Хлопья с молоком

      Весна в западном Ревашоле холодная. По мнению Жюдит, даже слишком, и она ныряет обратно под одеяло с двумя тарелками. Одну она отдает Жану. Тот принимает ее и только потом осознает, что а) ему что-то дали, б) это тарелка и в) в ней хлопья, залитые молоком.       — Хотела сделать завтрак в постель, но у нас только хлопья, — поясняет она.       Жан разглядывает желтые хлопушки, плавающие в белом море. Ложка служит маяком, к которому прибивает пшеничных скитальцев.       — Что, если залить хлопья кофе?       — Что, если ты *не* будешь этого делать?       — А почему нет? Это как кофе с тостом, только вместо тоста хлопья. Пшеница же.       — Просто поешь, — со вздохом говорит Жюдит.       Спальню наполняет хруст и звон ложек о тарелки.       На улице холодно. В холодные выходные дни не хочется ничего делать, только лежать под одеялом. Есть, честно говоря, тоже, но Жан побаивается навлечь праведный гнев Жюдит. И куда больше боится потерять ее. Приходится засовывать куда поглубже свои нехотелки и нормально есть, контролировать количество кофе и сигарет за день. С огромной неохотой Жан признает, что блядское психическое здоровье из-за этого становится лучше.       — Планы на сегодня?..       — Хм. Хотела прогуляться — это полезно. Хотя бы до продуктового.       За окном начинает капать моросящий дождик.       — Надо будет достать дождевик, — комментирует она. — А у тебя?..       — Лежать весь день.       Она с укором смотрит на него.       — Что? Это тоже полезно!       — У нас остались только хлопья. Остатки молока здесь, — кивком указывает на тарелки. — Нам придется выйти на улицу.       Жан утыкается в свою тарелку.       — Офицер Викмар?..       — Когда ты так меня называешь, мне хочется себя убить.       — Вначале молоко.       Жюдит отлично разбирается в тонах его голоса и знает, когда угроза реальна, а когда — всего лишь фигура речи. Фигур, оттесняющих из речи настоящие угрозы, в последнее время становится больше. Это воодушевляет Викмара, но и пугает; еще свежи воспоминания о тех днях, когда планы на день выглядели так: — сварить кофе; — не застрелиться.       Жан проваливается в ямы черного ужаса по двадцать раз на дню. Там, в темноте, привычно. В темноте есть кофе и сигареты, в ней можно ругаться матом и спать по пять часов. Привычное успокаивает и жрет изнутри. А на свету — новом, раздражающем, выбивающем почву из-под ног — мягкая Жюдит и ленивые разговоры о молоке. Противоречивые мысли проносятся вихрем в голове. Жан хочет так много сказать, но лишь спрашивает со вздохом:       — Что еще, кроме молока?       — Сориентируюсь на месте.       Дождь усиливается. Жюдит прижимается к любимому и ехидно улыбается, слыша его возмущенный взвизг: она коснулась его ледяными ступнями.       — Я же пообещал, что выйду за этим блядским молоком!       — Ругаться будешь на Гарри.       Она осаждает его с женственным изяществом. Работа с коллективом сорок первого научила успокаивать гомон лениво брошенной фразой, и она уже сама не понимает, сколько силы кроется в нежных словах. А вот сорок первый отлично всё чувствует, и фактический глава спецотдела — особенно.       — Прости.       Жан обнимает ее в ответ. Жюдит чувствует, как полыхают щеки — Викмар тлеет от стыда.       — Всё в порядке, — успокаивает она.       Всё не в порядке. Он не должен был срываться. Никто не обязан терпеть его выходки. На сколько хватит Жюдит? Что, если она однажды уйдет и не вернется? Она может. У нее есть на это полное право. Жан ненавидит себя. Всё, что он делает в своей сраной жизни, так это портит ее другим. Портит. Портит. Никчемный работничек конторы без официального статуса.       Но он только произносит:       — Я люблю тебя.       Ревашоль расплывается в стене дождя. Скоро придется выйти туда, в холод и сырость, за четырежды проклятым молоком. Жан купит сразу десять пачек и столько же упаковок хлопьев, потому что свет его жизни любит хлопья с молоком. Его раздирает между ненавистью к себе и любовью к Жю, и холодный дождь, бросающий брызги в лицо, не может угасить огонь в душе.       А хлопья могут.