Cannibalization of the Apex

Когда он добрался до Сатору, его тело уже было холодным. Он лежал посреди внутреннего двора — двора, в котором Сугуру оставил его, потому что Сатору сказал ему, что будет в порядке, что он сможет с этим справиться. Сугуру оставил его сражаться с человеком, который уже ранил его единожды, и вернулся, чтобы найти его лежащим в луже собственной крови под белой простыней, закрывающей его распростëртое тело. — Не смотри, — сказала ему Сёко, еë руки были испачканы красным, этими руками она пыталась вернуть Сатору из мёртвых. Её голос был мрачным, тяжёлым. Она не могла встретиться с ним глазами. Сугуру знал — она была права. Он не должен был смотреть на это, от его взгляда ничего не стало бы лучше. И всë равно, он опустился на колени перед своим лучшим другом, приподнял ткань с его лица. Он не смог смотреть долго оттого, что слезы заслонили его глаза. Он не мог дышать, тяжесть сдавливала его легкие и карабкалась к горлу. Он почувствовал, как его трясет, почувствовал тошноту, почувствовал себя так, будто умер сам. Он почувствовал, как кто-то занëс тесак над его сердцем и порубил его на куски, оставив кровоточащий, уродливый беспорядок. Оно никогда вновь не станет целым. Сатору смотрел прямо вверх, его когда-то столь яркие глаза были пустыми и серыми. Его голова была разрублена, его горло раскромсано на лоскуты. Как Сугуру мог понять по пятну крови на простыне — его тело тоже. Его волосы вымокли в крови и прилипли к земле грязными комьями. Он лежал рядом с Сугуру, переломанная оболочка кого-то, кто значил для него больше, чем слова могли описать. И он умер в одиночестве. Посреди внутреннего двора, вдали от кого-либо, кто знал его или волновался о нëм. Никого не было рядом, когда его жизнь утекала сквозь пальцы. Он умер в одиночестве. Сугуру оставил его умирать в одиночестве. Он сполз к земле оскверненной развалиной, цепляясь за плечи Сатору, будто это смогло бы вернуть его к жизни. Сёко опустилась рядом, кладя руку на его плечо, шепча утешения, которые он не мог слышать из-за крика в его ушах. Он желал, чтобы убийца покончил с ним так же. По крайней мере, тогда ему не пришлось бы жить с бойней вместо сердца, которое когда-то ему принадлежало. Смерть была бы более милосердной судьбой, чем знание, что его руки запачканы в крови лучшего друга. Невозможно было сказать, сколько времени он провел сгорбившись перед телом Сатору, цепляясь за него с мольбой на губах и пустой оболочкой вместо сердца. Сёко пыталась аккуратно оттащить его, все привычные насмешки и подначивания исчезли с её языка. Это жгло. Кем они были теперь, с дырой в форме Сатору между ними? Он не мог оторвать свои пальцы от тела Сатору, пока Сёко не перестала пытаться его отвлечь и не взглянула вверх, на небо. — Гето... Он проследил за её взглядом, но ничего не увидел. И всë же, что-то безусловно было не так с воздухом вокруг них. В напряжении — проклятая энергия собиралась, как электричество перед грозой. Сугуру открыл рот, чтобы предположить. Воздух вокруг них взорвался. За секунду всë вокруг покрылось чернотой. Небо над ними, земля под ними покрылись чернильной тьмой, такой густой, что Сугуру почувствовал, будто может утонуть в ней. За долю секунды всё родилось из ничего, миллионы галактик усеяли пространство кругóм, формируя и поглощая самих себя в промежутках миллисекунды. Голубой свет, ужасающий и ослепляющий, разрезал возникший над ними космос. Затем он погас, и темнота замкнулась на его месте. Энергия сильнее, чем что-либо, что Сугуру чувствовал ранее, была повсюду. Она пульсировала в воздухе, сгущаясь чëрной массой недалеко от них. — Проклятие... — прошептала Сёко. Но это было невозможно, проклятие такого размера, внутри барьера... Крики зазвенели у него в ушах, когда первые шаманы с постов побежали к чёрному сгустку энергии. Пальцы Сугуру сжались на плечах Сатору, но дурное предчувствие капало кислотой у него в желудке. — Доставь его тело в морг. Ты будешь в безопасности там, — сказал он, поднимаясь, чтобы побежать в сторону пульсирующей массы. Рывок его сердца подсказал ему, чем было это проклятие, чем оно должно было быть. Он молился всему, что могло его услышать, чтобы это не было так. Слишком многое нужно было принять, и Сугуру не хотел осознавать, что предстало перед ним. Тело Тодзи Зенина, разорванное в неузнаваемое кровавое месиво, валялось в беспорядке на ступенях школы. Толпа шаманов, собравшихся вокруг, не решалась, боялась подойти ближе к тому, что парило над телом Зенина. Проклятие. Сатору. Сугуру понял сразу, как только его увидел. Это был Сатору. И это было проклятие, какого он не видел никогда раньше: огромная форма бьющейся, словно сердце, черноты, колеблющейся и вибрирующей. Звёзды и галактики мерцали по всему пространству его тела, шесть слишком ярких голубых глаз плыли бесконтрольно, словно планеты без орбит. Оно медленно отползло от трупа Зенина, испачканные в крови когти втянулись и показались снова уже чистыми. Позвонки проступили сквозь его тело и исчезли, и проклятие медленно поплыло вверх, — огромная масса тьмы, галактик и глаз, и Сугуру почувствовал себя так, будто смотрит на божество. Пространство вокруг стало приглушëнным и расплывчатым, он больше не разбирал, что кричали другие шаманы. Он не мог оторвать глаз от Сатору или того, что осталось от Сатору. Тяжелая рука опустилась ему на плечо, и Сугуру почти не осознал, что Яга стоит рядом с ним, с лицом, искажëнным болью, шоком и горем. Он отодвинул Сугуру назад: — Давай, тебе не нужно смотреть на это. Его сердце пронзило ледяными иглами, когда он посмотрел на Ягу в чистом неверии. Что это значило? Они собирались изгнать его? Это то, что вы делаете с проклятиями. Вы изгоняете их, чтобы они не приносили ущерба. Но проклятие такого размера, проклятие одного из самых многообещающих шаманов поколения... Оно могло бы принести большой ущерб. Сугуру знал это, но не мог смотреть в эти дерзкие голубые глаза и не видеть улыбающееся лицо своего друга. Он только краем уха слышал голос директора и его приказы, готовящие шаманов к общей атаке. Проклятие продолжало парить в воздухе, спокойное, наблюдающее, почти забавляющееся. Яга попытался вытянуть Сугуру из толпы, но он упëрся подошвами ботинок, стремясь обратно. Его голос прозвучал чужим. Он звучал как эхо человека, которым он был только вчера: — Пустите меня, пустите меня к нему. Я могу забрать его, пожалуйста, вы не можете— Рука Яги только сжалась сильнее на его плече. — Это не Сатору, это не он, ты знаешь, что это не он. Сугуру— Мир погрузился в черноту вновь. Сугуру застыл, глядя вверх. Проклятие сорвалось с места, растянулось вокруг них огромным тëмным куполом, поглощая всë видимое пространство. Проклятие стало самим небом; звëзды, сияющие на его теле, остались единственным источником света. Шесть глаз плыли среди них, оглядывая магов внизу, придавливая их к земле так, будто этот взгляд мог прочитать их души. И затем он зазвучал. Высокий, восторженный голос. Повторяющийся и напевающий, как у всех проклятий, что Сугуру встречал раньше. Одни из них шептали «берегись красного света» или «один последний поцелуй» в бессмысленной литании о собственном существовании. Это проклятие пело в насмешливой манере голоса Сатору: «Вы не можете убить меня, вы не можете убить меня, вы не можете убить меня». Слишком поздно. Но Сугуру знал, что это значит. Он мог сказать по одной лишь энергии проклятия. Не было ни одного мага среди них, который мог бы попробовать сразиться и выжить. Даже если бы они все сделали это вместе. Проклятие, созданное из Годжо Сатору, одного из сильнейших шаманов в живых. Содрогнувшись, Сугуру подумал, что оно могло бы сравниться с самим королем проклятий. Выбор только один, только один равный, который они могли дать Сатору. Сугуру посмотрел на Ягу, и тот должен был подумать о том же, что и он, хотя его хватка оставалась железной на плече Сугуру. Он уже потерял одного ученика. — Ты уверен, что сможешь справиться с ним? Сугуру не был, он встречался с особым уровнем раньше, но это... это чудовище было совсем другим. Он кивнул несмотря ни на что. Разве у них был иной выход? Яга сжал зубы, выглядел он так, будто ему физически больно отпустить Сугуру и предупредить директора. По толпе прошел ропот. Они все знали, кем был Сугуру, на что была способна его техника, — что это была, скорее всего, их единственная надежда справиться с этим чудовищем, не пролив собственной крови. Когда Сугуру выступил вперед, все шесть глаз посмотрели на него. Давление, которое он ощутил, было громадным, словно сам бог смотрел на него сверху вниз, судя его за каждую совершенную в жизни ошибку. Он попытался подумать о проклятии в своем арсенале, которое могло бы встать на его сторону перед этим, но не было ни одного. Зенин уже заставил его израсходовать всë, что он имел, и тому, что находилось перед ним, не было равных. Это было глупо. Смотреть в эти глаза и надеяться, что чудовище, которое уже не было его другом, вспомнит Сугуру и позволит ему поглотить себя. Даже думать о том, что хоть что-нибудь от Сатору осталось в этом неразумном, жаждущем крови проклятии. Горло Сугуру стало сухим, будто в него насыпали песка, пока он удерживал взгляд этих глаз, пытаясь придумать, что сказать, чтобы выжать каплю мальчика, которого он знал, из этого ожившего кошмара. «Сугуру?» Его сердце остановилось. «Сугуру, Сугуру, Сугуру». Голос пел, легкомысленно и взволнованно, та же смеющаяся радость, которую Сатору нёс, когда ещё дышал воздухом. Тот же голос, искажëнный и извращённый так, как бывает только у проклятий. — Сатору. — Он заговорил, и небо загорелось новыми звездами, все глаза сосредоточились и внимали. — Сатору, спустись сюда, всë в порядке. — Его голос трясся ужасающе, он не мог позволить себе поверить, что это было Сатору, несмотря на то, как похоже на него оно смеялось. — Позволь мне отвести тебя домой. Легкомысленное хихиканье завибрировало в воздухе, все глаза радостно сощурились. «Зануда». Затем проклятие спустилось с неба, вновь меняя облик. На этот раз оно стало намного больше похожим на мальчика, чем на проклятие. Настолько похоже на Сатору, но... но не как Сатору вообще. Глаза его были широко раскрыты и блестели злостью, словно у хищника в засаде. Четыре глаза на его шее, похожие на шрамы, смотрели во все направления. Кровь покрывала его лицо, его шею; то, что было на нëм, напоминало остатки его разорванной школьной формы. Его кожа была изрезана трещинами и ранами, раскрывающимися и закрывающимися в переменчивом, непостоянном ритме существа, которое пока не понимало, как удерживать постоянную форму. Темнота лилась из этих ран, как черная кровь, неся вселенную в себе. Оно выглядело так сильно похоже на Сатору, но несло в себе дух проклятия. Особенно в этой улыбке. Улыбке такой острой и кровавой, что Сугуру убедился, что оно разорвало тело Зенина одними своими зубами. Оно побежало в сторону Сугуру. Не полетело, не ринулось и не скользнуло, как проклятие. Побежало, как мог бы человек, как мог бы Сатору. Повернувшись спиной к толпе шаманов так, будто они не представляли для него никакой угрозы. Улыбка, которой оно одарило Сугуру, пустила лёд по его венам, и на одну ужасающую секунду Сугуру был уверен, что проклятие убьëт его несмотря ни на что. Но оно запрыгнуло на плечо Сугуру с дикой ухмылкой, не покидающей его лицо. «Не оставляй меня в тесноте слишком долго». Сугуру проглотил множество проклятий за то время, что был шаманом. Это на вкус было горче всех. Рука Яги снова была на его плече, уводя его от всеобщего внимания. Другие шаманы окружили тело Зенина. Краем глаза Сугуру увидел, как кто-то вскрыл проклятие и достал труп Рико. Он вновь почувствовал тошноту. Яга не дал ему остановиться, и у Сугуру не было сил возразить. Даже если бы он мог, что бы он сделал? Его мысли застыли, его разум опустел. Всем, что он чувствовал, была кислотная тяжесть нового проклятия в его желудке. В ушах звенел смех Сатору, искажающийся сильнее и сильнее, пока он не смешался с голосом проклятия. — Ты хорошо справился. — Голос Яги был усталым, мрачным, несмотря на то, что на его лице оставалась всë та же маска стоичества. Его хватка на плече Сугуру была железной, и где-то на периферии мыслей Сугуру понял, что Яга пытается быть сильным ради него. — Ты сможешь его контролировать? Рука Сугуру сжалась на его животе. Яга не стал спрашивать снова. Он не запомнил половину пути, но каким-то образом оказался на собрании старейшин. Приглушëнный шëпот окружил его, спрятал за деревянными стенами. Беспрецедентный, опасный, неконтролируемый. Большая потеря для общества. Каким-то образом, Сатору был всем. Проклятие должно было осесть к этому времени, мирно раствориться вместе с другими в ожидании его приказа. Вместо этого оно пузырилось у него внутри, вылизывало его горло так, будто собиралось выбраться наружу. Сугуру кусал губы до тех пор, пока не ощутил кровь на языке. Смертельно вымотанное лицо Сатору появлялось перед его глазами каждый раз, когда он моргал. «Я в порядке... кроме того... ты тоже здесь». Он был там. Он был там, в Окинаве, и он был в том внутреннем дворе, где Сатору встретил свой конец. Он видел, насколько Сатору устал, насколько измотан он был. Он видел, как Зенин загнал меч в его тело, когда они даже не заметили его приближения. И всë же, он оставил его. Сугуру знал, насколько Сатору устал тогда, и всë же оставил его сражаться одного. Он должен был остаться, должен был отправить Курои к Тенгену и остаться помочь Сатору. Он допустил ошибку, позволив им задержаться в Окинаве ещё на один день. Он должен был заставить Сатору спать той ночью и охранять его сам. Так много решений, так много выборов, и всё равно он последовал той судьбе, что позволила его лучшему другу умереть во дворе перед их школой. Вина росла в его желудке, пока он не начал проглатывать желчь. Хотя это мог быть остаточный вкус проклятия Сатору на его губах. — Гето Сугуру. Он не поднял своей головы, сосредоточившись вместо этого на своих руках. Руках, которые держали проклятие Сатору и втолкнули его Сугуру в горло. Это не остановило речь старейшин. — Мы приносим нашу благодарность за удержание и обезвреживание проклятия в столь жизненно важный момент. Это был действительно беспрецедентный случай, но благодаря тебе мы получили дополнительное время, чтобы решить как осуществить— Слова влетели Сугуру в одно ухо и вылетели через другое. Обычно он был тем, кто внимательно слушал подобные речи; тем, кто подталкивал плечо Сатору и говорил ему слушать. Слова казались такими сложными для понимания сейчас, настойчивая бессмыслица аккуратно подобранных слов и полусмыслов. Он не хотел следить за ними, не когда проклятие Сатору всë ещё жило у него внутри, прожигая обратную сторону его горла, будто кто-то потушил о него сигарету. Его слух поймал только одно слово. — ...изгнание— — Вы изгоните его? Тяжелая тишина накрыла комнату, когда Сугуру осознал, насколько это был глупый вопрос. — Это проклятие непостижимой силы. Годжо Сатору был— Молодым божеством. — Очень одарённым шаманом с двумя редкими наследственными техниками. Именно поэтому мы обычно принимаем меры предосторожности с телами шаманов; проклятия, рождëнные из наших смертей, могут иметь разрушительный потенциал и неописуемый уровень. Мы не хотим ещё одного Сукуну в своих руках. — Голос мужчины пошатнулся, тяжелая атмосфера пробралась в комнату. В конце концов, Сукуна был запечатан. Проклятие Сатору могло быть хуже, активное и готовое на всë. Оно уже доказало, что способно убивать, хотя Сугуру никогда не смог бы пожалеть о смерти Тодзи Зенина. Если бы у него была возможность, он бы убил этого человека сам. Проклятие переворачивалось внутри него, тёплое, словно бьющееся сердце. Он почувствовал, что не хочет отдавать его, не хочет отпускать его от себя для изгнания старейшинами, которых Сатору так ненавидел. Он знал, что это не был Сатору; он знал, что это была лишь тень последних сильных эмоций, которые почувствовал Сатору перед смертью. Но даже самое малое от Сатору, что осталось в нëм — было единственным, что осталось у Сугуру. Тело Сатору будет возвращено его семье, кремировано; его прах ляжет в семейный склеп, который, по заявлению Сатору, никогда его не волновал. Что останется Сугуру, кроме этого чувства внутри? Кроме уродливого, чудовищного проклятия, которое оставил его друг? С чем ещё он мог бы попрощаться? — Мы всë ещё не знаем, как изгнать Рёмена Сукуну. — Его голос показался ему самому пустым, мёртвые буквы на казённой бумаге. — Вы знаете, как изгнать Сат— ...это? Ещё один удар тишины, в котором Сугуру мог слышать биение собственного сердца. Его глаза жгло. Он притворился, будто это из-за усталости, а не из-за слёз. — Мы не знаем, — наконец сказал один из старейшин, и другие присоединились к нему, высказывая свои мысли в громком ропоте, царапающем череп Сугуру изнутри. — Если ты можешь его контролировать, всë станет проще. — Нам не придется сражаться с ним. — Но даже отдельные пальцы Сукуны невозможно изгнать, мы не обманываем себя, думая, что это будет просто. — Ты можешь контролировать его, так? Сугуру ощутил что-то переворачивающееся в его животе, так сильно не похожее на все другие проклятия, которые он поглощал раньше. Проклятие Сатору всë еще карабкалось к его горлу, царапалось о его позвоночник в поисках пути наружу. Сейчас он мог сдерживать его, но в будущем? Но правда ничего не значила сейчас. Единственное, что было важно в данный момент, — это ответ, который позволил бы ему удержать последнее, что осталось от Сатору, рядом чуть дольше. Достаточно долго, чтобы Сугуру заставил себя отпустить его. — Я могу. — Отлично. Мы обсудим и подготовим всë, что нужно для настоящего изгнания. Держи его под контролем до этого времени. Мы верим в тебя. Когда старые деревянные двери захлопнулись, Сугуру продолжал проигрывать эти слова в своей голове. «Мы верим в тебя». Уверенная улыбка Сатору, даже когда пятно крови расцветало на его груди. «Правда, я в норме». «Поторопись к мастеру Тенгену». «Я позабочусь об этом». Вера была такой ужасной вещью. Их общежитие показалось ему похожим на кладбище. С небольшим количеством студентов, живущих в нем при обычных обстоятельствах, отсутствие одного ощущалось как открытая рана, мертвое тело посреди вечеринки. Сугуру прошел к своей комнате, не позволяя своему взгляду блуждать, не позволяя своему взгляду задержаться на двери напротив. Его желудок сжался и перевернулся. Меньше, чем во время собрания, но достаточно, чтобы он вновь ощутил тошноту. Проклятие Сатору ненавидело это, ненавидело быть запертым, и это было странное чувство. Сугуру никогда не находил проклятия, которые проглотил, достаточно разумными, чтобы ненавидеть тесноту. Сатору Годжо — один на миллиард. Живой или мëртвый. Сердце Сугуру разбивалось оттого, что приходилось держать его проклятие взаперти. Но одна лишь мысль о том, чтобы его выпустить, заставила Сугуру почувствовать, что его сейчас стошнит. Он лег в постель этой ночью с ощущением холодного тела Сатору на кончиках своих пальцев, с воспоминанием об искаженном голосе проклятия и эхом кровавого смеха у себя в голове, пока пытался уснуть. Его сон был беспокойным, поверхностным, наполненным кошмарами о когтях и голубых глазах. Он просыпался — в первый, во второй, в пятый раз — на протяжении ночи, липкий от пота, его желудок сжимался, и сердце билось как безумное. Каждый раз, когда он закрывал глаза, образы возвращались — один кровавее другого, и он лежал, охваченный страхом, виной и подступающей тошнотой. Сатору был там. Мертвым телом, проклятием и убийцей. Он сжимал шею Сугуру в своих пальцах, плакал кровавыми слезами и продолжал задавать вопросы, выпытывая у Сугуру — почему он оставил его, оставил его умирать. Его голова была разрублена, внутренности вываливались из зияющей раны в его теле, падая на тело Сугуру с мокрым, хлюпающим звуком. Сатору плакал, кричал и проклинал его голосом, который нисколько не был на него похож. Слишком высоким и затем слишком низким, иногда слишком искаженным, чтобы его понять, иногда таким ясным, что Сугуру казалось, что это его собственный голос. Ты ушëл, ты ушëл, ты ушëл. Ты сделал это. Это была твоя вина. Ты оставил меня умирать. Ты позволил ему убить меня. Ты убил меня. И Сугуру знал, он знал, он знал. Это всë была его вина, и его собственные слёзы лились из его глаз и смешивались с растущей лужей крови Сатору, и единственное, о чëм он мог бы пожелать — была смерть от рук Сатору. Сугуру проснулся с чувством удушья не из-за пальцев, сжимающихся на его шее, а из-за тяжëлого веса на его груди. Его глаза распахнулись, и проклятие Сатору было здесь, расположившись на нем сверху. Ярость наполняла каждую черту его лица, так не похоже на Сатору. Кровавая ночь лилась из ран, изрезавших его кожу, капала на лицо Сугуру, холодная и кислотная. Оно обнажило клыки, оскалившись на Сугуру, выглядя намного больше как животное, чем как мальчик, которого он знал, мальчик, с которым он смеялся только вчера. «Сугуру», — оно прошипело, и его губы не двигались, его губы не двигались, его губы не двигались. Оно обвилось вокруг него, пальцы превратились в черные когти, четыре глаза на его шее смотрели электрическим светом Сугуру прямо в душу; его чудовищные клыки выглядели готовыми порвать его на лоскуты. Должно быть, он призвал его во сне специально для этого. Именно так он должен был умереть — быть убитым проклятием своего лучшего друга. Он подумал о том, сможет ли неожиданный скачок проклятой энергии разбудить кого-либо так поздно ночью, или его изувеченный труп будет найден Сёко утром. Зенин не стал убивать его, потому что не знал, что случится со всеми его проклятиями после его смерти. Умрут ли они вместе с ним? Наполнят ли они школу как чумная зараза, уничтожая всë на своем пути в неожиданном нападении, принося кровопролитие везде, куда придут? Его разум отказывался осознавать происходящее, взгляд застыл на шести глазах и клыках — последнем, что он увидит в своей смертной жизни. — Я говорил тебе не оставлять меня там так надолго. Свирепые черты лица проклятия смягчились во что-то более человеческое, что-то более сходное с Сатору. Проклятие не сдвинулось, но тяжесть на груди Сугуру стала легче, и он смог дышать. Он всë ещё чувствовал себя онемевшим, слова умерли на его языке, пока он смотрел в эти призрачные голубые глаза и сомневался в том, дышит ли он вообще. — Там так тесно. И скучно. И ЕЩЁ воняет! Фу, не могу поверить, что ты забыл. Сугуру, ты слушаешь? Земля — Сугуру? — Ты проклятие, — было всем, что Сугуру смог выдавить из себя, и это звучало глупо даже для него самого. Проклятие состроило гримасу и по-детски высунуло язык, и это было так сильно похоже на Сатору, что у Сугуру вновь перехватило дыхание. — Я бы решил, что быть лучшими друзьями важнее. — Сатору? — Кто же ещё? Это было неправильно. Это не могло быть правдой. То, что сидело у него на груди, не могло быть Сатору, не по-настоящему. Это было проклятие, извращенная масса энергии, которую Сатору оставил после смерти. У него могли быть какие-то его воспоминания, некоторые его повадки. Но это не был Сатору. Он протянул руку, и проклятие прочитало его мысль. — Сугуру, не— Это заняло больше усилий, чем обычно — засунуть его назад, стереть из этого мира обратно в глубину желудка, где хранились все проклятия Сугуру. Его рука упала назад на кровать, и комната показалась слишком тëмной, слишком тихой. Он мог чувствовать, как проклятие переворачивается у него внутри, царапает его позвоночник и кричит в его ушах. Благо, слова невозможно было разобрать. Всю оставшуюся ночь Сугуру не мог уснуть. Он лежал без сна и чувствовал, как проклятие царапалось о самые дальние стенки его души. Он не мог позволить себе закрыть глаза. Единственным, что двигалось в темноте, были его губы, мягко повторяющие снова и снова самому себе, пока не пришëл рассвет. Это не Сатору. Это не Сатору. Это не Сатору.