lamb land

аки просыпается тем же утром. аки просыпается /тем же/? утром и подскакивает на кровати, оглядываясь и после натирая лицо руками, поджимая ноги к животу. что на этот раз? он спит? передознулся? он узнает стены своего дома, своей комнаты – три, крашенные белым, и одна, та, что с дверью, с желтыми обоями в цветочек. стены, пропитанные запахом свежей выпечки на дрожжах, запахом сирени и диких роз, ягод и цветов шиповника, и немного горький – кое-где подгнивает пол. аки трогает свое одеяло – белый пододеяльник на голубых пуговицах – и оно хрустит снегом, льдом, свежестью. кажется, с его хрустом раскалывается аки. за /его/ столом сидит тенши. пьет чай, держась обеими руками за свою чашку в виде мордочки кролика (это песик! его зовут синаморол), пялит в стену пустыми глазами, сонными и припухшими. аки хочет спросить злостное почему ты здесь, но вместо этого спрашивает жалкое: – почему мы здесь? тенши не сразу реагирует на звук. на тарелке для завтрака, помимо надкушенного куска хлеба в джеме красном, как внутренности подстреленных диких зайцев, лежат два блистера разных таблеток, украденных у аки. аки не отрицает, что скорее всего тенши клал колеса прямо на хлеб и говорил про себя нечто вроде «похоже на салями с вкраплениями жира». аки встает и ему открывается более обширный вид из окна – на заднем дворе, упираясь одной фарой в кусты малины, стоит криво припаркованная машина тенши. по ее красной крыше сейчас прыгает воробей. тенши оборачивает голову в сторону кровати и говорит, что на кухне только что закипел чайник. аки может спуститься и сделать себе чай – они его с собой взяли и он уже на кухонной столешнице, вместе с сахаром, медом, сухим молоком и кофе. аки не хочется переспрашивать. все, чего аки хочется – послушать тенши и пойти сделать себе чай. пойти и посмотреть в окно на кухне. интересно, захватил ли его дикий виноград за этот год? хочется задумчиво царапать клеенку на покрашенном в голубой столе, который был старше, чем папа аки. хочется сидеть и ждать. и делать вид, что к нему спустится кто-нибудь. больше никогда не заливать острой водкой желание подумать о всех своих близких без безграничней злости, осуждения и тоски, навязчиво забиваемыми медицинским похуизмом, ощущаемым еще хуже, будто бы заброшенная могила недавно любимых родственников. аки хочется думать, что у него что-то все еще есть. что что-то у него не исчезло. по правде, что у него не исчезло вообще ничего. он пригубляет слабенький чай с медом, совсем еще кипяток, игнорируя банку с холодной водой, заполненную тенши, чтоб разбавлять горячее. виноград действительно теперь лезет в окно, стуча терпкими маленькими гроздями о стекло. еще так рано. аки слушает разговоры птиц, различимые слишком уж хорошо без окон в стеклопакетах. к аки все-таки приходят – мягкие тапки тенши могли бы быть беззвучными, если бы не его привычка шаркать ногами по полу, будто лень ходить. он в огромной футболке с розовым медведем, что тянет вперед когтистую лапу в крови. тапки тоже в виде плюшевых животных. аки не возражает. – ты выебал мне весь мозг, – говорит тенши. его руки такие тонкие в этих огроменных рукавах, достающих ему до локтя. – мне никто так мозг не ебал. это очень сильное заявление. ты не представляешь, насколько сильное. по памяти бьют зубилом. мираж и беспамятство спадают осколками стекол в черной тонировке – аки может вспомнить миллисекунды, взятые вразброс из минувших дней. все еще не помнящий даже трети, он хочет упереть глаза в пол и сказать «прости». но тенши подходит сзади и обнимает его за шею. от его тела становится холоднее, но не до мурашек. тело тенши ощущается, как лимонад со льдом. – что я делал? – закрыв глаза и сильнее сжав чашку, спрашивает аки и пугается густоты собственного голоса а этих стенах. – я не умею пересказывать события в деталях. скажу лишь, что ты, в крайне плачевном и еще более нетрезвом состоянии вломился ко мне. стал плакать, что слышишь голоса и видишь призраков, и тебе нужно вернуться сюда, чтоб? попросить прощения? по пути выяснилось, что ты выкрал мой героин, купленный для видео на юбилей моего аккаунта. ты его вынюхал, как пылесос, и я думал, что ты умрешь прямо в моей машине, на трассе посреди леса. весело? к счастью, твое тело, наверное, закаленное опиатами. у тебя были отхода и мы просто часами сидели с тобой на крыльце, пока ты блевал и чесался до крови, тебя выворачивало в судорогах и ты орал на всю округу. слава богу, тут нет людей, то есть… прости. мы тут уже пару дней. большую часть времени ты спал как убитый. удивительно, но тут ловит мобильный интернет. я пытался включить в доме электричество, но мне было страшно ходить в? сугроб? погреб? я не знаю. просто ездил заряжать повербанки в близжайший город пару раз и заполнить канистры бензином. – мы действительно в моем доме? тенши посмотрел на него с жалостью, как на бездомного, кричащего безумные теории в переходе. – аки, я не знаю. когда мы приехали в… город? ты шел в одну сторону, наткнулся на этот дом, выломал табуретом с веранды одно из окон на летней кухне. я пролез, открыл дверь с внутренней стороны ну и вот мы здесь. лучше ты скажи. мы действительно в твоем доме? – да. тенши немножечко веселеет. глаза у него все еще пьяноваты, шалые от лекарств. видимо, он просто очень тяжело переживал последние дни – совершенно не удивительно – и решил немного успокоиться. уж кому кому, но не аки его осуждать. – здесь мило. не хочу звучать странно, аки, но мне кажется, здесь действительно довольно мило. чтобы это не значило. не знаю. и меня не должно, по сути, ебать то, чем ты хочешь заниматься здесь, но ты сам понимаешь. мы на одной машине. аки начал пялится в свою чашку. был ли он счастлив оказаться на старом месте, из которого изъяли все, кроме деревянных декораций? можно притвориться, можно закрыть глаза, можно представить, что сейчас он услышит детские вопли, тетушкины сплетни с его матерью, или как его отец и дяди что-нибудь чинят, разбирают или строют. можно впустить в свой мозг голоса и шум, дать им доступ в свое сознание, дать прошлому – пресно-сладковатому, как сдоба – утопить себя в галлюцинациях чего-то прежнего. можно мечтать. хоть пару минут, хоть всю ночь. когда он откроет глаза, то вокруг будут лишь пыльные гарнитуры, знакомые безделушки и тенши в футболке не по плечу – чужеродный в этой обстановке. впрочем, аки, весь испорченый и /прогнивший/, утопший в унынии и удовольствии не по божьим законам, точно так же практически не вписывался сюда. аки не знал, что делать. аки все еще не знал, что ему делать. прошло уже столько времени и он начал испытывать стыд, что нигде его душе не находилось места. у него был свой дом, у него было одиночество, у него были страхи, видения, призраки, тысячи препаратов разного назначения чтобы чувствовать пустоту, мягкую и липкую, как сахарная вата. но у него не было ничего, то заставило бы его расслабиться, кроме, конечно же сладостей из аптеки. ему негде было пригреться и оставить себя в покое на трезвую голову. оказавшись на своей родной земле, аки чувствовал себя, будто он открыл подарочную коробку за прошлый год, и она, очевидно, была давно уже опустошена. ощущалось ли это, как потеря веры не только религиозной, но и той, что дает тебе силы смотреть на собственную жизнь здраво, планируя следующие шаги, а не в забытье заметать даже предыдущие, не зная ни дороги, по которой ты шел, ни дороги, по которой ты будешь идти в дальнейшем? надежды на то, что ты не окончательно пропащий человек в таком юном возрасте. аки вдруг понял, что не верил в действительности ни дня с тех пор, как его родные смешались с землей и ветром, растаяли в огне. он был живым сборником псалмов никем более не носимого религиозного письма. его молитвы были так же действенны, как и счет ягнят перед сном. полупрозрачные руки тенши приподняли его лицо. – я не понимаю, чего ты хочешь. аки не мог выжать из горла идентичную реплику про себя. ему было стыдно. ему было ужасно стыдно. стыдно за то, что он жив, стыдно за то, что он не желает жить, стыдно за то, что он поднял на уши человека, по факту не должного ему ничерта и устроил ад из последних дней. стыдно за то, что он даже в теории не представлял, что ему делать дальше и не прикладывал никаких усилий. стыдно за то, что максимально приближенной к мечте идеей было прозябать в мирском раю транквилизаторов и извращенных мучений тел – своего и чужих. склонив голову в руках тенши набок, аки сказал, что хочет вспомнить дорогу к озеру. *** аки застал две попытки самоубийства тенши. аки знал, что маленькая поломанная пизда все-таки отчаянно хочет жить – тенши с пристрастием выискивал смыслы не лезть в петлю, будь то доступность не опробованного доселе наркотика, помощь ближнему или аукционы винтажных тряпок на меркари и ибее. тенши цеплялся за людей, за вещи и новые ощущения, как злая собака за ноги прохожих, но, теряясь, оказываясь нужным не так, как ему хотелось, он резал руки вдоль и разгонялся на машине до 150 км/час. один раз аки помогал ему с подготовкой в последний путь. все, что от него требовалось – выбить табурет из под тощих ног и следить, чтобы тенши сразу сломал себе позвонки. аки за этим не проследил. аки следил за тем, как тенши царапает веревку, срывая ногти, плачет и открывает рот, и как его лицо расбухает и становится еще более детским на вид, как он краснеет и подгибает пальчики на ногах, и тогда аки снял его, потому что у аки встал и аки не хотел ебать хладный труп. в момент, когда тенши сел на его колени на берегу озера и раскрыл губы в словах, ощущающихся, как сети для ловли очередного якоря, очередного смысла, аки мог увидеть его будущее насквозь. вместо того, чтобы ответить «я тоже», аки сказал, что они могут лечь на дно этого водоема, распихав булыжники по карманам. это был спасительный ответ, как в легенде про женщину с разрезанным ртом. тенши зашел в воду по колено, в одних лишь трусах и футболке, с хвостом пережженных волос, пережатых крабиком. в этот момент, аки не мог понять, кто из них более эгоистичен, но, скорее всего, они подходили друг другу. если бы тенши родилась в их комунне, они бы стали семьей, это безоговорочно. – хочешь сделать это место еще более проклятым? – я просто хочу поплавать. идешь со мной? устраивать суицидальное представление из корыстной выгоды на месте, что означало для аки переломную точку его истории, у тенши получалось непринужденно и даже очаровательно. аки встал и пошел в сторону своего дома, на прощание говоря, что подготовит сухую одежду и полотенца к чужому возвращению. и возвращение блудной овечки все же произошло.