Бог с ромашкового поля

Солнце золотом переливается в фонтане, превращает водные брызги в мерцающие золотые искры. Витиеватая лепнина отбрасывает причудливые тени, а поросшие тут и там мхом статуи фей отражаются рябью в воде. Эти статуи высекли лучшие мастера — они словно застывшие во времени живые нимфы в полупрозрачных одеждах; струящиеся ткани словно вот-вот начнут колыхаться на ветру. Чанбин смотрит на них завороженно — за свою жизнь ему не доводилось видеть чего-то настолько прекрасного. Но здесь всё — прекрасно. Фонтаны пестрят сложной лепниной, беседки усыпаны тонкими узорами, а стеклянные теплицы — словно ещё один сказочный мир, в котором всё цветёт невиданными цветами. Эльфийский сад — больше, чем искусство. Кусты нежно-белых роз аккуратно острижены, тропинки вымощены камнем, а за спиной — пруд с кристально-прозрачной водой, через который раскинулся белый каменный мостик. Там же, не обращая внимания на двух прохожих, размеренно плавают белоснежные лебеди — Чанбин впервые видел их не на иллюстрациях из книг. Он знал, что эльфы живут в сказке, но видеть это собственными глазами — чудо. И Хёнджин его в эту сказку провёл, хоть и знает — нельзя. Людям нельзя быть в мире эльфов, и если бы Хёнджин не держал чаровника за руку — тот бы даже через дверь в этот сад не прошёл. А теперь он свободно рассматривает лепнину и несуществующие цветы. Точно волшебный сон. Но за садом — настоящий дворец. Двухэтажный дом с огромными окнами и серой покатой крышей словно вылеплен из мрамора — он едва ли уступал изяществом статуям и беседкам в саду. Чанбин предпочёл бы никогда не заходить в этот дом — человеку в нём не место. Как не место ему и в этом саду, да и в этом сказочном мире — тоже. Он — несуразный, чужой и грязный. Хёнджин — прекрасный, свой и кристально-чистый, как вода в пруду, что в ней и брошенная монета на солнце переливаться будет. — Это мой отчий дом, — почти что безразлично бросил Хёнджин. В его волосах жемчуг, а на голове — уже привычный и полюбившийся венок с золотыми листьями и жемчужными ягодами. На руках — браслеты и кольца, а на плечах — тонкая шёлковая рубашка, нежно-белая, как те розы в саду. Хёнджин сказочный принц, волшебная фея, залюбленный жизнью дух природы, рождённый из любви всего живого ко всему живому. В этом само их существо — эльфийский народ купается в любви жизни, богатстве и роскоши. Они — живое Прекрасное. И Хёнджин один из них — нереальный, неземной, невесомый. Того и гляди — Чанбин очернит его, испачкает, испортит настолько, что тот не сможет больше вернуться в свою сказочную обитель. А Чанбин и очернил бы — да не посмеет. Потому щетинится, ступает осторожно — лишь бы не испачкать человеческим присутствием сказочный эльфийский мир. Хёнджин отказывается от всей этой роскоши. Чанбин не знает, что сказать. Потому молчит. Хёнджин тоже молчит — но недолго. — Извини. Я лишь хотел показать тебе это место, но, кажется, тебе здесь не по душе. — Смеёшься? — отсекает. — Здесь всё настолько светлое, что я даже по земле боюсь ходить, чтобы не наследить. В Хёнджиновых глазах синева ночного неба и серебряные переливы звёзд. В его волосах солнечные лучи и золото пшеницы. В глазах Чанбина — вековые утопленные деревья, а в волосах перегоревшая древесная кора — чёрный уголь. Он что та утка среди лебедей — маленькая и неуклюжая рядом с грациозными и статными птицами. Он своей чернотой того и гляди испачкает здесь что-то, а грубыми ладонями сломает хрупкие и нежные произведения искусства. Человеку здесь не место, но Чанбину — здесь не место вдвойне. Слишком злой, слишком грубый, слишком человек. — Это всего лишь сад. Как ты можешь наследить здесь? — Сам мне скажи, — снова режет Чанбин. Острый взгляд так и норовит забраться под кожу — к сердцу. Хёнджин смотрит долго — не отводит взгляда. Выдерживает остроту стойко. Чаровник сдаётся первым — вздыхает. — Ты злишься? — А сам как думаешь? — Я не понимаю, почему ты злишься. Многие люди мечтают сюда попасть, но ты злишься. Что я сделал не так? И в самом деле, что же он сделал не так? Всего лишь остался с чаровником. Чанбинов дом — убогая хижина. В ней — холод и пыль, бедность и грязь. Эльфийский дворец — роскошный и тёплый. Для чего эльфу оставаться там, где ничего привычного его не ждёт? Чанбин зол. Не на Хёнджина. На себя — человека. Ведь всё, что у него есть — любовь к Хёнджину. Он ничего не может дать. И даже любовь свою — не может. Хёнджин не примет. Так для чего он остаётся до смешного долго? — Ты променял роскошь и тепло на бедность и холод ради него. Я никогда не пойму этого, — говорит Чанбин. Ради своего бога. Променял отчий дом на убогую хижину чаровника. — Ради него? Я отказываюсь оставаться здесь дольше положенного не из-за Минхо, — отвечает Хёнджин. — Я делаю это потому, что хочу так. Ты злишься из-за этого? — Нет. — Тогда почему? — Потому что мне нет здесь места точно так же, как тебе нет места там. В конце концов ты будешь несчастлив там. Твой бог уже тебя оставил. А ведь он так не хотел говорить это горькое «тебе здесь не место». Годами одёргивал себя, чтобы в конце концов сдаться. Но можно ли его винить? После увиденной роскоши эльфийского дворца — едва ли. Хёнджину в самом деле не место в убогой гниющей хижине, ему в пору жить в роскошном дворце. Чанбин желает ему счастья. И поэтому он не посмеет хвататься за свои эгоистичные желания, не посмеет довольствоваться тем, что Хёнджин всё ещё выбирает его убогий дом. Хёнджин не заслужил этого. Но заслужил ли он жестокую правду? Да и правду ли? А в Хёнджиновых глазах грозовое небо. — Ну и что с того, что он меня оставил? Он никогда и не был рядом. Я уже давно далеко не только ради него остаюсь. Но чаровнику не понять. В сказочном саду, где Хёнджин — словно одна из замерших прекрасных нимф, превращённых в статуи, а Чанбин — чёрное размазанное пятно от брошенного на чистый лист бумаги угля, они вдвоём стоят, не в силах объясниться. Как чаровнику подобрать слова, чтобы выразить чувства? Как объяснить, что зол он не на Хёнджина, что желает ему счастья, но теперь он даже крупицу этого счастья дать ему не может — Хёнджину незачем оставаться в лесу, его бог теперь с деревенским юношей, лесная чаща исчезла, а ромашковое поле растворилось в разномастном цвету. Прошлая зима действительно была последней — и она показала, что Чанбин слаб перед своим чёрным злым сердцем, слаб перед желаниями. Он бы хотел, чтобы Хёнджин оставался каждую зиму. Он по-настоящему жадно и страстно этого хочет. Неозвученная, но очевидная любовь. Чанбин никогда её не скрывал, каждое его движение в сторону Хёнджина пропитано незнакомой никому иному нежностью. Но человек не имеет права на эту любовь. Она навязана жизнью. Чанбин любит, как и все остальные. — Ради кого тогда... — бурчит едва слышно. Если не ради своего бога, ради кого он остаётся? Грозовые тучи в Хёнджиновых глазах сгущаются. — Этой зимой я остался не ради Минхо, ты же знаешь. — Я отплачу. — Зачем? Ты столько раз делал для меня что-либо безвозмездно, — отвечает эльф. А после, будто точно знал, что вертится в мыслях чаровника, продолжил: — Да и как ты мне отплатишь? У меня ведь всё есть. Чанбиново лицо стало совсем хмурым. — У меня ведь даже ты есть, — словно невзначай, мягко и мимолётно. В глазах Хёнджина закатное золото — любовь. — Я предпочту убогую хижину роскошному дворцу, если там со мной будешь ты. — Пожалеешь ведь. — Уже давно пожалел бы, — пожимает плечами эльф. — Я всё ждал, когда же ты изменишься, отвернёшься от меня и встретишь кого-то настоящего. За это время сердце Минхо успело расцвести и сгнить, а ты всё такой же. Смотришь на меня остро, говоришь со мной грубо, а касаешься — нежно. Почему? У меня только один ответ. Всегда был только один ответ, но так не хотелось в это верить. — Ты давно уже это знаешь, — говорит Чанбин. — Мне ведь тоже страшно. Разобьёшь мне сердце — как я его потом соберу? Чанбин хмыкает: — Не придётся собирать. Не разобью. Зелёная арка в лесу — дверь в эльфийский сад. Таких арок и дверей по всему миру — сотни и тысячи, и каждая — ведёт в эльфийский город, в чей-то сказочный сад или дом. Чанбину повезло, что через одну из этих дверей его провёл Хёнджин. За свою жизнь он больше не увидит чего-то настолько прекрасного. Но рядом с ним останется нечто куда более прекрасное — Хёнджин, что та лесная нимфа. Прекраснее застывших мраморных статуй, солнечных бликов в воде витиеватых фонтанов и невиданных цветов в стеклянных теплицах. Хёнджин — настоящий. А его мир словно сказочный сон. — Так что, вернёмся домой? — протягивает нежную руку. И Чанбин накрывает эту нежную ладонь своей огрубевшей.