Это мои качели

Арсений любит поезда и их атмосферу, когда в плацкарте стоит шум и гам от множества людей, собранных в одном месте из разных городов, а за окном сменяются пейзажи. Городская суета совсем исчезает из виду, уступая место русским берёзкам и полям с пшеницей. В особенности он любит поезда за возможность почувствовать себя взрослым, когда самостоятельно протягивает билет проводнице и проходит к своей полке. В такие мгновения он представляет себя взрослым мужчиной — самодостаточным и самостоятельным, который может себе позволить путешествовать, или едет в командировку, чтобы решить важные дела, связанные с бизнесом. Но реальность жестока, и, на самом деле, его бабушка знакома с проводниками поезда, потому что раньше она была в их составе, а они по старой дружбе каждый раз соглашаются приглядывать за мальчиком, хотя Арсений и считал, что мог бы справиться сам. Сейчас бабушка уже на пенсии, и Арсений, если честно, ей завидует, потому что тоже хочет постоянно отдыхать дома и заниматься своими делами. Нет, он не какой-нибудь лентяй и вполне себе любит учиться, и даже не против домашних заданий, вот только сама школа совсем не радует. Учителя совершенно не умеют общаться с детьми, и в большинстве случаев только и могут, что оскорблять, но при этом они сами не владеют достаточными знаниями, чтобы преподавать — но кого это волнует? — Арсений, Зоя Михайловна — учитель! Не спорь, — каждый раз говорит мама, а Арсений не виноват, что учитель литературы называет неправильные годы жизни Лермонтова и делает ошибки при прочтении стихотворения Цветаевой. И хорошо, что наступает лето, давая возможность на целых три месяца забыть о таких замечательных кадрах, которые, похоже, покупают дипломы, а руководство школы плюёт на это и принимает их на работу. Звенит последний звонок в этом учебном году, и Арсений бежит домой, чтобы быстрее вытряхнуть из своего рюкзака ненужные учебники и уложить на их место книги, заранее взятые в библиотеке. Каждый год он уезжает на три прекрасных летних месяца в деревню к бабушке — эту поездку он ждёт с нетерпением. Родители всегда обещают, что обязательно выделят время для сына, и они точно съездят на море или хотя бы за город на ночёвку с палатками, но каждый раз это всё остаётся лишь словами, поэтому, чтобы сын не скучал один всё лето в четырёх стенах, они начали отправлять его к бабушке. Друзей у Арсения не было: знакомые — да, одноклассники — да, а вот друзей не было. Как-то все казались ему глупыми, и совершенно не нравились; ещё в первом классе с ним пытался подружиться его одноклассник — Миша, но безуспешно. Просидев год за одной партой, они обменялись только поздравлениями на день рождения. Июнь Арсений проводит как обычно: помогает бабушке, по вечерам бегает с лейкой вокруг помидоров, тщательно вырывает сорняки и собирает противных полосатых жуков в пол-литровую банку с водой, чтобы они не сожрали весь урожай картошки. Арсению поначалу было даже немного жаль несчастных насекомых, но обещанная картошка в сентябре или ранняя — «июнька» — играла большую роль. Тем более, сажали эту картошку не они, поливали тоже, так что смерть казалась вполне себе справедливым наказанием для жуков за посягательство на чужое имущество. Правда, они оставляли после себя какую-то липкую жижу на руках, из-за которой Арсений сразу же мчался мыть руки, чтобы от неё избавиться. Остальную часть июня он ходил с дедушкой на рыбалку — дело было весьма неинтересным: рыба клевала нечасто, а дед то и дело затыкал ему рот, чтобы не болтал громко и не распугал подплывающую стаю карасей, в то время как у Арсения внутри всё зудело от желания поспрашивать, зачем дедушке желатиновые рыбки или огромные крючки — разве такая рыба вообще здесь водится? А ещё больше Попова интересовало: зачем ходить на рыбалку и тратить своё драгоценное время — которое, вообще-то, не вечно, особенно, в случае дедушки, — чтобы потом приходить домой с пустыми руками. Типа сходили, посидели в тишине целый день у берега и пошли домой — это же неразумная трата времени. Слава Богу, что дедушке не мешает шум от того, как Арсений переворачивает страницы в книге, и он может во время «увлекательной» рыбалки почитать. Арсений вообще любит читать, поэтому каждое лето везёт в деревню не чемодан вещей, а чемодан книг и рюкзак с вещами. Особенно, ему нравится утреннее чтение за кружкой чая с малиновым вареньем, которое осталось ещё с прошлого года; бабушка постоянно причитает, что нужно его быстрее доедать, а то уже скоро новое варить. А вот июль в этом году оказывается невезучим: в этом месяце появляется тот самый «Антошка», о приезде которого Арсений узнаёт от подруги бабушки — бабы Кати. Если честно, то все эти бабушкины подружки и соседки ему не нравятся — вечно ворчат, треплют ему волосы, которые он укладывал пол-утра, и называют его противным «Сеня». Это же надо было додуматься до такого ужасного сокращения его имени, когда существует простое «Арс», оно нравится ему даже больше, чем полное имя. В общем, баба Катя не была исключением, разве что, в отличие от остальных, не говорила его бабушке о том, что он какой-то щупленький, и кормить его обязательно надо по пять раз в день. Но при этом постоянно, когда встречала на улице, зазывала к себе то на пирожки, то на оладьи. В один из дней, когда солнце обжигало своими лучами, разгоняя жителей деревни по домам, где хоть чуточку прохладней, и они могли спастись от перегревов и солнечных ударов. У Арсения были совершенно другие планы, поэтому, он надевает себе на голову чёрную панамку с подсолнухами, которую ему купила бабушка — «Арсюш, тебе так идёт», — говорила она, когда Попов её примерил, — и идёт к одинокому дубу, раскинувшему свои массивные ветви над пшеничным полем. Нива ещё едва жёлтая, а это значит, что пшеница не успела поспеть, и можно ещё пару недель коротать свои дни в тишине, а не под гудящие моторы комбайнов, которые начнут собирать урожай. Вообще Арсений и полюбил это дерево за его удаленность от деревни и возможность побыть одному, в спокойствии и тишине, без бабушкиных причитаний насчёт того, что в том году в это время они уже срывали кабачки, а в этом до сих пор ни одного, и дедушкиного бубнёжа, что надоели грызуны, бегающие по огороду и поедающие ещё даже не успевший поспеть урожай. А ещё раздражали совсем маленькие дети, которые почему-то постоянно играли под их окнами и шумели, а их писклявые голоса вообще сводили Попова с ума. Не то чтобы он не любил детей, он просто не любил шум от них. Арсений уже подходит к полю, как издалека видит одинокую фигуру под своим деревом. Он хмурится и ускоряет шаг, желая побыстрее разузнать, кто посмел прийти на его место. И чувствует себя одним из медведей из сказки «Три медведя»: кто ел из моей миски? Кто сидел на моём стуле? Кто ложился в мою постель? Кто сидит под моим деревом? — и вообще-то дерево даже не Арсения. Ну, то есть, он его не покупал, и никаких документов на него у Попова тоже нет, но дерево всё равно его! Загадка «кто сидит под деревом» кажется Арсению интересной, потому что мальчишек, с которыми он тесно общался, не было, разве что Димка из дома напротив был неплохим парнем, да вот только и с ним у Арса не завязывались диалоги, потому что построены были все на каком-то хулиганстве — такого он не поддерживает. Ему бы о книжках и теоремах поговорить, а не дуростью маяться. Да и Диме за их недолгое общение он не рассказывал о своём любимом месте. — Кто ты и что ты забыл на моём месте? — чуть ли не кричит Арсений, подходя к сидящему под деревом. Парень аж дернулся на этом самом «моём месте» и чуть не слетел с привязанной на ветке качели, которую Арсу смастерил его дед ещё очень давно. Мальчишка этот казался незнакомым: в деревне все друг друга знали, да и сложно тут не знать кого-то, когда каждый был друг другу то ли сватом, то ли братом. — А чего ты развозмущался, здесь вдвоём можно поместиться! — парень чуть-чуть подвинулся, из-за чего ветка дерева немного пошатнулась, шелестя своими зелёными листьями. Арсения такой расклад не устраивал: вот те на, пришел тут непонятно кто и занял его место, так теперь им ещё и распоряжается, словно это Арсений здесь гость. — Я хочу сидеть здесь один! — если бы вредность маленького Арса можно было измерять в деньгах, то он уже давным-давно стал бы миллионером и выкупил это дерево вместе с полем, а заодно и сельский магазин снёс бы, чтобы построить там огромный супермаркет — почти такой, как в городе. Чтобы не приходилось разговаривать с противной продавщицей тётей Людой, которая флиртует с местными мужиками, и из-за своей «общительности» создаёт очередь, растягивая арсеньевский поход в магазин вместо привычных пяти минут на все пятнадцать! — Ну я тоже много чего хочу! — парень также повышает голос. У Арсения гордости хоть отбавляй, а именно поэтому в эту же минуту ему кажется самым рациональным в мире поступком — захлебнуться в переполняющем чувстве несправедливости и уйти к речке, оставляя наглого парнишку с этой дурацкой качелей — да чтоб ему желудей за шиворот нападало, хотя для них ещё вовсе не сезон! Ну не драться же Арсению с этим наглецом, ну в самом деле, хотя и казался он почти тростинкой: тронь его пальцем, и он рассыпется как только приготовленная вафля. В общем, до конца дня Арсений, поникнув, сидел на деревяшке возле речки, и даже лягушки, расположившиеся на коряге, торчащей из воды, не подняли настроение, а наоборот, их кваканье под вечер настолько сильно взбесило, что Арс со злости кинул в воду камень, чтобы они заткнулись и не насмехались над его горем. А потом и вовсе показательно — для кого? для лягушек? — захлопнул книгу и пошёл в сторону деревни. Домой Арсений шёл, пиная палкой растущую над краем тропы крапиву, выпуская всё своё раздражение, хотя внутренне и понимал, что не может законно претендовать на государственную землю. Но качели же ведь сделал его дед, тем более из дерева, которое раньше росло у них на участке! И между прочим, сделал специально для своего внука, а не для всяких там прохожих — откуда он только взялся вообще? Арсений аккуратно открывает калитку и шепотом здоровается с бродячим псом, который часто расхаживает возле их дома. Он не знает, как того зовут, но для себя решил, что сам будет называть его по-простому — Бобик. Не который полицейский, если что. Собака и ухом не ведёт на то, что кто-то скрипит калиткой, а на тихое приветствие тем более не обращает внимания. Арсений заходит на участок и замирает возле огромного куста китайки, прислушиваясь к голосам, доносящимся из беседки, откуда льётся теплый свет, собирая к себе всех комаров и мошек. Вообще-то, для включенной лампочки на улице было ещё достаточно светло, так что это могло означать лишь одно — бабушка пригласила кого-то в гости. Точно же! Сегодня баба Катя должна была познакомить их со своим внуком Антошкой, как можно было про такое забыть? Она же заходила чуть ли не каждый день и гордо говорила, что, наконец-то, и её внук приедет, нахваливала его, как только могла; Арсению даже интересно стало, что там за чудо-мальчик. Попов мысленно радуется, что теперь, возможно, у него появится какой-то друг, хотя бы на лето, а дальше уже для себя выгодно решает, что с Антоном вдвоём они точно смогут прогнать того наглого мальчугана с качели. Арсений забегает в дом, чтобы переодеть пропитавшуюся за день потом футболку и помыть руки, уже в красках на ходу представляет их с Антоном встречу, да и самого парня тоже. Как они будут читать книги — возможно, даже по ролям, — вместе обсуждать сюжеты и играть в карты покерной колодой — Джокером, — которой Арсений не находил применения. На речке теперь можно будет поиграть в догонялки в воде или попробовать поймать лягушек, только не для таких же целей, как Базаров из «Отцы и дети». Воодушевленный своими идеями, как круто он проведёт остаток лета, Арсений выходит из дома и идёт к беседке, из которой слышится громкий смех бабушки и бабы Кати. Аккуратно обходит кусты ромашек, которые почему-то склонись к тропинке, выложенной из камня — они с дедушкой пару лет назад вместе её укладывали. Уже подходя к беседке, Арсений запинается об торчащий камень, который сам же криво уложил, а дед говорил вбивать сильнее — поэтому он не входит, как адекватный человек, а влетает, успевая ухватиться за деревянную колонну, чтобы не проехаться носом по полу. — Арсюш, — бабушка подскакивает с места, — Ты чего? Не ушибся? — взволнованно спрашивает она, а всё, что волнует сейчас Арсения, это то, что подумает о нём его потенциальный друг. — Всё хорошо, баб, — говорит он, чтобы не казаться нюней, хотя сам больно ударился голенью об выступ беседки — хоть бы не распухло завтра. — Ну что ты за чудо такое, — бабушка садится обратно на своё место, — Так и убиться не долго, — и вздыхает так, будто бы он и правда убился. — Сеня, — Арсений старается не обращать внимание на это, — Знакомься, это мой внук — Антошка, — говорит баба Катя, и из-за её спины выходит длинная шпала, и только потом Арсений понимает, что именно эта шпала сегодня сидела на его качели. Дружить больше не хочется, и уже пофиг, что подумает про него его потенциальный (не)друг — в доме нужно будет приложить к ноге замороженную курицу. Парень напротив улыбается и протягивает руку для рукопожатия, и всей душой и сердцем Арсений не хочет жать её в ответ, но только ради бабушки — чтобы не показаться некультурным и невоспитанным, — сжимает чужую прохладную ладонь — а на улице, вообще-то, не меньше двадцати градусов. — Арсюш, покажи Антошке, — говорит бабушка, и Арсений видит, как тот морщится от этого обращения, — Свою комнату. Арсений не понимает, зачем Антону знать, как выглядит его комната, потому что очевидно, это их последняя встреча: когда баба Катя со своим внучком уйдут, он точно расскажет бабушке о том, какой плохой этот Антон. Они заходят в дом, и, снимая уличные сланцы, Арсений обувает свои жёлтые мягкие тапочки с собачьей мордой — он, когда увидел их в магазине, сразу сказал, что мордочка похожа на Бобика, и ему точно они нужны; мама спорить не стала, только закатила глаза и достала банковскую карту для оплаты. Если бы Арсений был гостеприимным, ну или его не раздражал бы Антон, то он и ему предложил бы тапочки, но Антону похоже и не нужно его предложение, потому что он сам берёт первые попавшиеся с полки, и возмущению Попова нет предела. — Это тапочки дедушки, — говорит он сразу же. Антон поднимает на него взгляд, молчит, только берёт другие и переобувается. Арсений специально дожидается, пока он наденет их на себя и даже выпрямится, а потом говорит, — А это бабушкины, вон те бери, — указывает на розовые в горошек и, не дожидаясь Антона, идёт к себе в комнату и слышит только, как тот тяжело выдыхает. Антон заходит, всё-таки в тех розовых тапках, к нему в комнату и сразу же любопытно рассматривает полки с книгами: проходится взглядом сначала по самой верхней, которая находится на уровне его глаз, а потом смотрит ниже, где стоит коллекция бегемотов из киндера. Только он тянется их потрогать, как Арсений чуть ли не визжит: — Не трогай, — и подлетает к полке, закрывая Антону доступ к ней, — Ничего тут не трогай! И да, Арсений понимает, что ведёт себя сейчас как пятилетний ребёнок, но ему сегодня пришлось отдать Антону качели, а теперь что, бегемотов? Ну уж нет. — Да чего ты такой нервный, — впервые за вечер говорит Антон, — И жадный, кстати. — Я не жадный, — выдыхает Арсений. — Жадный. — Нет. — Да, — говорит Антон, и это похоже на перепалку в детском саду, в которой Арсений не хочет дальше участвовать — он взрослый и мудрый, — поэтому замолкает. Теперь в воздухе повисает нервная тишина, Попов покусывает нижнюю губу, а Антон напротив теребит чёрный кожаный браслет. — Ты из-за качели надулся? «Что значит надулся?» — думает Арсений, потому что звучит это так, будто какой-то пустяк, и у него отобрали не его любимую качелю, а манную кашу с комочками — почему-то Антон создаёт впечатление любителя такой еды, и вот кисель с плёнкой, это тоже к нему! — Сеня, ну ты чего? — ну всё теперь, это точно война. — Ничего, — делает небольшую паузу, а потом добавляет, — Антошка. Парень напротив тяжело выдыхает, а потом делает шаг вперёд к Арсению. — Не называй меня так, — он что умеет злиться? — Можно просто: Шаст. — А ты меня Сеней не называй, — и, наверное, ради приличия нужно сказать, как называть его, но у него настроение язвить, — можно просто: никак. — Хорошо, никак, — и растягивает губы в улыбке, потому что, по-видимому, шалость у него удалась. Казалось бы, злиться сильнее уже некуда, но Арсений начинает, поэтому решает охладиться. Точнее охладить ногу, чтобы не опухла, и, хромая, идёт на кухню за курицей. Шаст следует за ним, и это к лучшему, потому что оставлять его одного в своей комнате Арсений совершенно не хочет. На кухонной плите стоит сковородка с жареным картофелем и укропом, ещё и с поджаренной золотистой корочкой на картошке — прямо как любит Арсений. Рот сразу же наполняется слюной, а живот воет, как умирающий кит, потому что он ел последний раз только утром. Арсений достаёт из морозильника куриную грудку, садится на табуретку, задирая ногу, и прикладывает к ней, по ощущениям, кусок льда. Скорее всего, и без этой процедуры всё было бы хорошо, но лучше перебдеть, чем недобдеть. На табуретках лежат связанные бабушкой узорчатые салфетки разных цветов. Шаст стоит в дверном проёме и отчего-то выжидающе смотрит на Арсения; в комнате снова разносится звук умирающих китов, но только уже не от Попова, а со стороны Антона. — Кушать хочешь? — Арсений, конечно, не рад появлению этого Шаста, тем более, тот не оправдал его надежд, но его учили, что делиться надо — только не качелью, — а ещё, что гостей принято кормить — хотя бы налить чай. — Ага, — коротко и ясно изрекает из себя Антон. У Арсения язык так и чешется спросить, почему тот дома не поел, на качелях его небось весь день просидел. А если нет, то чем тогда занимался, раз не нашлось времени на еду, тем более он же у бабушки, а та голодным не оставит. — Сильно ударился? — это что, волнение? — Да, не особо, — отвечает Арсений, — Это чтобы перестраховаться, — Антон ничего больше не говорит, только коротко кивает. Ногу жжёт от холода, и терпеть эту неприятную покалывающую боль не хочется, поэтому Арсений решает, что сделал достаточно, чтобы нога не распухла до размеров огромного кабачка, который сегодня утром показывала ему бабушка. Курица отправляется обратно в морозильник, а Попов начинает хозяйничать на кухне: ставит картошку на медленный огонь, достаёт тарелки и вилки, предварительно спрашивая у Антона, чем он будет есть — мало ли, может ему ложкой удобно. Также ставит кипятиться зелёный чайник с цветочками, который уже давно снизу почернел. Родители дарили бабушке с дедушкой новый электрический, они долго отмахивались от этого подарка, в итоге приняли, но либо забросили куда-то на чердак, либо передарили кому-то. Картошка потрескивает на сковородке, разнося аромат масла и укропа по всей кухне, а Антон всё так же стоит в дверном проёме, ещё и пристально наблюдает за действиями Арсения — бесит. — Садись, чего встал, — говорит Попов, показывая на табуретки. Антон молча, как робот, садится напротив уже приготовленной тарелки с вилкой, и Арсений очень сильно хочет закатить глаза и цокнуть, потому что тот уселся именно на его место — ему что, мёдом намазано на арсеньевских местах. Попов решает проигнорировать, но меняет местами вилки, потому что ту, что он приготовил себе — маленькая, ему её бабушка ещё в лет пять купила, так он до сих пор только ей и ест. Арсений накалывает одну картошину из сковородки, чтобы проверить, подогрелась она или нет, и обжигает язык, только поднеся кусочек ко рту. Ещё ему на руку брызжет раскалённое масло, отчего он подскакивает на месте и сразу же выключает плиту, снимая сковородку с неё. Он берёт подставку для горячей посуды: она у бабушки из дерева, это Арсений её выбирал, с красивыми узорами. Горячая сковородка оказывается на подставке, а подставка на центре стола. Попов гостеприимный, поэтому берёт железную лопаточку и начинает раскладывать картофель по тарелкам. Антон всё так же молча наблюдает за ним. — А почему Шаст? — спрашивает Арсений, садясь на табурет напротив Антона, одну ногу подминает под себя, а вторую сгибает и ставит стопой на табуретку. Хотя бабушка постоянно ругается за такую позу и говорит, что он ноги на стол закинул, Арсений ничего не может с собой поделать — так удобней. — Потому что фамилия Шастун, — говорит Антон пережёвывая картошку. — Как я люблю — с укропчиком, — изрекает тот. — Я тоже люблю с укропом! — чуть ли не кричит Арсений, потому что редко встретишь людей своего возраста, которые любят укроп или любую другую зелень. Они молча едят поздний ужин, хотя обычно на поздний ужин пьют кефир, йогурт или снежок, но у Арсения не было первого ужина и даже обеда, так что может себе позволить. Арсений не знает, это он такой раздражительный или Шастун и правда так громко жуёт. Попов долго терпит, пытается начать тоже громко есть, чтобы намекнуть, но тот будто и не замечает, сидит себе, смотрит по сторонам и жуёт картошку. — Может будешь потише жевать? — не сдерживается Арсений. — Может лучше ты? — бубнит Шастун, — Сидишь чавкаешь и хлюпаешь, а как вообще можно хлюпать картошкой, Арсений?! У Попова глаза на лоб полезли. Это в смысле он хлюпает и чавкает, это же он специально, вообще-то, чтобы Антона проучить. Только Арсений хочет возмутиться и высказать Шастуну всё, что о нём думает, как входная дверь хлопает, а на пороге появляется дедушка. — Кушаете? — в ответ ему от обоих прилетает «ага», — ну молодцы. Ваши бабушки меня доведут, и я сопьюсь, — говорит он, доставая с навесного ящика бутылочку чачи. — Дед, — обращается к нему Арсений, под столом покачивая одной ногой, которую спустил с табуретки, — Ты с утра и без них пил. Арсений не стукач, потому что вот бабушка до сих пор об этом не знает, если, конечно, не учуяла запах. Но тут грех не сказать, а то святошу из себя строит, да ещё и перед кем — перед Шастуном? — спаивают его. Арсений любит дедушку, и ни в коем случае это не говорит о том, что он какой-то алкоголик, но зачем врать. — Арсюш, ты такой смышлёный, — треплет он его по макушке и выходит с кухни. Попов только фыркает: зачем раскидываться фактами, но, вообще, тут и смышлёным быть не надо, чтобы просто видеть, как дед в одиночку неплохо выпивает. Арсений не осуждает, и в мыслях не было — если нравится, то пусть пьёт. Только лишь бы не спивался. Он накалывает последние картошины, и соблазн велик, чтобы встать и наложить себе ещё порцию, но нельзя, потому что на ночь обжираться не хочется, да и тогда там мало останется, а вдруг бабушка с дедушкой хотят поесть или вообще ещё не ели. Он ногой задевает что-то и вздрагивает, пугаясь. Шастун напротив тоже подкашивается на месте, роняя изо рта картофелину, отчего оба начинаю смеяться, потому что та наполовину пережёванная летит обратно к нему в тарелку. Арсений, смеясь, встаёт с табуретки, чтобы выключить вскипевший чайник, который даже без свистка, потому что старенький, поэтому Попов совершенно не знает, как давно тот кипит. — Чай? — Кофе, потанцуем? — добавляет Антон, продолжая хихикать. — Да, пожалуйста. Посмотрите на него, и шутник, и галантный кавалер, ну не мальчик, а мечта любой девчонки. Арсений ещё уточняет, зелёный или чёрный чай он будет, и, наконец-то, наливает кипяток в кружки. Антон выбирает чёрный чай из трав. Попов сам его с утра заваривал, нарвал туда разных трав: листья клубники, смородины, отыскал мяту в огороде и добавил заварку. Всё это заварил, и теперь можно спокойно разливать эту жидкость по кружкам. — Вкусно пахнет, — говорит Антон, принюхиваясь. К чаю Арсений отыскивает три вида печенья и мешочек с различными конфетками, среди них выковыривает Коровку, потому что это его любимые. А ещё пришлось делиться ими с Антоном, потому что, оказывается, он их тоже любит. Что-то они слишком много любят одного и того же. Может, Шастун это вообще специально?

***

Несколько дней они не видятся: Арсений помогает бабушке в огороде, вырывая сорняки с грядок клубники и параллельно обрывая усы, некоторые из которых уже даже дали корешки. А потом ещё пришлось собирать всю ягоду — а там, между прочим, шесть грядок с ней. Вечерами он промывает клубнику и помогает варить варенье. Ещё дедушка попросил помыть машину, но это было даже весело: в плюс тридцать он облился ледяной водой из шланга, пока смывал пену с крыши. Потом правда с больным горлом провалялся пару дней, но в этом был плюс: он объедался малиновым вареньем и ничего не делал, кроме чтения. А когда Арсений выздоровел, бабушка попросила его сходить к бабе Вале, которая жила через пять домов от них. Пожилая женщина за семьдесят всю жизнь прожила в одиночестве, поэтому несколько раз в месяц Арсения отправляли к ней, чтобы по хозяйству помог. И он не был против: женщина всегда улыбалась и сильно тяжёлой работой не нагружала, а ещё частенько приносила плед и стелила на незасаженной части участка, предлагая Попову просто погреться на солнышке. Сама устраивалась рядом на кресле и начинала рассказывать разные истории. Поэтому Арсений с удовольствием направился в сторону бабы Вали. Носить в деревне что-то кроме кроссовок, когда выходишь за пределы своего участка — преступление, потому что уже через две минуты ноги будут все в пыли от грунтовой дороги. Но бабушка постоянно кричит, что в кроссовках нога вообще не дышит, тем более, летом. Поэтому Арсений в сланцах старается идти по траве вдоль дороги, чтобы на стопах оказалось меньше пыли; не хотелось бы прийти к бабе Вале с чёрными ногами. Подходя к дому, он замечает, что калитка открыта, но Попов мальчик воспитанный, поэтому всё равно стучит, и, когда слышит со стороны огорода «открыто», проходит на участок, закрывая за собой деревянную совсем старую дверцу. Идёт по протоптанной тропинке за дом, где и находится сам огород. Только уже подходя ближе слышит, как баба Валя с кем-то общается, а затем раздаётся мальчишечий смех, совсем звонкий и знакомый. Выходя из-за угла, Арсений замечает такую картину: Антон, развалившись на пледе, слушает истории от бабушки и хохочет; он снова занял его место. У Шастуна совесть вообще есть? Сначала качели, теперь плед, а дальше он что, комнату у него отберёт? Арсений выходит из-за угла, потому что вот так стоять и наблюдать за кем-то — странно. Он шаркает ногами по траве, привлекая к себе внимание. — Арсюша, — разворачивается к нему лицом баба Валя, — Бабушка говорила, что ты приболел. Я тебя и не ждала. Сейчас я тебе принесу твоего любимого клюквенного морсика, — начинает суетиться она. — Да сидите, не нужно, — говорит Арсений, уже стоя рядом с пледом, на котором развалился Антон. — Как это не надо, — вскакивает со своего стульчика, — Садись, я быстро. Антоша уже почти всё сделал, так что отдыхайте, мальчики, — и уходит. Арсений садится на край пледа, потому что Шаст развалился и занял всё свободное пространство, но только Попов присаживается, как тот сдвигается на край, оставляя ему половину пледа. Арс подгибает колени и ставит на них подбородок, обхватывая руками. Внимательно наблюдает за прилетевшей бело-серой бабочкой, которая села на ромашку. Попов невольно задумывается: по какому принципу она выбрала именно эту ромашку, если там огромный куст? Может, эта пахнет по-особенному аппетитно? Из размышлений его выбивает прохладное касание чужих пальцев на предплечье. Арсений даже вздрагивает и разворачивается,: Антон внимательно смотрит на него, приподняв голову. — Ты чего как бедный родственник сел? — выдаёт он. — Я же подвинулся, ложись. Арсений, цокнув, отворачивается обратно, только бабочки там уже нет, но мысли уезжают в другую сторону, уже становится не до насекомых — всё сменилось раздражением. С чего это Шастун вообще ему указывает, не хочет он рядом с ним лежать, и вообще почему в почти тридцатиградусную жару у того руки холодные, ещё и трогает его ими. Арсений уже хочет повернуться и высказать Антону, что тот ему не указ, и чтобы вообще не трогал его, но приходит баба Валя, и при ней ругаться совсем не хочется. — Держи, — протягивает прозрачный стакан с красной жидкостью, а потом на траву ставит ещё один стакан и графин всё с той же жидкостью. — Антон, будешь? — Да, пожалуйста, — улыбается во все тридцать два зуба. Арсений отпивает и наслаждается любимым кисло-сладким вкусом, а морс ещё и прохладненький — самое то! — Спасибо, — говорит Попов, облизывая кожу над верхней губой, потому что слишком сильно наклонил стакан. Баба Валя довольно улыбается и треплет его по волосам, а потом наливает морс и Антону, тот тоже говорит спасибо и воцаряется приятная тишина. Только слышно, как стрекочут кузнечики, и как кто-то за забором что-то поливает: слышен звук бьющейся воды о землю, видимо, ещё и из шланга. Стакан опустошается быстро, а Шастун, по-видимому, выпивает его вообще за три больших глотка и тянется, чтобы налить ещё. Арсений решает, что, вообще-то, Антон не один, поэтому наконец садится, как ему удобно — в позу лотоса. Тот наливает себе ещё морса, а потом переводит взгляд на Арсения и говорит: — Тебе ещё налить? — Попов только кивает, а когда забирает покрытый испариной стакан, говорит спасибо, и снова воцаряется тишина. Баба Валя уже давно откинулась на спинку кресла, у неё над ним специально пляжный зонт установлен, но она всё равно продолжает сидеть в своей старенькой потрёпанной шляпе. Арсений же с Антоном сидят на солнце, и в какой-то момент Попов полностью расслабляется и всё-таки ложится — валетиком, потому что почему-то решает, что видеть длиннющие ноги Антона лучше, чем его вечно довольное лицо. Попов, конечно же, не смотрит в сторону ног, а укладывается на бок и наблюдает за жизнью, происходящей в траве: вот парочка муравьишек бегают туда-сюда, будто бы не знают, куда им податься; может, они заблудились; на каких-то лопухах сидят два пожарника, сцепившихся между собой. Палящее солнце разморило, и Арсений не замечает, как веки становятся тяжелее и начинают закрываться. Просыпается Арсений от того, что рука начинает ныть — отлежал, на ней виднеются переплетённые между собой полосы. Глаза кое-как разлепляются, и пальцами Попов выковыривает из уголков глаз «какашки» — как их называет бабушка, — пытается проснуться, а солнце уже не светит так ярко; сколько он проспал? Антона рядом нет и бабы Вали тоже. Он садится и потягивается, разминая затёкшую спину, косточки хрустят, пуская по телу приятные ощущения. Сзади раздаётся шорох, а потом ему на глаза укладываются прохладные руки. — Угадай кто? — Арсений сразу возмутиться хочет; он что, играет с ним в игру на дебила? Попов много же мальчиков видел в этом дворе. — Антон, — и тянется своими руками к чужим, чтобы убрать их с глаз. — Ты как ребёнок. — Так мы и есть дети, Арс, — отходит от него и садится рядом. — Ну ты и соня, я уже все дела сделал, так что отдыхай, — лыбится, срывает какую-то травинку и начинает разделять её на части. — А где баба Валя? — всё ещё потирает глаза. — Не три, — одёргивает его, — Так только сильнее чесаться будут, а у тебя итак они уже покрасневшие, — в какой момент Антон стал ему мамой, Арсений не знает. — Она в доме, ужин готовит. — А я один спал? — к глазам больше не лезет — послушался. — Я тоже поспал, — выкидывает полностью разодранную травинку. — Только, наверно, это называется подремал, — неуверенно говорит Антон, — От силы минут двадцать. Солнце сильно пекло, поэтому я проснулся и сел на лавочке в тени. Не знаю, как ты тут лежал, — Арсений только плечами пожимает, потому что и сам не знает, а ещё надеется, что не сгорел: не хочется быть обмазанным сметаной. Крем он забыл дома, а в деревенском магазине такого нет, поэтому бабушка мажет его сметаной, ещё и деревенской, а она, между прочим, воняет. — Я тебе тут зонт потом принёс, чтобы ты не сгорел, — будто бы читая его мысли, говорит Шастун. Арсений и правда замечает тень над собой. Приходится признать, что Антон не такой уж и плохой, хотя за качели он до сих пор его не простил, но эта забота с зонтиком точно заставляет Попова улыбнуться. О нём так заботятся только близкие люди, и ему совершенно непривычно, что заботу может проявить совершенно посторонний человек, на которого Арсений ещё и срывается постоянно. — Спасибо, — коротко говорит Попов и впервые улыбается именно для Антона. Именно ему. Солнце медленно приближается к горизонту, но светит всё ещё ярко, только не греет теперь так сильно, как днём. Баба Валя зовёт их в беседку на ужин. Правда, от беседки там одно название: светлый деревянный стол с пятью табуретками из такого же дерева, который ей мастерил Кирилл Егорович с другой улицы — это был подарок на день рождения. И стоит это всё под небольшим навесом, который Арсений с дедом делали. На ужин они кушают борщ со сметаной и зеленью, Антон показывает Арсению рецепт крутого бутерброда: на чёрный хлеб мажешь толстый слой сметаны, а поверх насыпаешь нарезанный зелёный лук, только-только сорванный с грядки. Бутерброд и правда оказывается вкусным, а в сочетании с супом кажется, что это вообще рецепт Бога. Когда Попов это озвучивает, то Антон только смеётся и протягивает руку со словами: — Приятно познакомиться, я — Бог, — и хлюпает капустой, которая выскальзывает со рта. Арсений улыбается и жмёт руку в ответ. Пока Антон с бабой Валей доедают ужин, Арсений решает сделать чай. Он был в доме и на кухне много раз, поэтому знает, что и где расположено. Наливает бабушке чёрный чай покрепче с двумя ложками сахара — помнит, — а себе и Антону зелёный, только в свою кружку ещё молока добавляет. — Фу, — говорит Шастун после того, как узнаёт, что Арсений пьёт зелёный чай с молоком, — Ты странный. Попов уже привык к этим: «Ты странный», «Какой-то ты ненормальный», но менее обидно от этого не становилось, а ещё дети жестоки, поэтому его и матами крыли, но Арсений старался не замечать. Только вот от Антона это не звучит обидно, он произнёс это «ты странный» как-то по-доброму, без какой-либо злобы. — Ты пробовал? — в этот момент он напоминает себе свою бабушку, которая пытается запихнуть в него изюм. — Нет, — дует в свою кружку, чтобы чай остыл быстрее, — Но… — Ну, вот и всё, — заключает Арсений, — Не попробуешь… — Не попробуешь, — смеётся. — Обещаю, когда-нибудь я попробую такое извращение. Допивают молча, а потом вместе моют посуду, хотя баба Валя и ворчит на них, что не беспомощная, и сама могла бы помыть. На что они ответили, что, вообще-то, пришли помогать, так что продолжат это делать. Перед тем, как разойтись, она предлагает сыграть в домино, и мальчики соглашаются на парочку конов, которые затягиваются на пять раундов. В первый и второй раз проигрывает Антон, за что получает от Арсения два щелбана — по одному за каждый проигрыш, — потом проигрывает баба Валя, и бить её было бы глупо, хотя она и говорила, что это не честно, в итоге она просто прокукарекала несколько раз. Потом ещё раз проиграл Антон, но в конечном итоге у него всё же получилось победить Попова, чему он, конечно же, обрадовался. Когда они выходят за пределы чужого участка, то солнце уже скрывается за горизонтом, оставляя на небе розовые разводы со светлыми кляксами в виде облаков. Шастун идёт чуть впереди и пинает траву, попадающуюся на пути; Арсению тоже хочется, поэтому он переходит на другую сторону и начинает пинать несчастные лопухи. Только вот Антон идёт в длинных кедах, а Арсений в сланцах, поэтому, когда его обжигает крапива, он взвизгивает, привлекая к себе внимание. Шастун сразу же оборачивается на источник шума и подбегает к нему. — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает он. — Обжёгся, — тянет Арсений и наклоняется к стопе, — Крапивой. — Пошли быстрее домой, надо холодной водой промыть, — тянется к нему рукой и хватается за кисть, — Мне пару дней назад бабушка так делала. Полностью болеть не перестанет, но легче будет. Антон так и не отпускает арсеньевскую кисть и тащит его за собой. Нога жжётся и чешется, хочется остановиться и просто отрезать её, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Живут они в нескольких домах друг от друга, поэтому Шастун заводит его домой и даже предлагает свою помощь, но Арсений решает, что справится сам. Антон не настаивает, только прощается и ещё раз напоминает про холодную воду. Попов делает всё то, что сказал ему Антон, и правда становится легче; надо будет спасибо сказать. Шастун оказывается не такой уж и плохой: ну покатался на качели, ну ничего страшного. Там же действительно нигде не написано, что это собственность некого Арсения Попова. Арсений за ночь всё обдумывает и приходит к выводу, что за качели нужно извиниться, а ещё может всё-таки подружиться с Антоном. С ним весело, он не злой, как многие дети, а ещё не глупый, и знает вкусный рецепт бутерброда. Последний пункт очень важен. Так июль и заканчивается. С Антоном они видятся через пару дней после «травмы» Арсения. Тот приходит к ним в гости с бабушкой, чтобы попрощаться, потому что у его родителей резко изменились планы, и они решили съездить на море на пару недель. Арсений сам зовёт его к себе в комнату. — Ты в следующем году тоже приедешь? — воодушевлённо спрашивает Арсений, потому что только он решил, что вёл себя как дурак и захотел подружиться с Антоном, как тот уезжает. — Надеюсь, но мне тут понравилось, — ставит на место бегемота-репера и подходит ближе, — И я ещё на качели не накатался, — Арсений только цокает, но потом всё равно улыбается в ответ на улыбку Антона. — Кстати, — тянет он, — Насчёт качели. Хотел извиниться, за то, как себя повёл. — Да я и не обижался, — поправляет отросшую за месяц чёлку, — Но спасибо, — со двора бабушка зовёт его, потому что ещё не все вещи собраны, а родители заедут за ним рано утром. — Приятно было познакомиться, и надеюсь увидеть тебя тут в следующем году, — протягивает руку для рукопожатия. Всё так же прохладные пальцы касаются арсеньевских, а взгляды пересекаются. Земля и небо. — Обязательно увидимся, — радостно говорит он. — Про бегемотов не забудь! — добавляет Арсений уже на пороге, а потом дверь захлопывается, и Антона будто бы и не было, он даже тапочки за собой на место убрал. Им было по тринадцать, когда Арсений решил, что может поделиться качелью с Антоном.