***
Во Дворец мы вернулись к полудню. Солнце пряталось за серыми облаками, отчего мир вокруг казался каким-то серым и невзрачным. Снега не было, но декабрьский мороз до красноты щипал щеки и нос. Я достала из-за пояса теплые вязаные варежки и поспешила натянуть их на руки до того, как у меня отвалятся заледеневшие пальцы. — Линк, вот и ты, — у парадной Малого Дворца я столкнулась с Федором. Сердцебит улыбнулся и, придержав за собой дверь, обеспокоенным голосом сказал, — Видел Ивана. У вас что-то случилось? Он почему-то не в духе. — Все в порядке, — отмахнулась я. Рассказывать об очередном покушении не стала. — Может с Зоей опять повздорили. Обычное дело, сам знаешь. Каминский понимающе закивал. Он заглянул в дверной проем и, повысив голос, проговорил: — Все оделись? Выходим живее! Багра не любит, когда опаздывают на ее занятия. — Багра? — переспросила я, наблюдая за тем, как на улицу выбегает группа маленьких проливных в синих кафтанах, вышитых голубым узором. — Не слышала о ней прежде. — Одна из мастеров у эфириалов. Учит детей контролировать дар на ранних этапах. — Ясно, — я подняла голову, сощурилась, попытавшись разглядеть, сколько времени показывали часы на башне. — Тогда я вас не задерживаю, — я развернулась к ребятне, — Хорошего занятия, дети. Витя Карпов, невысокий зеленоглазый мальчик лет семи, выглянул из-за плеча одноклассника и громко спросил: — Лейтенант Сокер, а когда вы вернетесь к нам в Школу? — Когда кое-кто перестанет срывать занятия и заливать кабинет истории водой, — подсказал Федор, обернувшись к ребенку. — Карпов, хватит строить лейтенанту глазки. Не дорос еще. Я улыбнулась и, обратившись мальчику, отшутилась: — Не слушай его. На данный момент ты мой самый очаровательный поклонник, — я подмигнула маленькому проливному, а затем уже серьезно добавила, — Но про занятия Федор верно сказал. Будете хулиганить, оставлю вас лейтенанту Ликотину. — А ты жестока, — присвистнул сердцебит, на что я, пожав плечами, добавила: — И до ужаса коварна. Я уже собиралась подняться на свой этаж, как остановилась и вновь повернулась к другу. Кое-какие вещи не терпели отсрочки, а потому я хотела в кратчайшие сроки разобраться с переданным отцом Алексием молитвенником. — Сегодня в полночь жду тебя в Мастерской фабрикаторов. Есть одно важное дело, — я привстала на носочки, оперевшись на плечо Каминского и тихо сказала, — Только никому. — Иван? Чуть помедлив, я отрицательно качнула головой: — Пока нет. Отпустив сердцебита, я поднялась на третий этаж, затем пересекла небольшой холл и вышла к своему крылу. У дверей в покои Дарклинга вновь выставили охрану. Проходя к своей спальне, я кивнула знакомым парням. Те, не шелохнувшись, продолжили нести свою непростую службу. В целом, отстраненность сослуживцев меня напрягала, но и дурой я никогда не была, а потому причину такого отношения осознавала вполне ясно. Слухи о нашей с Кириганом связи никуда не делись, а в последнее время начали обрастать новыми подробностями. Поблагодарить за это стоило, конечно, Зою Незяленскую. Раньше шквальную я раздражала просто одним фактом своего присутствия в Малом Дворце. Но теперь, когда Зоя увидела наш поцелуй, за которым я скрыла попытку залечить рану Александра, неприязнь превратилась в ненависть. Впрочем, и моя вина здесь присутствовала: в какой-то момент слухи стали правдой. Я поджала губы и заперла за собой дверь. Прислонилась к стене, до хруста в позвонках размяла шею и медленно осмотрела комнату. На столе лежали книги, которые давно пора было вернуть в библиотеку. На прикроватной тумбочке поблескивал хрустальный графин, рядом — маленькая вазочка, в которой когда-то стоял букетик полевых ромашек. Цветов в ней давно уже не было, но убрать ее у меня не поднималась рука. Приглашение в Военный Зал я получила, стоя в дверном проеме в домашнем платье, наброшенном на голое тело. Волосы заплела в косу, перекинув ее через плечо. На ногах поблескивали мягкие тканевые туфли. Иными словами, покидать покои до вечернего построения я не планировала. Но у судьбы, видимо, были иные планы. — Я получил отчет от Зои об утренней операции, — Александр вышел из своего кабинета, держа в руках стопку документов. Маленькую коробочку, отделанную черным бархатом, я замети слишком поздно. — Надеюсь, у тебя сегодня обошлось без происшествий? — За кого ты меня принимаешь? — я обиженно фыркнула, делая еще один шаг навстречу гришу. Чуть наклонив голову к плечу, с легкой усмешкой протянула, — Ты читал мое личное дело. Попрошу заметить, что никаких «происшествий» у меня за все годы службы не случалось. — Что ж, думаю, нам стоит внести в него некоторые правки, — улыбнулся генерал Кириган. Он отложил документы на стол, а сам подошел ближе ко мне, поймал мой бегающий взгляд и завлекающим голосом произнес, — На самом деле я позвал тебя по другому поводу. — Смиренно слушаю, — задрала голову, вглядываясь в темные глаза, в которых каждый раз тонула, не желая искать спасения. В руках Заклинателя Теней щелкнул замок, и Дарклинг приподнял бархатную крышечку. На тканевой подушке сиял золотой браслет с витиеватой гравировкой. Работа фабрикаторов — практически сразу поняла я. Ни один человек — даже самый искусный ювелир — не мог создать настолько изящное украшение. И дорогое. Не каждый дворянин мог позволить себе подобную роскошь; что уж говорить о простом офицере Первой Армии. — Что это? — я сделала шаг назад, недоверчиво рассматривая браслет. От затылка до поясницы пронеслась волна холода: я невольно выпрямилась, желая еще больше отстраниться от чарующего украшения. Подобные подарки никогда не сулили ничего хорошего. — В Большом Дворце принято дарить украшения своей фаворитке, — как ни в чем не бывало ответил Дарклинг. Он достал браслет и, подхватив мою руку, которую я не успела спрятать за спину, аккуратно защелкнул потайной замок. Затем генерал Кириган наклонился, теплые губы коснулись моих похолодевших пальцев. Выпрямившись Дарклинг произнес, — Возможно, нам стоит перенять у них эту традицию. — Я не твоя фаворитка, Александр, — настойчиво напомнила Дарклингу. Голос даже мне самой показался каким-то сиплым, сдавленны. Резко высвободив руку, я попыталась пальцами нащупать застежку. Безуспешно. Короткие ногти никак не могли подцепить замок. Я отвернулась и бросила через плечо, — Мы уже говорили об этом. — До того, как провели ночь, — гриш поспешил исправиться, — ночи вместе. По-моему, это несколько меняет нашу ситуацию, не находишь? Нам хорошо друг с другом, Лин, — Александр обошел меня, вновь встал напротив и положил руки на мои предплечья, — Нас тянет друг к другу. И я не вижу ничего плохого в том, чтобы сделать подарок девушке, которая мне не безразлична. — А ты в этом так уверен? — не удержалась я от вопроса, отшатнувшись, когда Кириган попытался пресечь очередную попытку избавиться от браслета. — Не боишься, что все наши «чувства» — ложь? Следствие ошибок, как наших, так и чужих? — О чем ты? — Дарклингу все же удалось поймать меня в объятия и, перехватив мои руки, прижать их к своей груди. — Спроси у Незяленской про ее эксперименты с чаями. Александр замер, кажется, перестав даже дышать. Меня отпустили. Дарклинг отступил, позволив мне увеличить между нами расстояние. Я обхватила плечи руками, инстинктивно сжавшись. Кириган смотрел на меня долгим немигающим взглядом. Пытался понять, врала я или нет? Но лжи в моих словах не было. Злость — да. Обида — тоже да. Но я была как никогда честна и с Александром, и с самой собой. «Короля связывают тесные отношения со многими служанками. Я, по крайней мере, заработала на этом парочку драгоценностей» Именно так сказала Женя Сафина. Король насиловал ее не один год, задаривал украшениями, точно драгоценности могли искупить его вину, а Дарклинг все это время бездействовал. Женя была гришом, но и это не помешало Царю. Я же для всех оставалась лишь отказником, керамзинской сироткой, поднявшейся из грязи непозволительно высоко. И я искренне боялась, что спиленным на двери замком Дарклинг не ограничится. — Я ничего к вам не чувствую, генерал Кириган, — предприняла я последнюю, самую отчаянную, попытку сохранить свою свободу. — Думала, смогу себя пересилить, — я ненадолго замолчала, смотря на то, как темнеют глаза Заклинателя Теней, а в углах начинает оживать Тьма, и потом, скрепя сердце, произнесла, — Но я не смогла. Какое-то время Кириган молчал, затем повернулся к большому круглому столу, бросив быстрый взгляд на злосчастную коробочку, упавшую где-то в районе Удовы. Я вновь потянула пальцы к браслету, стараясь, как можно незаметней, открыть застежку. Но даже найти замочек у меня не получалось. Золото точно соединилось в цельное кольцо, снять которое не представлялось возможным. — Я разберусь с Зоей, — железом прозвучал голос Дарклинга. — А после мы вернемся к этому разговору. Я знаю, что чувствую, знаю, что чувствуешь ты, родная. И я обещал, что предостерегу тебя от ошибок молодости. Свое слово я всегда держу, — Кириган отвернулся и из-за плеча бросил, — Возвращайся к себе, Лина. И молю, не делай глупостей. Из Дворца тебе не сбежать, от меня — тоже. Я молча кивнула. Не произнеся ни слова, с гордо поднятой головой покинула покои генерала Второй Армии. Браслет так и блестел на моей руке, и я знала, что незамеченным он не останется. Подобно оковам он, как ничто другое, подчеркивал мой статус — фаворитка Заклинателя Теней, любовница генерала Киригана...пленница Дарклинга. Лишь за закрытыми дверями я позволила себе разрыдаться. Жалко, совершенно не красиво, сидя на холодном полу и обхватив ноги руками. Я уткнулась в согнутые колени и, до кровавых полумесяцев впившись ногтями в запястье, глотала слезы. Перед глазами сиял браслет, вновь и вновь напоминая мне о совершенной ошибке. — Лина, — я узнала встревоженный голос Жени, и только потом вспомнила, что не заперла за собой дверь. Подруга быстро приблизилась, присела передо мной на колено и, потянувшись, осторожно коснулась моей руки, — Дарклинг сказал, что я тебе нужна. Но я и не думала, что…– она не договорила, — Милая моя, что произошло? Я вытянула перед собой руку, на которой Кириган оставил украшение. — Ох, Линочка, — выдохнула подруга. Как я и догадывалась, она поняла все без лишних слов. Сафина подалась вперед и, обняв меня за плечи, прошептала на ухо, — Все будет хорошо, Сокер. С тобой все будет иначе, слышишь.***
Миновав двери из светлого дерева, украшенные резными птицами и цветами, я, стараясь не шуметь, прошла в Мастерскую прочников. Держась за дверную ручку в виде человеческой руки — чтобы та не хлопнула — я огляделась и только затем медленно направилась к противоположной стене. Рабочее место фабрикаторов обустроили таким образом, что днем оно полностью освещалось солнечным светом. Стены были выполнены из светлого кирпича, а окна казались такими большими, что можно было подумать: вся зала сделана из чистого стекла, лишь местами укрепленного камнем. Я вышла к центру и подняла голову. Сейчас сквозь стеклянный потолок проглядывала луна. Холодный голубоватый свет падал на пол. Время близилось к полночи, и в мастерской было пусто — только бледные тени, отбрасываемые редкими облаками, скользили по посеревшему полу. Удобнее перехватив бумажный сверток я, продолжая прижимать молитвенник к груди, устремилась к единственному рабочему столу, рядом с которым в свете фонаря виднелись три человеческие фигуры. — Все тихо? — практически шепотом спросила я. — Слежки не было? Давид рассеянно огляделся, точно пытался понять, не велась ли за нами слежка прямо здесь и сейчас. Федор отрицательно мотнул головой, стоя чуть в стороне, у стены. Он сложил руки на груди и хмуро смотрел себе под ноги. Светлые волосы были взъерошены на затылке, и отросшие пряди падали на бледное лицо. — Еще немного, Лина, и я начну всерьез думать, что мы здесь государственный переворот планируем, — заявила Женя, оглядев нашу разношерстную компанию. — К чему такая секретность? — Я посчитала, что лучше перестраховаться, — совершенно честно ответила я и под шелест бумаги вытащила из свертка молитвенник. — Наши что-то скрывают. И пытаются свернуть расследование до того, как мы узнаем, что именно они скрывают. Федор поддался вперед и усилил свет фонаря. Я передала молитвенник фабрикатору, а сама отошла к Жене, осторожно дотронувшись до ее кисти. Сафина резко отдернула пальцы и убрала руки за спину. Я удивленно посмотрела на подругу. Девушка недовольно поджала губы, наблюдая за тем, как Давид с педантичной аккуратностью раскладывал на рабочем столе наши рисунки. Не прошло и пяти минут, как мы все, столпившись вокруг стола, выискивали совпадающие символы. Смазанные, выведенные кровью знаки читались тяжело. Некоторые было практически невозможно разобрать, и нам приходилось угадывать, подрисовывать отдельные части, а иногда и заново выводить целый иероглиф. Споры о правильности переписанных символов не прекращались до последней страницы таинственного молитвенника, за которой шли уже чистые листы. — И-то-го у нас семь повторяющихся иероглифов, — подвела я итог, отложив раскрытый молитвенник в сторону и переместив на центр стола стопку с заполненными черновиками. — Из них пять совпадают с символами, которые мы с Давидом перерисовали утром, — я очертила невидимые линии, соединяющие одинаковые знаки на листах. — Уже что-то. — Нам стоит рассказать об этом генералу Киригану и Зое, — настойчиво проговорил Федор. Он нервно потер заднюю часть шеи и добавил, — Слишком опасно лезть во все это самим. — Ну, — продолжив выискивать взглядом парные знаки, я предвкушающе улыбнулась, — Кто не рискует, тот не пьет шампанского. — Тогда с твоей страстью к риску, Сокер, ты, должно быть, принимаешь целые ванны из шампанского. Я растерянно подняла голову, чтобы снова посмотреть на Женю. Причина ее столь сильного негодования была мне не ясна, и я исступленно глядела на подругу. Еще пару часов назад все было хорошо, и я никак не могла понять, что изменилось. Сафина демонстративно задрала аккуратненький носик, и теперь сверлила меня недовольным взглядом из-под ресниц. В Мастерской стало подозрительно тихо. Давид спешно отвернулся, якобы в поиске увеличительных линз. Федор, сперва также пытавшийся ретироваться, но принявший тот факт, что бежать ему было некуда, наклонился к фонарю, с небывалым интересом разглядывая узор на литой ручке. — Я просидела с тобой два часа. И ты ни словом не обмолвилась о случившимся, — протянула Сафина, слегка наклонив голову. — Ты ничего не забыла мне рассказать? — Например? — решила я уточнить на свой страх и риск. — Например, что в городе промышляет некто, задавшийся целью убить тебя. В ответ на это я как-то нервно усмехнулась и, разведя руками, попыталась отшутиться: — Я думала, это уже общеизвестный факт — Ты издеваешься? — мой благородный порыв понят не был. — Да нет. Просто…— я быстро заморгала в судорожной попытке придумать достойное оправдание. В голову лезла одна чепуха. Я не знала, как объяснить собственное поведение. Раньше все было так просто, а теперь… Теперь были люди, которые переживали за меня, и которых я всячески хотела оградить от опасности, от ненужного, губительного страха. Протяжно выдохнув, я была вынуждена снова лгать: — Я не вижу причин для паники, Жень. Драгомиров сказал, что разберется с этим, — я спрятала руки в карманы и, как можно спокойнее, сказала, — Да и одним покушением больше, одним — меньше. Знаешь, я такое уже почти не замечаю, — язык обожгли чужие слова, и я поспешила закончить, — И вас волновать не хотела понапрасну. — Поэтому не сказала? — завершила мои мысли подруга. — Не до этого как-то было, — небрежно отмахнувшись, я посмотрела в сторону прочника, склонившегося над молитвенником с большой линзой в руке, и меня пронзила неприятная догадка, — Подожди, а ты как узнала про нападение? — Мне Федор рассказал. — А мне — Иван! — поспешил оправдаться Каминский. — Он весь день на взводе был, потом сорвался и все выдал, — сердцебит поднял на меня взволнованный взгляд, — Линк, он за тебя переживает очень. А ты чуть ли не специально в самое пекло бросаешься. Я недовольно цокнула, где-то на подсознательном уровне понимая, что в самое ближайшее время новости об очередном покушении дойдут и до Киригана. Мысленно представила очаровательную золотую цепь, на которую меня уже неоднократно грозились посадить. Нервно дернув плечом, сделала шаг к Давиду — тот в лучших традициях тайных заговорщиков меня перед начальством еще не выдавал. — Тебе бы пока повременить с выездами в город, — настоятельно проговорила Женя. — Для твоей же безопасности. Быть может, генерал… — Да-да, я уже поняла. Еще скажи, что Дарклинг был прав, — перебив подругу, я села на край стола, и, подняв руки вверх, сказала, — Давайте теперь все вместе посадим меня на цепь и закроем в четырех стенах. И табличку на дверях повесим: «Не выпускать! Опасна для самой себя»…Проходили уже. Давид — как оказалось, самый ответственный из всех нас — продолжал шелестеть бумагой. Он выпрямился, поднял молитвенник, рассматривая его теперь уже на вытянутой руке, а потом, буркнув что-то неразборчивое себе под нос, вместе с книгой унесся к стеклянному шкафу. Мы проводили фабрикатора задумчивыми взглядами, и Федор вновь вернулся к теме нашего разговора. Причем с очень, как ему виделось, дельным замечанием: — Помнится, Линк, ты сама как-то заявляла, что в тюремной камере вполне себе сидится. Может, не такой плохой вариант, пока все не утрясется? Я пораженно уставилась на гришей, переводя глаза с одного на другого и обратно, а потом все же задала так давно интересовавший меня вопрос: — Откуда у всех такое маниакальное желание меня запереть. — Мы твои друзья, Лина, — совершенно спокойно ответили мне. — Аргумент. — Я понял! — резкий восклик Давида заставил нас всех обернуться в его сторону. Фабрикатор практически бегом вернулся на свое рабочее место, сжимая в руке книгу. — Страницы не чистые, лейтенант Сокер. На них есть текст! — Что? — я резко слезла со столешницы и в несколько шагов обогнула стол, чтобы, поравнявшись с Костюком, вернуться к тому, для чего мы все здесь собрались. — Я сотню раз просматривала эту часть. Бумага чистая. — Вы смотрели не в том освещении, — со знанием дела заявил Фабрикатор. Он потянулся к фонарю, чтобы придвинуть его ближе к раскрытой книге, и увеличил свет. Затем приставил молитвенник вплотную к лампе, нагнул его и отвернул одну из страниц. Я не поверила своим глазам, когда на плотной матовой бумаге начали просвечиваться бледно-молочные буквы. — Это дневник, — пораженно выдохнула я, выпрямляясь. Я запустила руку в волосы, пальцами оттягивая темные пряди. В голове начала складываться картинка, — Неправильное освещение, говоришь… Святые, свечи! Как я могла не понять, — я едва не стукнула себя по лбу, — Отец Алексий прямым текстом сказал, что нужны свечи. Святые укажут дорогу, как ночью свеча. Давно пора было вычеркнуть пометку «о сообразительности» из моего личного дела. — Подожди, — Портная активно замотала головой, — Какие свечи? Какой отец Алексий? О чем ты вообще, Лина? — Все это время ты вела свое расследование, — первым понял Федор. — С того дня, как сбежала из полицейского участка. С того дня, как я вопреки приказу генерала тебя отпустил, — медленно проговорил сердцебит, — Ты убежала по чьей-то наводке, пробралась в катакомбы, где наткнулась на наемников и чуть не погибла! И этот молитвенник, и воск на платье… И пожар в деревне, и Гольц, — на его лице застыла гримаса отчаяния, — Твоя жизнь столько раз висела на волоске, и все это из-за… меня. — Чисто технически «все это» из-за Дарклинга, — я попыталась приободрить друга, до того, как он начнет перебирать все события минувших месяцев, ища между ними взаимосвязь. — Если бы не Кириган, я бы сейчас со своим взводом грели бока на Западном побережье. Женя фыркнула, возмущенно отвернув лицо. Федор продолжил заниматься самокопанием. Давид — я в очередной раз была вынуждена признать, что из нас всех он единственный был настроен на плодотворную работу — просвечивал одну страницу за другой, убеждаясь в том, что каждая из них скрывала на себе чьи-то записи. — Насколько далеко ты зашла в своем расследовании? — в голосе Сафиной сквозила обида, которую она даже не пыталась скрыть. Лгать я не стала, но извернуться попыталась: — Скажем так, намного дальше, чем полагается по уставу. — Мне бы не помешал еще один фонарь, — тихо попросил Давид. — Если я вас, конечно, не сильно отвлекаю. — Прости, Давид, — сказала я, и поспешила принести вторую лампу. Но не успела я сделать и трех шагов, как меня остановил Федор: — Я принесу, — заверил сердцебит, полуобернувшись. Забрав фонарь с ближайшего стола, корпориал на ходу зажег фитиль. Он не прикрыл маленькую дверцу, и та с тихим звяконьем билась о стеклянные стенки. Давид снял со стола все наши листы, линзы, инструменты — на идеально гладкой столешнице остались лишь раскрытый молитвенник и горящая лампа. — И все равно, я считаю, что генерал Кириган должен знать о твоем расследовании, Линк, — вновь повторил Федор, быстро переберая ногам. — Или хотя бы Иван. — Хорошо, — сдалась я, усиливая свет у стоящего передо мной фонаря. — Расскажу… позже. Все, что случилось дальше, я видела, как в тумане. Федор шел прямо к нам, и взгляд его был направлен на меня. Я ненадолго прикрыла глаза, почувствовала дикую слабость. У меня закружилась голова — видимо под конец дня организм начал давать сбой. Звук разбившегося стекла услышала лишь отдаленно. Как и крик Сафиной, и испуганный восклик Давида. Когда подняла голову, сама едва удержалась, чтобы не заорать. На столе разгорался огонь, поглощая нашу единственную улику. Один из фонарей был разбит, и повсюду валялись осколки. Федор замер на полу, схватившись за поврежденное колено. — Нет, нет, нет, — затараторила я, ринувшись к огню. Я должна была спасти книгу. Сохранить тексты! — Совсем сдурела?! — Женя успела перехватить меня и вдавить в стену. — Клянусь всеми Святыми, если ты не прекратишь, я самолично отправлю тебя в Желтый дом! — Но книга! — запротестовала я, вынужденная лишь наблюдать за тем, как пламя синело на страницах, оставляя от них лишь пепел. Подорвавшийся Давид с силой повалил стол, охваченным пламенем. С гулким стуком дерево ударилось о камень, и горящая книга отлетела в сторону. Фабрикатор начал тушить огонь, притаптывая языки пламени. Помещение наполнилось едким запахом гари и чего-то… химического. — Книга у меня! — воскликнул Федор и потянулся к молитвеннику. Он едва коснулся обложки из бычьей кожи, как с тихим шипением отдернул пальцы. — Жжется. Женя наконец меня отпустила, и мы вместе поспешили к едва спасенному молитвеннику. Разобравшись с огнем, к нам присоединился Давид. Мы собрались в круг и взволнованно смотрели на дымящуюся книгу. Никто не решался первым проверить, удалось ли спасти страницы. — Я не хотел, — тихо прошептал Федор, покосившись в мою сторону. — Не понимаю, как так получилось. Я лишь кивнула в ответ, а сама потянулась за кинжалом. Осторожно поддев лезвием горячую кожу, я раскрыла книгу на середине. Все страницы с молитвами и священными песнями были утеряны. Они рассыпались на наших глазах, стирая навсегда шуханские символы, начертанные моей кровью. Но за сгоревшей бумагой пряталось что-то ещё. — Никогда не думала, что скажу такое, но, кажется, Святые нам и вправду благоворят, — выдохнула я, рассматривая совершенно целые страницы, на которых теперь черным по белому проступали аккуратные записи. — У нас есть с чем работать. — Поразительно, — Женя схватилась за мое плечо, придвинувшись ближе и пытаясь прочесть текст. — Разобрать бы состав чернил, — как-то даже мечтательно протянул Давид. — Ты обязана рассказать обо всем генералу, — Федор продолжил настаивать на привлечении высшего руководства. А я попросту устала спорить. День был не из простых. Снова. Часы над входом пробили полночь. Наша группа сидела на полу вокруг таинственного молитвенника, приоткрывшего новую тайну. Чуть в стороне дымился стол. В углу валялись две битые лампы, рядом с ними — осколки и остатки горючего. Луна над нашими головами скрылась за большим бесформенным облаком, и в Мастерской стало очень темно. — Пора расходиться, — сказала я, вставая на ноги и помогая подняться Жене. — Я заберу молитвенник. Спрячу у себя. Заодно разберусь с записями. И пока, прошу вас, сохраним все это в тайне. — Но… — попытался возразить Федор, на что я устало добавила: — На время. Убрав последствия нашей столь поздней и не до конца легальной встречи, мы покинули Мастерскую фабрикаторов. Женя поспешила вернуться в Большой Дворец, на прощание чмокнув Давида в щеку и заверив, что если бы не он, мы ничего бы и не узнали. Прочник так и замер на месте, неморгающим взглядом сверля поворот, за которым скрылась девушка. Федор пообещал проводить нашего товарища до общежития, как только тот перестанет изображать из себя каменного истукана. Я же отправилась в крыло Дарклинга, сжимая в руках обугленный молитвенник. В коридорах Малого Дворца было тихо. Звук моих каблуков разносился по всему этажу. Прислонившись к стене, я разулась и уже босиком дошла до дверей в собственную спальню. Каменные плиты холодили ступни. Мне хотелось побыстрее оказаться дома и забраться под теплое одеяло. Закрыть глаза, и чтобы этот день наконец закончился. Сжав резную ручку, мягко надавила на нее, но дверь так и не открыла. Что-то остановило. Я повернулась лицом в сторону покоев Дарклинга. Затем медленно опустила голову и посмотрела на собственные руки, сжимающие молитвенник. На запястье золотом сиял браслет. С трудом заставила себя вспомнить: чтобы не было между нами с Кириганом, доверять ему было нельзя. Действие афродизиака прошло. Теперь я все чаще ловила себя на том, что практически ничего не помнила о проведенной с Александром ночи. И единственным ярким пятном, сохранившимся после нашей близости, стала невыносимая, обжигающая боль в груди от его прикосновений следующим утром. Тогда я так боялась потерять его и снова остаться одной. Словно у нас был шанс на что-то большее. Но правда была в том, что оба мы заранее обречены на одиночество. Я прислонилась разгоряченной головой к холодной двери, а затем и вовсе скрылась за ней, заперевшись в комнате. Может, мои друзья были правы — какое-то время мне стоит побыть в четырех стенах. Для собственной безопасности.***
Возвращаться сюда я не хотела, но, как только экипаж доставил нас к полицейскому управлению, ноги сами привели меня вниз. Здесь все было по-прежнему. Память со скрупулезной точностью сохранила и узкий темный коридор, вымощенный грубым камнем, и металлические решетки с рыжеватыми разводами от ржавчины, и тяжелый спертый воздух, в котором я все еще чувствовала запах крови. Положив ладонь на влажную от сырости ручку, я толкнула дверь и шагнула в тюремную камеру. Сегодня она была пуста, но я прекрасно помнила, как еще десять дней назад здесь сидел старик с кривым шрамом на лбу. В ушах звенел его едкий смех, под который мы забирали тело Сибил Кашсински. В тот день старик с интересом, достойным первооткрывателя, рассматривал руки, лицо, шею погибшей девушки, уложенной на носилки. От его взгляда, граничащего с безумием, у меня до сих пор кровь стыла в жилах. Миновала лишь декада, а мне казалось, это было так давно… В полицейский участок нас вызвали неожиданно. Я еще спала и даже видела какой-то мутный сон с лисом в бирюзовом сюртуке и пиратской треуголке. За окном шел снег, а в стекла билась голая ветка паркового дерева. Я даже не сразу проснулась, когда стук начал раздаваться уже со стороны коридора. Благо, в этот раз повторять давний маневр со сносом моей двери Иван не стал. Напротив, сегодня утром Сердцебит ограничился лишь ненавязчивой пятиминутной долбежкой по несчастному дереву. — Что случилось? — кутаясь в наспех наброшенный халат, заспанная и растрепанная я выползла в коридор и, прикрыв рот кулаком, протяжно зевнула. — Едем в город, — без каких-либо прелюдий бросил Иван, — Двое из твоих преследователей сегодня покончили с собой. Остальных успели остановить. Нам нужно в полицейское управление. Я ничего не ответила. Сон как рукой сняло. И сердцебит не успел даже прикрыть за мной дверь, как я в черном мундире опричника и с низким хвостом на затылке вышла из спальни. Пройдя в глубь камеры, я с размаху села на узкую деревянную скамейку. Уперев локти в ноги, положила подбородок на сцепленные пальцы и прикрыла глаза. На верхнем этаже гриши вели допросы выживших наемников. А я спустилась в тюремный блок: хотела лично убедиться, что мне не показалось, и тогда на улицах Внешнего Предела я увидела нашего давнего знакомого. — Сокер, тебе никогда не говорили, что тюремная камера прекрасно подходит под твой цвет глаз? — Я подняла голову, чтобы сквозь решетку столкнуться взглядами с Драгомировым. Майор криво усмехнулся и продолжил издеваться, — Примеряешься? — Начинаю всерьез задумываться о смене рабочего места, — хмуро ответила я, наблюдая за тем, как бывший подданный Фьерды прошел в облюбованную мной камеру и, прислонившись к стене, сказал: — Сменить одну клетку на другую, — он звучно хмыкнул, — Влияние твоего деда не прошло бесследно, Княжна. Я до последнего верил, что в тебе осталось хоть что-то от Заклинательницы Солнца. Хэльвард Драгваар разочарованно покачал головой, смотря на сгорбившуюся в углу меня. Я отвернулась, поджав губы. В глубине клубилось глухое раздражение. Но вместе с ним было что-то еще. Горькая обида, отчаяние недолюбленного ребенка, гложущее чувство одиночества. — Вы ненавидите меня, — пришлось признать мне очевидный для всех факт. Болезненно ухмыльнувшись, я, наконец, позволила себе выговориться, — Вы как-то оговорились, что были знакомы с Княгиней Керамсовой. Знаете, а вы ведь даже чем-то с ней похожи, Хэльвард Драгваар. — я повернулась лицом к солдату и с горечью в голосе произнесла, — Вы оба ненавидите Дарклинга, а меня презираете за дар, о котором я не просила, и с которым не знаю, что делать, — тяжело вздохнула и тихо добавила, — Все было бы намного проще, родись я отказницей, как отец. Но, увы, мне не повезло. Драгомиров нахмурился, губы под его бородой сжались в тонкую линию. В зеленых глазах на долю секунды промелькнуло что-то отдаленно похожее на сочувствие. Опричник отлепился от стены и сел рядом. Тяжелая рука, сохранившая на себе мозоли от рукояти меча, легла мне на колено, несильно сжав его. — Ты так и осталась глупым ребенком, раз считаешь, что я тебя ненавижу, Полина. — И имя мое вы, конечно же, знаете. — В твоих венах течет свет далеких фьерданских звезд, девочка, — меж тем продолжил Драгомиров, — Твой дар — это твоя суть и твое проклятье. И никуда от этого не деться. — У бабушки получилось, — практически шепотом ответила я. — И чем все закончилось? — последовал закономерный вопрос. Я промолчала. Мой взгляд блуждал по темной тюремной камере. С лавки открывался прекрасный обзор на угол, где свои последние дни провела Сибил. Интересно, каково это было наблюдать за ее смертью? Я вновь вспомнила об улыбке старика со шрамом, и меня передернуло. Еще при первой встрече бандит показался мне каким-то… странным. За сильным деревенским говором пряталось восточное произношение. Из-за шрамов возле глаз было сложно определить их форму, но в тонких чертах лица угадывалась примесь шуханской крови. Я уперла руки в лавку, пальцами обхватив край доски. Подавшись чуть вперед, наклонила голову и сказала: — Когда все это закончится, я уйду за Каньон. У Князя есть дом в Кеттердаме, о котором мало кто знает. Там я буду в безопасности, — я подняла согнутую в локте руку, воодушевленно объявив, — И да начнется новая жизнь! — В чем у тебя пальцы, Сокер? — настороженно вопросил солдат. Притянув к лицу руку, я напряженно уставилась на ладонь. На коже остался сероватый, чуть поблескивающий налет. Я потерла пальцы, смотря, как стираются следы от карандашного грифеля. — Под лавкой что-то есть, — поняла я и, подскочив на ноги, поспешила согнать с шхонки фьерданца. — Помогите мне поднять ее. Драгомиров обхватил доску и, слегка присев, рывком прижал лавку к стене. Та с протяжным скрипом поддалась. Я невольно отступила, увидев на дереве рисунок кинжала. Моего кинжала, доставшегося от отца. Изображение повторяло реальный кортик с точностью до последнего вензеля на гравировке. По спине прошла волна мурашек. Откуда старик мог знать, как выглядит реликвия дома Керамсовых? Я быстро огляделась. Кроме нас с Драгомировым в тюремном блоке никого не было. Сняв с пальца кольцо, я осторожно потянулась к внутреннему источнику силы, призывая в этот мир Белый Свет. Ладони засияли слабой дымкой, и я, присев на одно колено, поднесла свет к рисунку. — Здесь еще какие-то листы в углу, — обратил мое внимание солдат, продолжавший удерживать лавку. — Почему хоть один день у нас не может пройти без подобных «сюрпризов»? — я потянулась к сложенной в несколько раз бумаге и вытащила ее из щели между деревом и металлом. — Смею надеяться, это чистосердечное признание. Драгомиров вернул шхонку на место и забрал из моих рук нашу находку. Развернул, бегло просмотрел и протянул мне. Выражение его лица мне не понравилось, а потому бумаги я приняла, заранее зная, что ничего хорошего в них не найду. — Лучше бы чистосердечное, — выдохнула я, вчитываясь в чужой дневник. Или скорее в журнал наблюдений опытного исследователя. Похожие записи вел Давид, отслеживая реакцию «Гнили» на внешние воздействия. Здесь же шел ежедневный отчет о гибели Сибил. Подробнейший отчет, который во всех красках описывал процесс воздействия наркотика на человека. День первый тело молчит, продолжает принимать пищу и воду, на свет не реагирует. Юрда поражает конечности… День пятый тело ищет новой дозы, шумит, скребет стены. на коже проступают нарывы… Я пролистывала страницы, не в силах дочитать до конца ни одной записи. Дышать удавалось с трудом, отчего голова начала кружиться, а перед глазами замелькали жуткие картины чужих мучений. День десятый тело шипит на свет, отказывается от воды. ночью блевало кровью. Юрда поражает желудок. тело до костей грызет пальцы…нужна подкормка… Он запечатлел каждый день, не пропустив ни одного. С холодностью, с цинизмом. Я не могла представить себе, кем являлся человек, для которого смерть молодой девушки могла стать триумфом. День пятнадцатый… День двадцать седьмой… День тридцатый… День сороковой… Перед глазами мелькали даты, новые увечья, истерики и слезы Сибил. Мольбы и просьбы избавить ее от боли, позволить, наконец, умереть. Разбитые в кровь руки, изодранная шея. И последний хрип. День сорок четвертый Эксперимент завершен. тело не шевелится! — Чудовище, — только и могла сказать я, сжимая в руках бумаги. Когда последняя, нарочито измятая страница оказалась перед моими глазами, я поперхнулась, не в силах издать больше ни звука. Резкий, выведенный грубыми линиями, точно каждый штрих давался неизвестному художнику с животной ненавистью, портрет завершал жуткий дневник старика. У изображенной девушки были мягкие черты лица, темные глаза и волосы, собранные в косу. Тонкую шею закрывал воротник-стойка офицерского мундира с эмблемой двуглавого орла. Мама — промелькнула первая мысль. Красивая, молодая — такая, какой я ее и запомнила. Это были ее улыбка и ее глаза… И лишь родинка на щеке выдавала в изображенной девушке совсем другого человека. «Дочь Керамсова» — гласила продавленная подпись в углу рисунка… Не сказав, ни слова, я оторвала край листа, на котором осталась подпись, а сам рисунок аккуратно сложила и спрятала во внутреннем кармане. Остальные листы мы отнесли наверх и передали гришам. — В этом городе остались еще люди, не желающие от меня избавиться? — задумчиво проговорила я, через стекло рассматривая комнату для ведения допросов. — Князь Керамсов? — любезно подсказал Драгомиров. — Он в загородной резиденции, — сообщила я. Майор в ответ лишь развел руками, мол, тогда сама делай выводы, деточка. За стеклом гриши выпытывали у наемником, кто был заказчиком, как они узнали, кого именно искать, что они хотели. Вопросы, вопросы и снова вопросы. Говорить они не хотели. Не помогли ни шантаж, ни подкуп, ни угрозы. Я не понимала, были ли они столь верны своему хозяину, или же боялись его больше наших сердцебитов. В любом случае негодяи продолжали упорно молчать. — Майор, — дверь в наблюдательную комнату открылась без стука, и в проеме появился молодой полицейский. В руке он держал тонкую желтую папку. — Сведения о заключенном из третьей камеры. Я прошла к выходу, забрала документ и поблагодарила служащего за быструю работу. Дверь заперли на щеколду. Мы отошли подальше от стекла, за которым Иван тихим, убийственно спокойным голосом описывал наемникам их будущее, если они продолжат молчать. Зоя его даже не останавливала, лишь изредко добавляла новые штрихи в вырисовывающуюся картину. — Его освободили в день, когда мы забрали тела, — нашла я нужную строку. — Просто выпустили. — Он появился ниоткуда и ушел вникуда. — И звать его «Никак» — вырвалось у меня. Майор молча указал пальцем на верхнюю строку, на которую я даже не обратила внимания. — Димитрий из Керамзина, — прочитала и подняла голову, встревоженно смотря на фьерданца, — Если это не совпадение, то у него какая-то нездоровая фиксация на моем отце. Сначала кинжал, теперь это. Полагаю, стоит наведаться в семейный склеп… Мало ли. Спустя час вся наша группа собралась в допросной. Зоя расположилась за столом, выложив перед собой протокол допроса. Драгомиров занял место напротив нее, там где совсем недавно сидел высокий темнокожий парень — выходец из Нового Зема. Федор и Иван встали у стены. Я же мерила камеру широкими шагами, проговаривая все, что удалось выяснить: — Имя заказчика они не говорят… Или не знают. За нападение им платили в валюте, — я остановилась, ненадолго отвлекшись, — Кому могут понадобиться керчинские крюге в Равке? Бред, — раздраженно тряхнула головой и продолжила, — И цель нападения: припугнуть двух девчонок, которые суют нос, куда не надо. Именно поэтому эти «гении» по нам стреляли. — Они должны были увести хвост за собой, — произнес Иван. — Пока мы с Ниной искали бы ваших преследователей, Гольц по-тихому избавился бы от тебя. В его дом ты вошла под личиной, и никто бы не узнал о том, что лейтенант Сокер была у главы ремесленнической гильдии. — Именно, — кивнула я, соглашаясь, а потом попыталась прояснить несостыковку, которая уже несколько дней не давала мне покоя, — Только для меня до сих пор остается загадкой, как они узнали, кого искать. Зенек нигде раньше не светилась. Я была с другим лицом. Да и точка отправления определилась лишь утром. — Человек в черном, — наконец, заговорила Зоя. Шквальная потянулась к одному из листов и протянула его Драгомирову. — Лица они не видели. Запомнили только цвет плаща. Некто указал им цель незадолго до вашего прибытия. Остается вопрос, кто это мог быть. — Кто-то из наших, — выдохнул Федор. — Скорее из ваших, — поправил друга Иван и выразительно посмотрел на Драгомирова. — Не обязательно, — вступилась я за «коллег». Затем поспешила поделиться теми сведениями, что удалось добыть нам, — Это мог быть кто-то и из полицейского управления. Некто, кто впустил, а после без каки-либо проблем выпустил заключенного из третьей камеры. Тот самый старик, которого мы тогда видели на улице, и чьи записи мы нашли сегодня, — о том, что помимо дневника были еще и рисунки, я намеренно умолчала. — Имени мы его не знаем, откуда он — тоже неизвестно. Единственные отличительные черты: шрам на лбу и, — я нахмурилась и не совсем уверенно протянула, — и два узких длинных шрама возле глаз, — развернулась к друзьям и попыталась повторить чужие раны. В воздухе повисло напряженное молчание. Драгомиров сжал руку в кулак и с силой ударил по столу. Затем Зоя Незяленская развернулась ко мне полубоком и, подняв на меня темный пугающий взгляд, спросила: — Ты знаешь, что означают такие шрамы, Сокер? Ответ дал Федор: — Ловцы гришей. Те, кто отлавливают, а затем продают гришей в Шухан на опыты.