фотографии Макса-школьника, Макса-студента и вспоминал, как помог выиграть обучение в любом художественном вузе страны. Согласится ли на это Максим? Ведь они так и не обсудили учебу, не решили ничего вместе, как настоящая семья…       При мысли о том, что Максим может уехать из города, душа Шварца затрепетала. Он оперся на потертую спину компьютерного стула, чтобы удержаться на ногах, и томно вздохнул. С фотографий на него взирал самодовольный, ухмыляющийся Макс, когда как сам Вадим чувствовал себя бесконечно старым, теряющим жизненную хватку человеком. Куда он один, без поддержки, без любви, без опоры, которую он некогда видел в Максиме, и, пожалуй, продолжает видеть лишь в нем?       — И чего молчишь? Так и будем молчать? — спокойно спросил Максим.       — Почему ты сбежал? Сбежал из поместья в тот день? Не приехал на Рождество, хотя я ждал, — проронил слово Вадим.       — Я-то сбежал? Никуда я не сбежал. Сам сказал возвращаться в «свой дом», — зычно ответил Макс. — Я и вернулся. Твое поведение в губернаторском доме было вызывающим.       — Вызывающим? – рассмеялся мужчина. —Ты шутишь? Это мое-то поведение было вызывающим? Я приезжаю на деловую встречу, которую еле-еле удалось согласовать, когда у меня проблем выше крыши, а ты…Ты пьешь чай с дочкой губернатора, ты гостишь у нее! Я даже не знал, что у тебя появилась новая подруга!       — Еще скажи, что приревновал. Дурак ты, Вадик, дурак, — теперь горько усмехнулся Макс и присел на кровать. — Какая она мне подруга? Так, разве что. Мы с ней с тех пор и не общались.       — И тем не менее…Не сказал мне ничего, не поставил в известность. Конечно, я сказал возвращаться в свой дом – в наш дом, то есть! Я, может, выразился не совсем так, но ведь ты прекрасно понимал, о чем я!       — Не ори ж ты так, - глухо попросил Максим, глядя на мужчину исподлобья.       — Да как не орать, когда из меня виноватого пытаются сделать!       — А кто виноват? Я что ли? Смешной какой, — сказал Макс и шлепнул себя по колену.       — Сбежал, как ребенок, честное слово. На звонки не отвечал, на связь не выходил. Заперся у себя тут…Рисуешь, молодец, выставки и все такое…Но обо мне ты подумал? Неужели тебе совсем не жаль меня?       — Что значит «не жаль?». Странный вопрос. Вадим Шварц требует жалости к себе? — усомнился Максим.       — Я…Не требую…Я спрашиваю, — сквозь зубы, нервно пояснял Вадим. – У тебя хоть что-то есть ко мне, или я зря пытаюсь вернуться?       Максим замолчал. Вопрос, на первый взгляд не требующий долгих обдумываний, заставил его по-настоящему заглянуть в глубь души, обратиться к сердцу, чтобы оно дало ответ. Оно билось, как и всегда, впрочем. Билось то быстрее, то медленнее, и на этом чередовании сердечного ритма организовывалась тонкая душа Максима. Сердечный ритм был подобен ритму жизни, особенно в последние полгода. Подумать только, если бы они оба знали, когда встретились в далеком мрачном поместье, к чему приведет такое знакомство.       — Ох, не молчи, ты пугаешь меня! — завопил Шварц. — Ответь же, любишь ты меня или нет? — и он бросился к ногам Максима, как наивный, жаждущий тепла и внимания ребенок, которым он продолжал оставаться, несмотря на возраст, статус и жизненный опыт.       — Люблю…Что уж тут спрашивать, — и не успел Максим договорить, как Шварц примкнул к его влажным пухлым губам.       Они оба действовали по наитию, подчиняясь потаенным желаниям. Жажда телесной близости брала верх, и Вадим впивался ногтями в плечи Макса, с остервенением срывал футболку-поло. За окном повалил снег: его крупные хлопья летели с огромного неба цвета белка глаз. По батареям журчала горячая вода, и эти звуки, несколько странные, вовсе не интимные, некоторое время еще ощущались мозгом Шварца, но после того, как он освободился от верхней одежды и повалил парня на кровать, исчезли и они. Вадим нависал над Максом, а тот сдавленно дышал. Мужчина слышал, как бухает его сердечко, будто он бежал марафон или у него температура. Но Максим и вправду был горячим. Испарина выступила на чистом, лишенном морщин и прыщей лбу. Вадим приблизился к этому лбу, поцеловал и провел языком вниз, к носу, затем вновь остановился на губах.       Они остались в одних трусах, но вскоре избавились и от них. Кажется, оба впервые четко, в сознательном состоянии видели напряженную плоть членов, вздувавшиеся от возбуждения вены. Как только Вадим расслабил задний проход Макса, тот блаженно простонал. Силы постепенно покидали его, и он доверялся Шварцу. Вадим беспокоился, как бы не навредить парню, и во всех его действиях сквозило нежностью, заботой, степенностью. Как бы они оба не жаждали сексуальной разрядки, но Вадим оставался в здравом рассудке и потому действовал осторожно.       Кровать затряслась, заскрипела, заходила ходуном. А снег все валил и валил. Вадим слышал лишь одни постанывания и хрипоту парня, и сам отвечал тем же, иногда уточняя, не больно ли Максу. Он кусал увлаженные поцелуем губы, вжимался в матрац, невольно сдвигал постельное белье. За окном же продолжалась жизнь, та жизнь, что текла и прежде. В будние дни в кофейнях сидит не так много народу, но все-таки кто-то оставляет чаевые за нежный чизкейк и хорошо сваренный американо. С кофеен и магазинов льется новогодняя успокаивающая музыка, хотя где он, Новый Год? Вот уже полтора месяца прошло с той знаменательной даты, и люди постепенно пообвыкли. Жизнь пошла своим чередом, и казалось, что никакой разницы от смены календаря нет. Все также лениво, также привычно идут люди по своим делам, забирают детей со школ, толпятся в очереди в супермаркетах, ругаются в поликлиниках, поскальзываются на льду и падают!       Вадим запустил тяжелую мокрую руку в такие же мокрые волосы Макса. Через несколько минут он кончил, и словно замертво упал на него. Кто-то упал на улице: под сугробами совсем ничего не видно. Шварц задышал, как не в себя, и глядя на Макса, он сдувал опадавшие на переносицу волосы и глупо улыбался.       — С Днем всех влюбленных, кстати говоря, — вдруг обратился он к парню.       — Самое время, — усмехнулся в ответ он.       — Надо отдышаться. Давно я так не потел.       — Отдышись. Никто не торопит, — деловито произнес Максим и достал со стола вейп.       Парень глубоко затянулся, и тяжка хорошо дала по голове, освежила спутанные в клубок мысли. Он затянулся еще раз и распростер руки рядом с Вадимом.       — Вкусно пахнет. Жвачкой какой-то.       — Она самая, она самая.       — В гостиных постоянно пахнет жидкостями Никиты, кажется. А кому еще курить такое? Больше некому, — поделился мужчина.       — Скучают там по мне?       — Конечно…То есть…Я не знаю, я запретил про тебя спрашивать и говорить, — стыдливо произнес Вадим.       — Ах, вот как? Я теперь неприкасаемый? — надул губки Макс и укрылся смятым одеялом.       — Да нет же. Просто думать о тебе лишний раз больно было. Но я все равно думал, понимаешь? Остальные тоже, уверен.       — Все понятно с тобой. А как твои дела? Ну работа там, прочая шелуха. Помнится, ты не особо хотел посвящать меня в свои проблемы. Думаешь, приятно находится в доме, хозяин которого настойчиво избегает тебя и не делится, что у него там? Ты как думаешь? – обратился Максим и сделал новую тягу, чуть послабее предыдущей.       — Ты имеешь полное право ненавидеть меня за это.       — Да ладно, что уж. Тебя невозможно ненавидеть, — напыщенно сказал Максим и поцеловал Вадима. — Так все-таки, что с делами?       — Ну слушай, котик…Как давно я не произносил этого слова, — легко улыбнулся мужчина.       — Даже по отношению к Маркизу? — расхохотался Макс.       — Да ну тебя. Какой там котик? Котище, не иначе! Жевал елку все время. Убрали елку —так за мишуру принялся. Короче, пока не очистили весь дом от шуршащей дребедени, он не угомонился.       — Ясно-ясно.       — Слушай, котик, и постарайся не перебивать, хотя, вопросы, наверняка, возникнут. И все же, — произнес Вадим, подведший вступительной репликой к началу долгого рассказа.       Не менее получаса вещал он, рассказывая о желании насильно выдать за него замуж Нору, о проказах, которые насылала Мария Петровна, о претензиях антимонопольной службы и требованиях разделить компанию, о сливах деловой отчетности конкурентам и СМИ, о чистке в управленческой структуре, о попытке добиться расположения губернатора и многом другом. Максим терпеливо слушал, и каждый раз, когда парень желал задать вопрос, Вадим, словно чувствуя, ощущая его мысленный порыв, опережал и сворачивал в ту сторону, которая более интересовала Макса. Он парил, и чем тяжелее была история, тем сильнее он затягивался. Трудно ощутимое прежде, но теперь совершенно отчетливое чувство вины легло на его грудь. Около сердца начал разгораться предательский огонь невнимательности по отношению к Вадиму, а к горлу подкатывал неприятный ком, как при запущенной простуде.       А меж тем смеркалось. Включились редкие дворовые фонари; по трассе, ведущей за город, устремились сотни автомобилей, и невыносимый гомон, исходивший от колоний тараканов, что перебегают от одного укрытия к другому, резал слух. Окно было плотно закрыто и зашторено. Сейчас Вадим и Макс укрывались под одним свежестиранным одеялом, внюхивались в естественные запахи друг друга, которые источают от тела всякого человека. И у всякого человека этот запах особенный. Максим ощущал запах мужественности и ответственности, лайма и антарктического льда, а Вадим, напротив, вкушал запах нежности и чуткости, бергамота и шафрана.       — Вот как-то так, котик, — заключил Вадим.       Их руки оставались соединенными все то время, что Вадим начитывал свой сумбурный монолог. Парень переминал его пальцы, хрустел костяшками, вел по линии вен от конца пальцев к запястью. Снег за несколько часов успел укутать город махровым белоснежным одеялом, и он, конечно же, медленно отходил ко сну. В комнате Макса неярко поблескивал ночник в виде чудесного цветка из сказки. Тот переливался всеми цветами радуги и тихо шипел, почти не отвлекая обоих.       — Выходит, каждый из нас по-своему виноват, Вадик. Что я кретин, что…       — Что я. Ты прав, — сквозь слабый налет улыбки произнес Вадим. — А ведь мы могли навсегда потерять друг друга.       — Не говори так. Все хорошо. Из-за такой ситуации поругаться – это уметь надо! И мне не стоило сбегать и надо было отвечать тебе. Мне все казалось, что тогда, в начале осени, мое появление в этом далеком и глухом поместье…Все это было как бы понарошку, понимаешь? Игра там, забава. Ну какой из меня уборщик или твой личный помощник? Допускаю, что ты от моей «помощи» только больше пострадал.       — Неправда, - недовольно ответил Вадим. — Ты вытащил меня из апатии, очень сильно облегчил ношу. Недостаточно, конечно, но я и сам виноват, что взвалил ее. Хотя раньше это так не ощущалось. Не знаю, что случилось…       — Стареешь, что ль, Вадик? — по-доброму улыбнулся Максим и коснулся губами висков Шварца.       — Может быть, котик. Может быть. Мне точно нужна опора, мне нужен тот, кому я отдам остаток собственной жизни, какой бы она не была. С компанией или без, с деньгами или без, с поместьем или без него…Я устал гнаться за прибылью, устал как собака. Хочу покоя, Макс.       — Будет тебе покой, старичок, - усмехнулся Макс. — Но сначала нам надо разобраться со всеми трудностями, что навалились.       — «Нам»? — взахлеб спросил Вадим.       — «Нам», Вадик. Теперь есть только «мы», и я это не для красного словца говорю.       Они испили горячего чая с лимоном, заев его маковыми сушками и шоколадными конфетами. По-простому, по-домашнему сидели Вадим и Максим, обговаривая планы на ближайшие выходные. Как только чай кончился, а время перевалило за шесть, Вадим предложил собираться. Максим, ничуть не сомневаясь, стал собирать нужные вещи.       — А что ты скажешь маме?       — А что ты скажешь своей маме? Что мы скажем всем остальным?       — Боюсь, что остальные все прекрасно понимают, — со вздохом сказал Вадим. — А вот наши родители…Они вроде как общаются немного.       — Да. Елена Павловна один раз заезжала сюда, пока меня не было. Понравился наш ремонт ей.       — Здорово. Но для них это будет большим ударом, не думаешь?       — Нагло врать, скрывать очевидное, дарить надежду на внуков, а на смертном одре сообщить, что натуралы в сделку не входили…В общем, сам понимаешь, Вадик. Ну это же решим еще, верно?       — Решим. Если ты говоришь, что решим, то я верю, — засиял Шварц.       Артур примчался за пятнадцать минут. Парни обменялись крепким мужским рукопожатием, а после даже приобняли друг друга. Вадим прокашлялся, сверкнув шутливым взглядом в сторону Макса, и тот вернулся к нему на заднее сидение. Снег шел не переставая. Ночной город жил в центре, пока его окраины погружались в непробудную тьму. Глухо выла вьюга, и Артур прибавлял хода, чтобы как можно скорее добраться до поместья.       Наконец Мерседес пересек территорию дома, въехал на расчищенную слугами дорожку. Зная от Артура, на радостях сообщившего, что хозяин возвращается с Максом, все выстроились в ровную линию. Довольные, с сияющими улыбками на устах, румяные от морозца, трущиеся друг о друга, Дмитрий, Никита, Костя, София и Марта Петровна махали руками и кричали приветственные слова.       Машина затормозила, но прежде, чем выйти из салона, Вадим уточнил раз и навсегда: «Ты уверен?».       — Уверен. Теперь я дома и никуда не сбегу, — торжественно произнес он и подарил короткий поцелуй хозяину поместья.       Артур тихо улыбнулся. На душе разлилось горячее нежное масло. Все, кажется, возвращалось на круги своя. По-прежнему ухала то ли сова, то ли филин. Задубевшие ветки деревьев дрожали на ветру, а с заднего двора доносился гогот гусей. И даже они ощущали, как справедливо воздается по заслугам. Как не сбегай, как ни крути, но повстречавшись однажды с тем, кто безвозвратно и полностью вошел в душу, ты не сможешь забыть его.       Оно и не нужно.