Нет никого счастливее

Неяркий солнечный свет ложится лоскутами, лучи сияют в росистой траве. В недвижимом воздухе царит аромат роз. Му Цин не поворачивает головы, зная, что увидит их тяжёлые крупные и тугие бутоны, полные росы, словно готовые разрыдаться. Розы цвета свежей крови. Слишком откровенно символизирующие, что он не в силах сопротивляться, что он повержен. Му Цин лениво закрывает глаза. Утро тёплое, и всё же лежать здесь, во влажной траве, холодно и глупо. Но он не хочет подниматься. Так же, как не пожелал сделать это на закате. Пусть тело протестующе ноет от долгого пребывания на жёсткой земле, он больше всего на свете в этот тихий утренний час, когда даже птицы ещё не до конца проснулись, мечтает о благосклонности смерти. Ночная прохлада излечила саднящую от удара щёку, но израненное сердце продолжает кровоточить. Израненное и отравленное ядом. Ядовитый цветок, чей аромат кружит голову, а стоит вдохнуть поглубже — и пиши пропало: красота. Манит и очаровывает, не даёт ни мгновения отдыха уставшему от её сияния взгляду, трепещущей душе. И вот Му Цин уже проклят, навеки подавлен ею, навсегда отдался ей, торжествующей. Ум — это красота души. И тысячи раз уязвлённый им, Му Цин готов поклоняться и слушать, готов, но не может и не желает этого показать. Он на самом деле погиб, а сердце всё ещё бьётся и дыхание никак не может прерваться. Стоит хотя бы на мгновение закрыть глаза, и Му Цин видит собственную смерть. Возможно, воображение лжёт и никогда такой очаровательной не будет окончательная погибель, но Му Цин знает, что тело предаст, губы и голос откажутся от него, поспешно сбегут разумные мысли, едва он снова встретит ту ладонь, что оставила вчера отпечаток и саднящую боль на щеке. Впрочем, пусть бы снова пережить удар, сияющее, уверенное в своей правоте чудо. От него так сладко замерло сердце, ведь это — единственное прикосновение, о другом Му Цин и мечтать не смеет. Он думал, что даже удара пожалеют для такого никчёмного, как он. Для всего лишь слуги, чудом оказавшегося приятным Его Высочеству наследному принцу. Принцу — и только. Сад помнит слова, сказанные так холодно, что сумели отрезвить даже безумную, околдованную и отравленную любовью душу. — Оставь меня в покое. Ни слова больше. Лёд взгляда обжёг едва ли не сильнее, чем последовавший за этой фразой удар. Проклят навеки. Как Му Цину оставить в покое, это ведь то же самое, что отречься от себя, самому выдернуть собственное недостойное сердце из груди, сжать его пальцами, раздавив. Нет, он не смеет, не станет. — Что ты делаешь здесь? Му Цин вздрагивает: этот голос! Не сдержать улыбки. Неужели обращается к нему? Ответить? Нет! Ни за что, просто открыть глаза. — Что, дар речи потерял? Это лицо. Оказывается, оно так близко, даже дыхание тёплыми пушистыми пёрышками ложится на щёки и губы. Му Цин продолжает улыбаться, дерзко и вызывающе, потому что ничего не может поделать с собой. Выглядит глупо. И это подтверждает усмешка, скользнувшая по прекрасным губам. — Глупый и жалкий, — не обвинение, констатация факта. — Мальчишка с метлой. Единственное доступное Му Цину счастье — слушать этот голос, смотреть на эти губы, мечтать. — Провёл здесь всю ночь? — не обмануть этим вкрадчивым нотам, этому взгляду. В них нет истинных чувств. И всё же сладкий яд любви бродит в крови, и Му Цин едва сдерживает желание притянуть к себе и не отпускать больше. — Знаю. Ты валялся здесь всю ночь! — торжество иронии. Никакого сочувствия. Налетает порыв утреннего ветра, зацепляет аккуратно заправленную за ухо прядь волос и бросает тяжёлый завиток цвета прямо Му Цину в лицо, точно подарок. Аромат цветущих лип на мгновение стирает из памяти вульгарный запах роз, а потом краткое счастье кончается, и прядка возвращается на место. — Почему ты молчишь? — теперь в голосе безразличие и лёд, тот же, что был и вчера, и много дней до этого самого утра, всегда, когда не слышно гнева или ярости. — Не знаю, что тебе ответить, — Му Цин подчиняется. И снова замолкает, потому что голос хриплый и едва слышный. Не понять — от волнения или из-за ночной прохлады. Взгляд направлен не на лицо Му Цина, а куда-то прочь, в сторону востока, быть может, там неспешно поднимающееся солнце расцвечивает небеса нежными красками, вероятно, там покачиваются бутоны роз. Во всяком случае, всё это гораздо интереснее и прекраснее, чем созерцание лица Му Цина, на самом деле жалкой, а не дерзкой улыбки, которую он никак не может стереть с губ. — Совсем тебя не понимаю, — брошенное в сторону замечание. Любовь не может быть понята разумом, молча думает Му Цин. Решение принято, его оставляют лежать среди трав. Но… Последний взгляд. Неожиданно тёплый. — Не понимаю, да и должен ли понимать? Если желаешь, поднимайся, пойдём со мной. — Что? — Му Цин не верит своим ушам, но тело мгновенно реагирует на слова и садится. — Пойдём со мной, — повторяет Фэн Синь медленно, как слабоумному ребёнку. — Куда? — но Му Цин поднимается с готовностью. Да если Фэн Синь сейчас приказал бы пойти и утопиться, он бросился бы исполнять приказание с не меньшим рвением. — Хм… — смущённый румянец неожиданно заливает щёки Фэн Синя. Точно наступает заря. Внезапным румянцем охватывает небо, заставляя его побледнеть, а потом — и покраснеть. — Поучу тебя стрелять из лука и всегда попадать в цель? — Не понимаю… — Му Цин выдыхает, а Фэн Синь склоняет голову к плечу и мягко улыбается. Впервые со времени их знакомства! Впервые улыбается для Му Цина, из-за него, но без всякого лукавства, иронии, без презрения и всего того, что обычно можно увидеть в его лице. Без всего, что оскверняло каждую улыбку, обращённую прежде к Му Цину. Му Цин опускает голову, ожидая подвоха. Этого не может быть. Или яд любви уже затронул мозг, и он совершенно точно сошёл с ума. Обезумел от любви. Следует уничтожить себя, погибнуть, раствориться, исчезнуть, чтобы не стать опасным для самого любимого существа во всем мире или для того, кому сам выбрал служить, для Его Высочества наследного принца. Чтобы никак не осквернить их обоих. — Твоё лицо всегда так быстро меняется. Только что ты был полон радости и ожидания, а теперь стал мрачен. Что с тобой? — Ты… ты ненавидел меня вчера... отчего же теперь?.. — Му Цин не может продолжить. — Ненавидел? — Фэн Синь оборачивается и смотрит с искренним удивлением. — Совсем нет. Мне всего лишь не нравится, что ты ставишь себя выше других, дерзок и распоряжаешься там, где тебя не спрашивали. Но ненависти я к тебе никогда не испытывал. — Ты — не в себе? — Му Цин отшатывается. Глупее этого вопроса не может быть! Но иных слов у него не нашлось. — Так и думал, что напугаю тебя своим поведением, — и Фэн Синь вдруг подступает к Му Цину, обнимает, прижимает к себе крепко-крепко, шепчет в самое ухо: — Но ты как наваждение, что мне остаётся делать?! Счастье. Вот оно какое! Сердце бьётся быстрее, дыхание поверхностное. Тело не послушно разуму. — Я был жесток и холоден, не смея признать, что просто привязываюсь к тебе, — Фэн Синь проводит кончиками пальцев по щеке Му Цина. — Даже пример Его Высочества нисколько не помогает… Ядовитый цветок, чей аромат кружит голову, а стоит вдохнуть поглубже — и пиши пропало: любовь. Они прокляты оба. Отравлены оба. И нет никого счастливее.