Элизиум

      Моросящий с утра дождь лишь предавал этому интимному таинству антуража, погружая кладбище в полутемки. Аня неторопливо петляла среди надгробий, держа в руках пышный букет белых роз. Нужная могила была уже за ближайшим поворотом, и от того трепетнее и волнительнее становилось на душе.       Большая каменная плита, на которой была выгравирована информация об усопшем, в контраст ей небольшая гробничка, и необьятное количество цветов и венков, самых разных форм и размеров.       И фотография юной рыжей девушки, счастливо улыбающейся, обернутая черной лентой.       Щербакова не была на похоронах Трусовой, но почему-то все так себе и представляла; тихое место в глубине леса, много букетов, мраморный памятник, украшенный живой лозой, тянущейся с оградки. Здесь было спокойно, красиво и свежо. — Здравствуй, Сашенька, — Аня опустилась на колени перед памятником, пальцами слегка касаясь фотографии со все еще самым любимым лицом, — Как ты тут?       Риторический вопрос, заданный в пустоту, отразился больным спазмом в сердце девушки, на который она совсем не обратила внимания; зеленые глаза с картинки очаровывали и вводили в транс, словно гипнотизировали. Мир переставал существовать, когда Щербакова попадала в плен этой зелени, что тогда, что сейчас; даже после смерти Саша оставалась чересчур таинственной и волшебной, слишком буквально недосягаемой. — Ты говорила мне, что красные розы кажутся тебе слишком пошлыми, — губы девушки тронула легкая улыбка от приятных воспоминаний, пропитанных насквозь тоской, — поэтому я принесла белые. Они ассоциируются у меня с нежностью и чистой любовью. То есть с тобой.       Аня положила цветы на гробничку, поверх еще десятка огромных букетов; все они были дорогими, чрезмерно большими и красивыми. На их фоне несчастная связка из восемнадцати стебельков выглядела уныло, едва заметно; Хоть Щербакова и знала, что Саша никогда не любила пышных букетов, обходящихся болельщикам далеко не в пару тысяч рублей, ей все равно стало тоскливо и слегка стыдно.       С другой стороны, никакое количество цветов, даже самых дорогих и очаровательных, не соизмерит ту печаль, теплящуюся в её душе. — Два года прошло, — выдохнула Аня, задерживая взгляд на выгравираванной дате смерти, — а я только навестила тебя. Мне ужасно стыдно, любовь моя. Надеюсь ты простишь меня.       Накрапывающий дождь постепенно сходил на нет, даже тучи слегка расселялись; прощальные лучи солнца задели своим теплом сгорбившийся девичий силуэт и кусок белого мрамора. Постепенно сгущались сумерки. — Мне кажется в тот день мы умерли вместе, — Щербакова закрыла глаза, утыкаясь лбом в каменную плиту напротив, — я иногда ловлю себя на том, что перестаю дышать. Или что не чувствую ничего, знаешь, совсем ничего. Ни боли, ни радости, ни горечи. Так почему, если я умерла, мы не вместе?       На высокую сосну, стоящую совсем рядом с оградкой, присела ворона, своим громким кличем вырывая девушку из полусна, в который она успела впасть, чуть ли не засыпая, оперевшись о памятник. — Может я в аду?       Щербакова встала, отряхивая слегка замаравшиеся брюки от грязи, потянулась, разогревая затекшие мышцы и в последний раз взглянула на фотографию. По прежнему рыжая красавица, по прежнему счасливо улыбающаяся, по прежнему смотрит на нее, гипнотизируя своими чарующими глазами.       Не сдержавшись, Аня нагнулась, оставляя на картинке под стеклом легкий поцелуй; хотелось заплакать, но слез будто не осталось вовсе. — Пока, Сашенька, — проходя через калитку, Щербакова оглянулась, осматривая ее могилу в последний раз, — я еще приду. Обязательно приду. И принесу тебе самый роскошный букет.       Не спеша шагая, Аня заставляла себя не оборачиваться и идти вперед, неторопливо петляя в поисках выхода с кладбища.       В этот момент девичий силуэт, точная копия самой Щербаковой, присел на могильную плиту, внимательно наблюдая за девушкой своими стеклянными пугающими глазами.              Губы призрака тронула хитрая улыбка, больше похожая на оскал, и силуэт потускнел, растворяясь в сумеречной дымке.