Невозвратимость

Лисий взгляд скользнул по силуэту Небесного Владыки, как мазки кисти, выводящие в сотый раз всё тот же иероглиф. Быстро, не заостряя ни на чём внимания, без изучения. Ху Шэнь успела запомнить детали наглядно, и если бы дали кисть, то она изобразила Цзюнь У с закрытыми глазами. Он был постоянен и неизменчив – обязательная составлящая, без которой рухнет каждый свод дворцов и порядок Небесной столицы. Взгляд Ху Шень был скользкий и неуловимый; непонятно: она моргнула или густые ресницы с наигранной робкостью спрятали выражение глаз. Лаконичность Цзюнь У сторонилась игр: прямой и настырный взгляд без искр задорности, но с беззлобным восхищением и одобрением. Ху Шень на миг забыла о настоящей демонической натуре и принадлежности к противоположному полу: перестав заострять внимание на деталях, она потеряла в них смысл. Не было снующего и псевдозаботливого образа Се Ляня, напомнившего бы ему, что Хуа Чен никуда не исчез и этот жалкий одноглазый выблядок всё ещё здесь под слоями личин и одежд и не исчезнет, покуда прах… «Прах?» Хуа Чену показалось, что он произнёс это вслух, он чуть было не схватился за рот, и хоть слова так и осели на связках, но выражение лица сменилось либо на испуг, либо на удивление. Зеркала под рукой не было, а разбираться в эмоциях сейчас было не подходящим под место и время – впрочем, оно никогда не было подходящим, – но цепная реакция, как домино, прокатилась до трона. Добродушие затухло, словно пламя свечи при ветре, неозвученный вопрос повис в воздухе, и нахмуренные брови Цзюнь У заменили любую словесную экспрессию. Хуа Чен заметил, что идеальное, как искусственное, лицо, оживает всякий раз, когда морщинка залегает над переносицей или, что бывало крайне редко, Цзюнь У улыбается по-настоящему. Уголки рта поднимаются чуть выше, губы растягиваюся, но не настолько, чтобы превратиться в тонкие побелевшие нити, вокруг сверкающих глаз появляются прожилки. — Что случилось? — Цзюнь У знал, что слова из Хуа Чена надо вытягивать; распрашивать, говорить приходилось больше привычного. Цзюнь У уже и подзабыл, что считался неразборчивым наблюдателем, однако, не обратись Владыка с вопросом, не нуждающийся обычно в озвучивании вслух Градоначальник, сохраняя свою загадочность, не проронил бы ни слова. — Где мой прах? — Цзюнь У физически ощутил страх, исходивший от маленькой фигуры девушки напротив. Хуа Чен кусался и нападал, если был напуган; он никогда не убегал и не прятался – набрасывался без предупреждения и выстрела. Прямой и резкий, как выпущенная в цель стрела, без подводок и хитростей, почти оскалившись, он выплюнул этот вопрос. Они едва не вернулись на пограничье недоверия и ненависти, но как бы ни был слаб Князь, он никогда не был наивным дураком, отбросившим полностью сомнения и прошлое. Нежное отношение не приякорило его разбитую душу, продолжая держаться особняком, он смотрел исподльбья на Цзюнь У, но приближаться себе не позволял. — Не лучшее начало для диалога, Ху Шэнь, — обращение должно было напомнить вспыльчивому демону о неуместности сцен и скандалов в тонких стенах дворца. — Мы условились доверять друг другу — Вот именно, — перебил Хуа Чен, сделавший первые шаги. Украшения попадали с волос, ударяясь о каменный пол, и, звеня, рассыпались вокруг Хуа Чена. Волна чернил от корней волос к кончикам окрасила в тёмно-древесный цвет пряди, словно на него накинули вдовью вуаль. Кожа, казалось, превратилась в воду и, скатываясь, как капли воды, вниз, бледнела и сдвигала черты лица. Мужская острота лица, длинный нос с горбинкой и раскосый длинный глаз, словно в прищуре, не сводил фокуса с цели. Он вытягивался и растягивался в плечах, швы, затрещав, лопнули и разошлись, держась на двух-трёх стежках. Цзюнь У впервые видел, чтобы женские одеяния, будто прошедшие через сражения, так подчёркивали мощные мышцы, облепляя впритык и разрываясь на сгибах и швах. Кончик носа Хуа Чена побелел, волосы растрепались и, став длиннее обычного, яростно трепыхали на воздухе. Затёкшую шею Владыки обдало странным жаром. — Что же делаешь ты в свою очередь? — А что я делаю? — Цзюнь У не сдвинулся ни на цзюнь, только его зрачки наблюдали за рваными и трясущимися движениями Хуа Чена, подошедшего уже вплотную. — Сам ответь на свой вопрос. Скучающий и ровный тон голоса Небожителя напротив заколол иголками по коже рук и спины, гнев вскипел с новой силой, но Хуа Чен держал себя в руках. — В очередной раз обманываешь. Каждому демону и небожителю известно, что такое прах и какое значение он имеет для демона. Не мне это тебе объяснять, Бай Усянь, — со всей возможной спесью, мирно булькающей внутри него, он вложил в имя весь яд. — Разве ты просил свой прах? Мне лучше было оставить его там или, может, вручить тебе на грани очередного срыва. Ты и без моей помощи смог бы убить себя сам, слушая галлюцинации. Этот вариант тебе нравится больше? — Цзюнь У поддался вперёд, и Хуа Чен, сделав шаг назад, нахмурился, отводя взгляд. — Твой прах — гарантия верности, но если ты захочешь уйти от меня, а не умереть, то можешь забрать его по первой же просьбе. Подошедший к отступившему назад Хуа Чену, Цзюнь У откинул свисающую чёлку, длиннее обычного. Удовлетворенно хмыкнул, смотря на отсутствие глаза, не прикрытое повязкой или личиной. Хуа Чен гневно откинул ладонь, сохраняя мягкое покалывания от прикосновений мягких подушечек пальцев. — Рад, что ты услышал меня, — уголки губ приподнялись. — Пришёл обвинять меня во лжи и недоверии, а сам следуешь за мной и веришь моим словам. Как это мило, Хуа Чен. Не понимая зачем, но он никак не мог смягчить выражение своего лица. Желание отвернуться и избегать тесное столкновение взглядов сдавило грудь, но, пойдя наперекор себе, Хуа Чен предпочитал с уязвленной гордостью прямо с вызовом смотреть в лицо напротив. Чем больше пытался защититься маленький и грозный щенок, тем больше показывал, как сильно он уязвим. Цзюнь У уже видел выражение стыда и смущения, но такой вид с осознанием собственной оплошностью был новым. — Дело вовсе не в тебе, — они оба знали, что это ложь, но Владыка тактично промолчал. — Я сюда пришёл совсем по другой причине. Мне нужно незаметно покинуть столицу. — Слишком рано, ты только вознёсся и сразу пропадёшь на несколько дней? Исключено. Для правдоподобности тебе придётся познакомиться с другими Небожителями, — Цзюнь У наклонил голову, и Хуа Чен прочитал в этом скрытый укор в глупости и импульсивности его поступка. Контроль давно мог заменить имя Цзюнь У: он любил его и держал в своих крепких руках мастерски. Умение ждать и быть терпеливым с применением силы в особенных случаях помогло выиграть не одну битву. Проявлять сдержанность в делах, касающихся непотребств, не приходилось, оно и не было ему нужно. Цзюнь У не был одержим и не нуждался в утехах, а если бы и встал вопрос, то он легко мог всё получить. Но сосредатачивать взгляд лишь на лице Хуа Чена вдруг стало так сложно: он то и дело норовил скользнуть ниже. Пробежаться легко, одним взмахом ресниц, и вновь вернуть фокус недостаточно. Се Лянь не чаял души в своей зазнобе и, кажется, Цзюнь У частично понимал почему, вспоминая упругую кожу, крепкие мышцы рук, перекатывающиеся при движениях, тонкую талию, так идеально помещавшуюся в руках, длинные и изящные пальцы. — Не торопись. Ты совершаешь ошибку за ошибкой, — Цзюнь У, отвернувшись от Хуа Чена, прошёл к своему месту, — Сбрасываешь облик, рвёшься вниз, не создаёшь историю, пытаешь остаться один. Лежавшая без движения ладонь, мягко и почти не поднимаясь в воздух, словно одними пальцами отхлопнула пять раз по коленке. Хуа Чен не сразу вразумил, был ли это зов или какая-то привычка Владыки. Когда же он обошёл трон, всё стало предельно ясно, и он подошёл почти вплотную; но ступени разделяли их, делая и без того высоко Владыку ещё верховнее, а Хуа Чена, не уступавшего ему в росте, – ниже. Хитрый лисий прищур холодных бездн превратился в собачий, умоляющий, полный неуместного раскаяния и мольбы взгляд. Рука, покоившаяся на бедре, с лёгким нажимом легла на макушку и провела вниз, скользя по мягким растрёпаннным волосам, и вновь оказалась на подбородке. Цзюнь У нравилось прикасаться к Хуа Чену, трогать, как ему заблагорассудится. Мимолётные покалывания ногтями, шорох подушечек пальцев по шее, быстрое скольжение по запястью и случайное, слишком близкое дыхание давно стали предлогами и запятыми, а не опрометчивой кляксой. Хуа Чен сам не замечал, как тянулся к протянутой руке, как вставал ближе, чем допустимо, на полшага. Забивался в угол, продолжая не сводить глаз с рук, напоминая то ли забитого ударами ребёнка, то ли глупого котёнка, охотящегося до ласки. Так просто и осторожно, но Цзюнь У оказался рядом, недопустимо близко. Он видел, как метался из стороны с сторону в сомнениях и предрассудках Князь демонов, но теперь королём и конём на шахматной доске был не Се Лянь. Никогда им не был. Всё же пласт жизни вырван безжалостно, оставляя не трещины – целую дыру, заполняемую постепенно Цзюнь У, но от тихой и пугающей в первое время пустоты избавиться сложно. — Мне есть что терять, — упрямо гнул он свою линию. — Что тебе терять? Кто способен занять твоё место, Хуа Чен? — сменив гнев на милоть, он с особенной нежностью, которая не вязалась с образом Цзюнь У, проговорил имя, — Ци Жун жалкий отброс, его никто из твоих подчинённых и слушать не станет. Хэ Сюань не заинтересован в расширении территории, и он чётко соблюдает договорённости, — Хуа Чен поднял бровь: не мог же Цзюнь У узнать и про детали их договора, — Тун Лу не содрагалась. С любой сошкой ты и сам расправишься, или же тебе надоело моё общество? — Понятно, — усмехнувшись, он покачал головой, — ты же просто хочешь пойти со мной, Владыка, — это прозвучало с вопросительной интонацией, будто Хуа Чен передразнивал Цзюнь У, но на деле являлось утверждением. — У меня не было таких желаний. Если ты предлагаешь, то могу отложить дела, дабы лично провести время в Призрачном городе с тобой, — порой виляюще и мелко Небесный Император выделял главные слова, на которые хотел обратить внимание Хуа Чена. Князь демонов замечал акценты, но реагировал реже, чем хотелось бы Владыке. Хуа Чена раздражала черта не договаривать что-то, петлять и разбрасывать намёки, но прямо не говорить о важном, превращая разговор в игру. Если он говорит, то так, что другие не знают, куда деть себя от прямолинейности и нахальства, или вовсе молчат. Переучивать и переделывать Цзюнь У было бы до нелепости смешно, глупо и высокомерно, но отвечать колко, полушутя, говорить полуправду и испытывать терпение Хуа Чен позволял себе слишком уж легко. — Хорошо, Владыка, попроси меня, и тогда я проведу личную экскурсию. Настала очередь Цзюнь У выгибать бровь. Порой культурно выразить удивление от манеры общения демона ему было сложно: всё же, столько веков нося корону Небесного Императора, он напрочь отвык от обычных разговоров без должных прелюдий, манер и прочего скопа дополнений. Диалог с Хуа Ченом обходился без нагромождений, но стоило тому неожиданно вставить подобные иронично-саркастичные высказывания, как Цзюнь У терялся. За такое впору бы поставить кого угодно на место, только Хуа Чен не являлся кем угодно. Осознавал ли он двойственность слов, или она только мерещилась заинтересованному Владыки, ходившему вдоль грани? — Хуа Чен, что за нелепости? — подыграть шутливому демону хотелось – Цзюнь У мог бы это позволить себе, не будь он Небесным Императором, но у всего есть предел. Не к лицу древнему небожителю вести себя как молодые господа в загуле, забыв о всех приличиях. — Я не буду говорить такое. — Хах, — мышцы не шее Цзюнь У напряглись, — получается, проблема в форме слов, а не в том, что ты вовсе никуда не хочешь и совсем ничего такого не планировал, — ладонь прикрыла позёрски зевнувший рот. — Ты невыносим, — облокотившись лбом на пальцы, Цзюнь У скрыл ладонью часть лица. — Да, я хотел бы посетить Призрачный город, но это было просто в далёких планах. Точно не то, что ты имел в виду. — Благодарю, — он гордо вскинул голову, и откинутые в воздух пряди снова показали глаз. — Тогда приглашаю в мою обитель, и теперь очередь вашего величества сменить одежды. Ладонь легла в протянутую, слегка перенося вес, но больше ради приличия, чем из необходимости. Рука Цзюнь У немного сильнее полностью обхватила элегантные пальцы музыканта, идеально созданные для струн. Лишённая тепла кожа демона быстро согревалась, перенимая температуру небожителя, оставаясь при этом мертвенно-бледной. Разница в размерах буквально несущественна в глазах смотрящих со стороны, но ярко ощутимая в каждом прикосновении. Пальцы Владыки были изящны, но казались массивнее, словно говорили о его силе и возрасте. — Ты игнорируешь все мои советы, Ху Шэнь, — с непривычной язвительностью он надавил на сказанное имя. — Неправда, — послышалось хмыканье, — не все. Так или иначе, я бы спустился туда. Цени мою вежливость, ведь я самолично предложил экскурсию. Дорогой Владыка, единицы удостоились такой почести, а я ведь мог просто уйти без предупреждения. Кстати, —Хуа Чен развёл руками, — есть прекрасная фраза: «всё, что говорят перед "но", – брехня собачья». Глубоко вздохнув, Цзюнь У предпочёл не отвечать, концентрируясь на том, как стремительно меняется поведение Хуа Чена: он всё чаще и чаще стал возвращаться к остротам, усмешкам, прямолинейности, красному цвету, улыбкам, озорству, актёрству, декоративной весёлости, мелким ярким деталям на верхних одеждах, длинным многозначительным переглядкам, взгляду янтарных огненных лис и водяных змей. Цзюнь У мог поверить, что Хуа Чен, вышедший из нищеты и несчастий, умеет быстро приспасабливаться и привыкать при переломных ситуациях. Поверить, что он перестал бояться одиночества и того, что таится в нём, но глубину охватывающего ужаса перед пустыми помещениями и отсутствию звука живых — ни в коем случае. Демон шёл рядом, но в то же время немного впереди, ведя Цзюнь У в глубь дворца, удивляясь тому, как быстро он освоил все входы, выходы, тайны, словно владел картой. Коридоры пустели, и количество дверей сокращалось, превращая переходы в длинные полые трубы. Смотреть было не на что: никаких настенных украшений, только сплошной белый камень, нефрит и золото без излишеств. Использовать перемещение тысячи ли было нельзя, но Цзюнь У сам был наполовину демоном, наполовину небожителем, поэтому всегда есть запасные способы и часть Небес, где законы работают иначе. Они оба привлекали много внимания, поэтому спускаться с Небес необходимо там, где никто не увидит и не узнает их. Хуа Чен сменил личину на Градоначальника, вернув устрашающую повязку на глаз, свисающую тонкую косичку с вплетёнными кольцами; наручи сверкали скромным серебром в комнате солнечного золота, кожаные митенки плотно обтягивали до костяшек, где небольшой кусочек кожи без украшений сразу заканчивался обилием колец. Он блестел золотом и серебром, звякая оружием и побрякушками на одежде при каждом шаге, как колокол. Цзюнь У сменил облик на обманчивые монашеские одежды только перед перемещением; волосы, обычно собранные в пучок, свободно падали вниз, маска скрывала лицо, седые пряди обрамляли лицо и терялись в густоте черноты. Ничего лишнего, кроме лика, привлекающего всё внимание, не бросалось в глаза. Контраст, разделявший их, не сравнится даже с нарядным Ши Цинсюанем и словно рождённым темнотой Мин И. Война красного и белого слилась в единую реку, и, спустившись в поток, они оказались в Призрачном городе, где игральные кости всегда приносили удачу только Хуа Чену.