***
— Лучше? Хэнк глотнул из кружки и оценил взглядом окуклившегося на диване Коннора. Тот всё так же смотрел прямо перед собой, но кивнул. — Все системы стабилизированы. Хэнк улыбнулся. Почему-то сугубо технический отклик не вызвал обычного раздражения. Кажется, он по-настоящему начал привыкать. На фоне встрёпанных волос и туго затянутого кокона из одеяла «системное сообщение» звучало почти мило. — Зачем мне нужно одеяло? Мне не холодно, — Коннор вдруг поднял взгляд, до того пытливый по сравнению с механической маской, что Хэнк на секунду растерялся. — Ну, — он пожал плечами, — Если тебе оно не нужно, убери. Секунду его сверлили глазами, а потом одеяльный кокон свернулся туже. — Странно, — Коннор ничего не заметил, задумчиво разглядывая ткань, — Это просто кусок материи. Почему я чувствую себя с ним лучше? Хэнк усмехнулся. Дурацкие вопросы - то, что держало эти электронные мозги на плаву во время любой турбулентности. Однако же, он честно попытался ответить. — Человек бы сказал, что оно даёт ему чувство защищённости. Ты — хуй тебя знает. Коннор думал ещё не меньше минуты, но, кажется, решил отложить одеяльный вопрос. Вместо этого он поднял глаза опять, и Хэнку отчаянно захотелось вернуться к одеялам. — Ты поцеловал меня там. Почему? Почему, блядь. Как никогда, хотелось иметь рациональный ответ. Его железнолобый напарник ведь так любит всё рациональное. Всё было как в тумане. В морозной утренней дымке. Закрытый трак Гэри. Безлюдье раннего утра. Коннор в его безмолвной истерике, натянутый как струна. Проклятый LED, мигающий как шар на танцполе. Ничего из того, что он мог бы сказать, не достигло бы этого сознания, ещё только просыпающегося от механической спячки. За милой, глуповатой физиономией крылся непонятный, чуждый разум. Но парень пытался его поцеловать. И поцеловать в ответ показалось самой естественной вещью на свете. Хэнк заглянул в кружку. — Я же сказал, ты делал это неправильно. — Это не настоящая причина. Коннор ответил так быстро, как будто на автомате. А потом на его лице отразилось нечто вроде вежливого возмущения. — Это не причина вообще! Хэнк понял, что пялится. Бессовестно любуется этим новым оттенком «агрессивного дружелюбия» на лице, физически не созданном быть агрессивным. Он с усилием отвёл глаза и страдальчески хмыкнул. — Умный, да? На риторический вопрос в кои-то веки не ответили. Умный и любознательный. И милый. Привязалось. — Что ж, — процедил он, чувствуя, что теряет терпение, — Полагаю, настоящая причина в том, что я идиот и влюбился в блядского андроида? Пожалуйста. Получи, блядь, и распишись. Что ты только будешь делать с этим признанием? Повисла тишина. «Блядский андроид» сидел в своем дурацком одеяле и моргал. Хэнк хлебнул раз, другой. Кофе неумолимо заканчивался. — Ну так, — не выдержал он, — Какие у тебя оправдания? Ты поцеловал меня первым. Если это можно назвать поцелуем. — Ты не лжёшь, — пробормотал Коннор вместо ответа. Хэнк закатил глаза. — Конечно, я не лгу. Смысл мне врать? Агрессивное дружелюбие сменилось дружелюбием любопытным. — Из-за моего детектора лжи? Хэнк раздражённо раскинул руки. — Нет, синтетический ты придурок, потому что это и так очевидно любому нормальному живому существу. Коннор лишь слегка нахмурил брови, но его напарнику захотелось откусить себе язык. — Извини, я не это имел в виду. Правда, извини. Брови сошлись сильнее, выдавая непомерно сложную работу сверхскоростной мысли. — Но ты имел это в виду. Ты всегда говоришь то, что думаешь. Хэнк приложился лбом о кружку и не увидел, в какой момент лицо напарника разгладилось. — Но ты всё равно меня любишь, — подвёл Коннор итог с той странной интонацией, в которой только натренированный слух мог распознать иронию. Слух Хэнка был натренирован сверх всякой блядской необходимости. — Счастья — пиздец, — пробурчал он и одним глотком допил кофе, давно жалея, что это не виски.***
Жизнь входила в русло быстрее, чем казалось возможным после «Поющей Демонстрации». Первый законопроект, признающий за девиантами право на жизнь, пролетел все инстанции уже за какие-то несколько недель. Главным образом он включал запрет на жестокое обращение, что, вдобавок, неофициально позволяло сбегать с места эксплуатации — как ты загонишь в дом взбунтовавшегося домработника, не наставляя на него пушку? Закрылись секс-клубы и арены. До гражданских прав оставалось, конечно, как до звезды небесной, но чего-чего, а времени у Маркуса было хоть отбавляй, спасибо Киберлайф, дающим своим творениям почти бесконечный срок жизни. Мирные и не совсем мирные протесты охватили страну. Где-то там андроиды сбивались в группы, маршировали и скандировали лозунги. Для Коннора, после своей скромной диверсии в башне вернувшегося в участок, мало что изменилось. Потеряв контроль над своей совершенной моделью в критический момент, в Киберлайф сделали всё, чтобы откреститься от фиаско. Модель RK800 осталась прототипом, так и не получившим хода на конвейер, и была радостно списана в гостеприимно раскинувший руки полицейский департамент. Зачем его новому начальству сдалась эта «халява», Коннор не очень понимал. «Мозг себе не еби», — посоветовал Хэнк, и Коннор пока что не стал ебать, слишком уж мало было данных для анализа. Не удивило, что, сбросив федералам первое «дело о девиантах», они с Хэнком остались крайними во всех следующих делах, хоть как-то связанных с андроидами. Фаулер называл их специалистами, Хэнк — козлами отпущения. Коннор справедливо считал, что одно дополняет другое, и ни то, ни другое не мешает сути. Разве что к розыску роботов, убивающих людей добавился розыск людей, калечащих своих роботов. Если бы не поцелуй. Тогда, в ноябре, в гостиной Хэнка всё словно и закончилось. Коннор так и не ответил на вопрос. Хэнк так и не задал его снова. На следующий день они встретились в участке, взяли наводку на следующую точку. Коннор хорошо помнил напряжённый взгляд, которым встретил его напарник через стол. «Привет, лейтенант», — сказал он ему, и напряжение спало, как отключили ток. Хэнк не хотел обсуждать произошедшее, Коннор с трудом понимал, что произошло. Он и хотел бы поговорить, но не знал, как. Тогда лишь несколько часов прошло с того момента, как его двойник вжимал в висок Хэнка дуло пистолета. Лишь несколько часов с момента, как он сам был на мушке у человека, который за несколько дней вскрыл систему новейшего прототипа, не создав для этого ни строчки кода. И когда Коннор снова увидел его живым, половина его процессов, ещё перестраивающихся после прорыва «стены», слетела с алгоритмов снова. «Поцелуй» был подсказкой из базы данных, в которой забитая ошибками система судорожно искала новые переменные. «Почему ты меня поцеловал?» — «У меня пики на амплитудах срезало.» Как сказал бы сам Хэнк — ну охуеть теперь. Обоюдное молчание оказалось самым простым вариантом. Они всё равно проводили друг с другом большую часть времени. Коннору нравилась эта работа — искать улики, сопоставлять факты, выдвигать гипотезы. И ему нравилось делить её с Хэнком. Но в его напарнике появилось и другое. Неуловимое, незаметное системе. Поднять глаза, слушая отчет, вместо того, чтобы кивать, глядя в пространство. Дотронуться до плеча, мягко привлекая внимание. Придержать за пояс, обходя на месте преступления, чтобы не толкнуть и не сбить с мысли. Было и совсем другое, как на прошлой неделе, когда Коннор взял образец со следа. Краем уха он слышал привычное, полное отвращения, бурчание Хэнка. Но потом тот добавил себе под нос, тихо, но не для слухового модуля андроида, — «И этот рот я целовал, блядь». Коннор поднял глаза, напрочь сбитый с толку, и наткнулся на усмешку, настолько не соответствующую интонации, что сбоили все детекторы. Что было очень неудобно, потому что до самого вечера он сам уже не мог перестать улыбаться, несмотря на все мрачные открытия, которые ещё ждали их в тот день.***
Хэнку со своей стороны пришлось признать, что в более странное дерьмо он ещё не вляпывался. Прошёл месяц с тех пор, как его угораздило признаться своему милому тостеру в нездоровых душевных порывах. В первый день он ещё чувствовал себя неловко. Во второй — раздражённо. На третий стало отчётливо видно, что само по себе утро откровений не ведёт никуда, и вряд ли приведёт без его, Хэнка, активного участия. На четвёртый он, наконец, вспомнил, что слишком стар для этого дерьма, и попытался расслабиться. К выходным ему это даже удалось. Или он так себя убедил, заливая в горло третий шот в неизвестном баре с каким-то ебанутым интерьером. Идти в привычные было чревато в силу наличия их всех в базе данных напарника, и Хэнк намеренно выбрал бухаловку, максимально далёкую от любых своих вкусов. Накидываясь дикой смесью текилы с какими-то «психо-травами» в окружении хиппанутых любителей природы, Хэнк быстро убедился, что любопытно сведённые бровки любознательного к жизни андроида — не худшее, что он может увидеть перед смертью от цирроза, и в воскресенье, уже не заморачиваясь, вернулся в «Джимми». А осознав, что Коннор умудрился таки найти себе занятие на вечер лучше, чем доставать его новыми «личными» вопросами, даже испытал лёгкое разочарование, чтобы не сказать, ревность. Что значит — у его робота есть личная жизнь?! Зато, когда жизнерадостная физиономия напарника объявилась над столом Хэнка в понедельник, испытанный душевный подъём стоил всех терзаний. И вот тогда его попустило. Коннор по-прежнему болтался за ним как привязанный, качал ногой, сидя на его столе, «скрытно» облизывал всякую гадость и бесил монетой, которую Хэнк великодушно вернул ему ещё в то «одеяльное» утро после демонстрации, когда уже не чаял увидеть живым. Хуя ли ему ещё надо на старости лет? Некоторая часть его мозга время от времени взбрыкивала и напоминала, хуя. Когда, например, напарник плохо рассчитывал посадочную настольную полосу, и втыкался коленом ему в бок, вынуждая отодвигать это колено рукой. Или у бургерной, когда он, не испытывая необходимости жевать, изобретал новый вопрос, наваливаясь локтями на столик, поднимая глаза к зонту и гибко прогибаясь в спине. Или — Хэнково любимое — когда брал свои образцы. С гигиенической стороной процесса Хэнк кое-как смирился после того, как, набравшись духа, выспросил у своего исполнительного робостажёра подробности. «Обеззараживающая микровспышка ультрафиолета» звучала обнадёживающе, а к факту попадания всякого дерьма в подотчётный тебе рот, в принципе, привычен любой собачник. Так что и хуй бы с ними, с этими образцами, но обязательно было выглядеть при этом настолько по-блядски? Всё же, не настолько богатое и поглощающее у Хэнка было воображение. Особенно, когда другая его часть, слабеющая, но не отмирающая, упорно указывала то на серийный номер на пиджаке напарника, то на синее свечение на виске. Про себя он давно решил — если он ёбнется достаточно, чтобы у него встало на одно это свечение, вот тогда он что-нибудь предпримет. Отличный зарок с нулевой вероятностью исполнения. Внутренне Хэнк очень им гордился.