The Baddest

      Проблем с девушками или даже с парнями у Узуи Тенгена никогда не было и не намечалось: лицо, с которым действительно повезло, прекрасное телосложение, формы, поддерживаемые систематическими тренировками и строгим рационом, способные мозги благоприятствовали поиску партнеров. К сумме данных факторов добавлялся еще один – состоятельная семья: он с детства не знал, что такое «нуждаться в чем-то», и имел все самое лучшее. Конечно, характер, подпорченный удовлетворением постоянного «хочу», был сложным, однако это всеми, кто смотрел на него влюбленными глазами, оставлялось без внимания.       Да, влюбленными глазами на него смотрели многие: сначала в школе, еще до того, как он решил «выделиться среди серой толпы», выкрасив волосы и проколов все, что только можно, а потом и в универе, где он и вовсе превратился в звезду. Однако сам Тенген, про которого, разумеется, ходило множество самых разнообразных слухов, начиная с того, что он известный бабник, и заканчивая тем, что он конченный гей, предпочитал свою личную жизнь тщательно оберегать. И причина была невероятно проста.       Она жила на соседней улице, в доме наискосок и училась еще только в первом классе старшей школы. На первый взгляд не слишком миловидная причина, низкорослая, со смешным лицом, громким голоском и такими же выкрашенными волосами (по наущению и при участии в процессе обесцвечивания и покраски непосредственного самого Тенгена). Имя этой причине было Агацума Зенитсу – первый год обучения старшей школы класса камелии. Может, в силу такого возраста – мальчишка все еще формировался и взрослел – Зенитсу и был кем-то, наподобие гадкого утенка, однако для Узуи он представлялся самым милым существом на планете. Они знались с самого детства. Точнее, насколько это можно было назвать детством Тенгена: он был уже подростком в разгаре трудного переходного возраста, а Зенитсу – премилым, но чрезмерно плаксивым малышом.       Это было странно уже тогда, когда Узуи вместо того, чтобы гулять со сверстниками, больше времени проводил с этим ребенком, живущим в соседнем доме со своими дедушкой и сводным братом. Мальчик бежал к Тенгену навстречу, лишь завидев издалека – другие многочисленные братья и сестры Узуи только в изумлении открывали рты, глядя на то, как счастливый Тенген подхватывает его на руки, кружа в воздухе. Агацуме доставалось столько внимания, сколько не получали родные Узуи, и мальчик стремился возвращать своему взрослому другу в разы больше. Например, цветы, которые должны были быть предназначены для девочек, всегда дарились только Тенгену. Тот был этим вниманием больше чем польщен и доволен. Уже тогда этот мальчик занимал особое место в его сердце. И не важно, какой он был: в пыли и грязи, с запачканными травой коленями, с разбитыми локтями и опухшим от слез лицом.       А уж сейчас, когда самому Тенгену было двадцать пять, а Зенитсу только-только перешел на первый год обучения в старшую школу, было трудно справиться со своим синдромом оберегания Агацумы от всех подряд. Из-за того, что главный претендент на сердце Тенгена еще проходил этап взросления, у Узуи никогда не было продолжительных отношений. Не было никакой любви – была лишь чистая физиология. Ни грамма своей любви он не собирался тратить на кого-либо, помимо подрастающего Зенитсу. Однако терпеть с каждым годом становилось тяжелее и тяжелее, особенно когда объект вожделения преображался и хорошел день ото дня. В нем все было гармонично: проколотые (не без участия Тенгена: он стойко держал парнишку за руку в этот момент) уши, покрашенные волосы, мешковатые вещи на худощавом теле или привлекательная школьная форма – к Зенитсу, одетому в форму своей школы, у Узуи была особая слабость. Глядя на легкую белую рубашку, хотелось затолкать школьника под прохладный душ и посмотреть, как будут топорщиться из-под нее отвердевшие соски. Еще хотелось связать руки галстуком, а потом шептать на ухо всякие непристойности, прижимаясь пахом к аппетитной попке. Узуи прекрасно осознавал, что стал одержимым Агацумой извращенцем, но даже не думал делать из этого трагедию и угнетать себя грузными мыслями насчет нравственности и морали.       Что такого в том, что Зенитсу сидит у него на коленях, играя в приставку, в том, что они недвусмысленно обнимаются при просмотре каких-нибудь фильмов и аниме, или в том, что Агацума до сих пор иногда дарит взрослому парню легкие поцелуи в щечку, Тенген искренне не понимал. Он не видел смысла как-то сдерживать свои чувства, если в конце концов они с Зенитсу по любому раскладу должны были быть вместе – Узуи не допустил бы того, чтобы парнишка влюбился в кого-то еще. К своему стыду – разумеется, об этом не знала ни одна живая душа – Тенген контролировал всех тех, с кем общался блондин: он тщательно проверял все социальные сети и личные страницы этих людей, выискивая записи, хоть как-то связанные с Агацумой. Это все были меры предосторожности – его Зенитсу был для него поразительно красив, а значит, должен был быть популярен у других.       И Узуи старался стать еще ближе, направить их отношения в нужное русло, дать им легкий пинок, чтобы поскорее привести к желаемому результату. Сам стремился целовать парнишку в губы и со всей страстью вместо невинных поцелуев в щечку от Агацумы. Тот от этих взрослых выкрутасов краснел до кончиков ушей и еле мог стоять на ногах, стесняясь и стараясь спрятать взгляд после этого. Еще Тенген имел привычку обнимать его при каждом удобном случае и как бы невзначай ощупывать при этом, спускаясь руками ниже поясницы. Причем сила и страсть зачастую им не контролировались, а потому Зенитсу, стоя перед зеркалом в комнате, часто находил все новые и новые синяки от подушечек пальцев на своих ягодицах. Узуи, если была возможность, просил его переодеваться при нем и наслаждался тем, как смущенный парнишка дрожащими руками стягивает с себя одежду, неловко теснясь к шкафу с бельем под чужим жадным взглядом. Во время совместных игр в приставку, когда школьник сидел у него на коленях, Тенген время от времени осторожно толкался бедрами вперед, имитируя фрикции в половом акте, внимательно следя за тем, как на это реагирует увлеченный полученным преимуществом в игре на экране Зенитсу. Тот сначала не предавал этому значения, а потом, осознав, что старший делает это специально, при этом шумно и горячо дыша ему в шею и в ухо, почувствовал себя странно – тело мелко дрожало и, казалось, существовало вне зависимости от его воли.       Однажды в какой-то из дней, когда они привычно в отсутствии семьи Узуи в их доме играли в видеоигры, Тенген заставил парнишку отвлечься, отложив оба джойстика и оставив их бешено вибрировать от получаемых в игре ударов. Непонимающе смотрящий на него Зенитсу только изумленно хлопал глазами, когда старший попросил его встать на постели на колени и вжаться щекой в мягкое покрывало. Это было странно. Это было смущающе. Но это горячило все внутри, заставляя бабочек порхать внизу живота, щекоча его шелковистыми крылышками. Большие ладони Узуи сжимали его бедра, и Зенитсу кусал губы, жмурясь, ощущая, как мужчина толкает его в ягодицы большой выпуклостью на своих брюках.       И где-то в это время Агацума и начал понимать, что именно к нему чувствует его любимый Узуи. Точнее, Агацума понял то, что его любовь взаимная и не является какой-то неправильной. Особенно ясно Тенген дал ему понять, что настроен серьезно по отношению к нему, когда во время ночевки у Зенитсу – да, они не изменяли детским традициям, продолжая ходить друг к другу на ночевки, как бы странно это ни выглядело со стороны – он завалил мальчишку, вернувшегося из душа, на постель и, стянув с него нижнее белье, резко взял в рот маленький член, начиная усердно сосать. У опешившего Агацумы ко всем чертям сбилось дыхание: он громко охнул, непроизвольно приподнимая бедра вверх и хватаясь за пепельные пряди. Стимулировать свое естество ему, конечно же, уже приходилось и неоднократно, но что говорить – оральная стимуляция была для него сумасшедшей новинкой. А Тенген как будто хотел выпить его до капли, всасывая сильно и глубоко, языком прижимая головку, обводя ее то справа, то слева.       В тот день Зенитсу впервые увидел обнаженного Узуи-сана: старший дрочил себе прямо у него на глазах, развалившись на постели и не сводя с него довольного взгляда. Как и ожидалось, Тенген везде был прекрасен – у него были длинные ноги, крепкие бедра и рельефный пресс. Даже член у него был красивым: Агацума, прикрывая нижнюю часть лица ладонью, чтобы закрыть дрожащие губы и пылающие щеки, не мог отвести глаз. Он с виноватым любопытством глядел на то, как большая ладонь Узуи-сана скользит по твердому стволу, мысленно сравнивал их размеры и примерял естество старшего в свою руку, с благоговением понимая, что его маленькая ладошка даже не обхватит его. Ему хотелось потрогать все: и стоявший член, и маленькие торчащие соски, особенно проколотый левый, хотелось заползти языком в ямку пупка, где тоже блестело колечко пирсинга.       Когда Тенген кончал с тяжелым вздохом, сквозь зубы втягивая воздух и неотрывно пристально смотря на Агацуму, он шептал его имя. Слушавший эти страстные «да, Зенитсу» и «вот так, Зенитсу, да» школьник пылал щеками и сводил ноги вместе, чтобы сдержать эти странные ощущения в собственном паху. А потом они долго сидели напротив друг друга, глядя глаза в глаза, как будто оба пытались осмыслить, что это была за черта, которую они перешли, и кто они теперь друг для друга. И спали после этого, прижимаясь спина к груди: Тенген как обычно держал парнишку в своих объятиях, а тот довольно сопел, положив голову не на подушку, а на его крепкую руку.       Чувствуя, что желанный момент в их странных взаимоотношениях постепенно приближается, Тенген совсем начал сходить с ума и чуть ли не лез на стенки от своей неудовлетворенности. Простая дрочка или даже случайные перепихи со знакомыми или незнакомыми уже не помогали. Трахать, кого попало, ему не хотелось: мало парней, которые попадались ему, походили комплекцией на Зенитсу, а из девушек не все были готовы к анальному сексу. Раньше просто закрывать глаза и представлять на месте этих безымянных людей Зенитсу было достаточно для Узуи, но с тех пор, как в их с подростком отношениях наметилась положительная динамика, организм Тенгена не позволял разуму обманывать себя. У него не вставало на других людей: в постели ему нужен был именно Зенитсу. Зенитсу, который только перешел на первый год обучения в старшую школу.       Прикроватная тумбочка и ящики стола в комнате Узуи были забиты пачками презервативов на любой вкус и с различными свойствами, тюбиками со смазкой, разного размера пробками, вибраторами, кольцами, пулями и прочей ерундой, сексуального назначения. Он скупал это как обезумевший: его фантазия, при виде чего-то необычного, начинала усиленно работать и рисовать образы, где они с Зенитсу пробовали эту новинку. А после такого соображать нормально уже было невозможно – в срочном порядке нужна была разрядка. Опять приходилось закрывать глаза, расстегивать штаны и поднимать в голове соблазнительные неправдоподобные образы, как обнаженный мальчишка выгибался, разводя руками ягодицы, просил не мучить и скорее уже вставить ему.       Наконец-то один день все-таки стал решающим для них. В какой там фазе была луна или что такого особенного обещали синоптики, ни Тенген, ни Зенитсу не знали. Агацума по привычке, счастливо улыбаясь, широко распахнул дверь в дом перед своим старшим другом и застыл. Не было сказано ни слова – только по одному взгляду на Узуи мальчишка понял, что сегодня что-то будет не так, как всегда. Мужчина смотрел на него таким обжигающим взглядом, словно хотел испепелить одежду прямо здесь, на пороге. На плече у него Зенитсу заметил спортивную сумку, с которой тот ходил в зал. Они даже не поприветствовали друг друга: у Тенгена на слова не осталось сил, как только он увидел радостное, немного смущенное лицо парнишки, а Агацума почему-то невероятно стеснялся в эту минуту что-то у него спросить. После этого долгого немого переглядывания Узуи мягко взял его за руку, неспешно наклонился к нему и, прижавшись щекой к щеке, шепотом произнес: «Я подожду тебя в твоей комнате и подготовлю все, иди в душ».       Они заперли все двери – конечно, Кайгаку с Джигоро, уехавшие в больницу для медицинского осмотра, не обещали вернуться рано, но это была разумная мера предосторожности. Тенген аккуратно заставил обнаженного, все еще влажного после душа и дрожащего от этого Зенитсу лечь спиной на постель, а потом какое-то время жадно рассматривал его, прежде чем забраться на кровать следом и нависнуть над ним. Его трясущиеся от предвкушения и возбуждения руки не знали, где стоит потрогать мальчишку сначала. Опытный в области сексуальных отношений Узуи не узнавал себя – у него уже с первых секунд от напряжения ныли все мышцы в паховой области. Хотелось кончить немедленно, чтобы сбить этот странный мандраж, охвативший его как какого-то неопытного новичка. Сколько лет было Агацуме, он уже даже не помнил – о чем говорить, он сейчас, возможно, не вспомнил бы даже собственный возраст. Идеально гладкая кожа Зенитсу, практически лишенная растительности, требовала у Узуи украсить себя страстными отметками, и он, наконец-то закончив с разглядыванием, накинулся на девственное тело школьника, начиная неистово покрывать горячими поцелуями. Заставив смущенного мальчишку положить ладошку на свой каменно-твердый член, Тенген терзал его губы, с поцелуев переходя на несдержанные укусы. Разгоряченный Агацума в его руках скулил и ахал – дрожь не прекращалась, а тело отзывалось на все действия старшего. Здравый смысл куда-то незаметно утекал, а разница почти в десять лет подростка вообще не волновала. Только немного пугала неизвестность и собственная неопытность, а еще странное животное поведение Узуи-сана, жадность которого напоминала жадность оголодавшего и добравшегося наконец-то до заветной еды человека. Зенитсу неумело касался его члена, получая за это страстные укусы и засосы в самых разных местах.       В какой-то момент Тенген поставил его на четвереньки, положив руку на поясницу и заставляя сильно прогнуться, оттопырив тем самым ягодицы – он растягивал его попеременно то пальцами, то языком, иногда облизывая уздечку и яички. Специфический запах смазки стоял в носу Зенитсу: ополовиненный тюбик валялся возле него незакрытый рядом с пачками презервативов, а пальцы Узуи-сана были внутри, двигаясь и массируя мышцы. Содрогающийся подросток, испытывая не самые приятные ощущения от настойчивых движений пальцев, насчитал на кровати пять пачек по три штуки резинок в каждой, в уме прикидывая, сколько раз старший сможет сделать это с ним с таким арсеналом. От этого в волнении немело все тело – расслабиться с такими мыслями не получалось вообще.       Вот только подсчет количества презервативов, к сожалению, не дал точного ответа на вопрос, сколько раз они должны были сделать это. Завязывать в узел и отбрасывать куда-то на пол истраченные влажные резинки Узуи вскоре перестал, как и Зенитсу перестал ощущать трение от массажных силиконовых пупырышек на презервативе – Тенген, кончив три раза, стал иметь его без какой-либо защиты, пообещав обязательно вытаскивать и прошептав сбивчивые извинения за неисполнение этого обещания после первого же раза. Возбужденный член жег Агацуму внутри, толкая в живот и приятно освобождая анус при каждом движение назад, а старший загибал парнишке ноги в странных, жутко непристойных позах. Зенитсу сорвал горло, истратил все свои силы и даже те их запасы, о которых он до этого момента и не подозревал, а Узуи продолжал садить его на себя, ставить на четвереньки, класть на живот, на спину или на бок, задирая ноги к себе на плечи или на бедра. Он даже поимел его сидя на кровати, наполовину спустив самого Агацуму на пол, головой вниз, крепко держа его за узкие бедра. От этой позы школьник испытал больше всего дискомфорта: голова тяжелела из-за прилива крови, кожа на и без того выступающих ребрах натянулась, тянуло мышцы живота, при этом внутрь безжалостно толкался здоровый член Тенгена, делая ощущения проникновения еще острее. Поэтому, каким бы усталым уже ни был Зенитсу, он искренне радовался, когда его подняли обратно на кровать и легли на него сверху, затыкая раскрытый в стоне рот поцелуем.       Потом они были вместе в душе, где Узуи прижал его к кафельной стенке и снова утянул в поцелуй. Они должны были вымыться и наконец-то пойти отдыхать до прихода родных Зенитсу – просто валяться в кровати в объятиях друг друга, ласкаясь в послеоргазменной неге – но в результате все свелось к тому, что Тенген сделал это с ним еще раз, заставив наклониться и опереться руками в залитый водой пол.       – Что ты чувствуешь ко мне, Зенитсу?.. – на каждое слово совершая глубокий толчок, хрипло произносил старший, не прекращая вторгаться в чужое тело, содрогающееся под ним. Агацума навзрыд ревел от сумасшедшего удовольствия, усталости и ощущений пульсирующего, сильно толкающегося в него члена. Сейчас он уже не понимал, чего ему хочется больше: отдохнуть от своего первого раза, превратившегося в бешеную гонку, или продолжить ублажать Тенгена, чтобы чувствовать его в себе как можно дольше. – З-Зенитсу!       – Я л-люблю Узуи-сана! Ах!..       – Блестяще!.. Тогда теперь ты только мой! Или нет, – усмехнулся Узуи, вставив особенно глубоко и замерев, давя мальчишку изнутри, вынуждая его протяжно завыть, – ты всегда был только моим.       Вечером этого дня Тенген остался с ним: сам встретил и поприветствовал Джигоро, перекинулся парочкой колкостей с Кайгаку и сообщил, что пришел сегодня с ночевкой. Дедушка Зенитсу отреагировал на это как обычно: пожал плечами и махнул рукой. А вот с открытой неприязнью относящийся к Узуи Кайгаку лишь подозрительно уставился на юношу, на удивление, даже ничего не сказав ему. Только потом, когда Тенген собрался возвращаться в комнату к Зенитсу, наверх, Кайгаку перехватил его внизу лестницы.       – Ты выглядишь как после четырехчасовой тренировки и уже успел душ принять, а Зенитсу, значит, у себя в комнате валяется и даже не спустился к нам? – сардоническим тоном прошипел чернобровый парнишка, на что Узуи скривил красивое лицо в гримасе и вздернул верхнюю губу.       – Я из зала, а у Зенитсу болит живот. Что-то еще? – и не дожидаясь ответа, он решительным шагом поднялся по лестнице, не выдав себя даже излишней торопливостью. Стоявший внизу Кайгаку услышал, как хлопнула дверь в комнату Агацумы и щелкнул замок на ней.       – Ага, только я все равно узнаю, что между вами происходит, смазливый мудак…       В комнате, повернув замок для верности, Узуи, расслабленно улыбнувшись лежащему на кровати Агацуме, быстро сократил между ними расстояние и лег рядом, сразу же покровительственно обнимая мальчишку. Обессилевший за несколько часов непрерывных занятий любовью Зенитсу прижался к нему – на губах появилась заигрывающая улыбка.       – Значит, Узуи-сан тоже теперь только мой и больше ничей?       – Блестяще верно, – с тихим чмоканьем Тенген оставил у него за ушком легкий поцелуй и, в блаженстве прикрыв глаза, носом зарылся в еще пахнущие кремово-миндальным шампунем волосы. Зенитсу удовлетворенно выдохнул, закрывая глаза.       – Ну и отлично. Я с детства о тебе думал, Узуи-сан.