***
Когда он только-только проснулся, кто-то громко разговаривал, будто спорил или ругался, а может радовался… Нет, для этого голоса резкие и странные. А когда Джерод открыл глаза, то оказалось, что все двери, сколько их было, оказались открыты, и мальчик тут же начал бегать — как весело это было делать! — по всему дому, пробежав мимо матери, такой мягкой и доброй, и бегая вокруг сестры, такой красивой и интересной. А потом были слова, очень быстрые слова, Джерод не разбирал их, но чувствовал, что говорят о нём, так что пристально, нет, ещё пристальнее смотрел за тем, что происходило вокруг. А потом красивая калдорай крикнула что-то, и Джерод встрепенулся. Посмотрев сначала на маму, потом на сестру и снова на маму, он было заплакал, но вовремя сделал серьёзное лицо. Когда он плачет, они беспокоятся. Нехорошо. И тогда он затопотал ножками вокруг сестры и мамы. Бодро, весело — вокруг летали светлячки, бабочки и былинки, росли вкусно пахнужие и вкусно жующиеся цветы, красящие белую рубашечку в самые разные градиенты зелёного. И так Джерод бегал от одного к другому. Потянется за бабочкой — схватит цветочек, порвёт цветы — забегает вокруг, покажет их маме! А потом обратно. А ещё можно посмотреть на жучков! А ведь есть ещё свет, такой яркий и прохладный, им так вкусно дышать! А потом Майев повернулась к нему. «Джерод… угостят.» Если угостят, то Джерод, разумеется, идёт. И он схватил сестру за руку, потянул за собой вперёд. Угостят! Сладкое! Или мясо в меду? Или тот чай, да, горячий, но не горький, как тот, который он пил, когда болел! Может, варенье? Он так редко ел варенье! С шишками! А может, и яблочное? Интересно, а такое бывает? Сине-зелёный лес плыл с воткнутыми в него перевёрнутыми пушистыми деревьями, подпирающими хрупкую, невесомую конструкцию. Луна приятно холодила кожу, вызывая на лице улыбку. Мягкие тени вокруг скрывали тайны, прячущиеся в скрытом двумя юбками мире. Их так хотелось раскрыть — обнюхать, пощупать, осмотреть, послушать, попробовать на вкус! Столько всего скрывалось в сиреневатых тенях с резными тенедающими… штуками! Травой? Кустом? Маленьким деревом? Почему этот створ красный, а тот — белый? Почему эта бабочка выглядит как стеклянная, а та — будто из золота? А вон та, другая, как будто им разукрашена! А этот мох — почему он не зелёный или фиолетовый, а какой-то беловатый? Так смешно! И он смеялся, то и дело отходя от тонкой, острой фигуры своей сестры, время от времени его окликающей. «Джерод, не тащи в рот мох!» Конечно, есть мох нельзя, но если совсем чуть-чуть, то, наверное, можно. Если она не вырывает из рук, значит ли это, что он в порядке? Потом какой-то взрослый эльф поделился с ними мясом. Было не очень вкусно, зато незнакомый эльф смешно, очень мелодично смеялся, и Джерод смеялся с ним. А ещё костёр был таким тёплым, а пламя, оно ведь не просто тёплое — можно сесть близко и согреться, можно сесть далеко и замёрзнуть, а можно потянуть ладонь к огню и почувствовать, как огонёк пощипывает кожу… «Джерод, оставь бабочку в покое — она тебе ничего не сделала. Это жестоко, слышишь?» Джерод услышал, сделал серьёзное лицо и спугнул от себя бабочку. Он знал, что сестра всё равно не будет довольна, и его маленькое сердце уже смирилось с этим. Когда по обе стороны от себя можно было увидеть Майев, Джерод решил, что это тоже подробно нужно исследовать. Злить сестру больше не хотелось, но за то, что он смотрел на что-то, на него никогда не кричали. И он смотрел. Иногда зачарованно тянул ладошкой к своему подрагивающему двойнику и наблюдал, не отстаёт ли этот самозванец по скорости. Казалось, если поймать его на несоответствии оригиналу, то подделка просто сдастся и уйдёт, и перестанет передразнивать тех, кто, вообще-то, ничего ему не сделал! С досады Джерод начал подражать маме. Мама ведь поёт, когда ему грустно? А у подделки мамы не было! Он не сможет петь! И Джерод кричал на всё озеро, кричал и смеялся — резко выдыхать воздух и напрягать горло весело и красиво! И так он долго пел, весь путь, и взрослые улыбались ему вслед. И да, он один так умеет, а второй, хоть и гримасничает, но не поёт! А значит… …а значит, у него нет мамы. Джерод задумался. Как так — нет мамы? Разве второму Джероду не бывает больно? Может ли быть, что у него нет и настоящей Майев?.. Джерод внезапно почувствовал, что устал. Верно, он ведь пел за двоих! И, возможно, и ходил за двоих. По меньшей мере он был здесь главным. А ещё, возможно, он тащил за собой двух Майев. А Майев большая и тяжёлая. А ещё у второго Джерода… нет мамы… нет Майев… Думалось ему, что он заслужил пойти на руки. Теперь очередь Майев его нести. — Джерод… — серьёзно начала Майев, гордо вскинув голову. Джерод решил тоже задрать голову, а потом решил, что если перезадерёт, то победит, и как-то так вышло, что он увлёкся и… теперь он на спине. Впрочем, там оказалось мягко. Теперь пусть Майев сама его поднимает! — Ладно, я возьму тебя на руки — в самый последний раз! — или... я тебе сеюночь рассказываю интересные истории про жизни дневных существ. Что ты выбираешь? Джерод, в зелёной мягкости внизу, потянул ручки наверх. Она бывала такой глупой, в самом деле! — Майев, верх! — скомандовал Джерод, будучи, несомненно, в своём праве. Поскольку Майев была не слишком догадлива, он потянул руки наверх. Так, хотя она этого не знала, он притягивал её к себе, ускоряя время вокруг. — Не хочу сам идти. — Хорошо. Но никаких дневных историй для тебя, — проскрипел её шершавый голос. Так, наверное, говорят молодые деревья. — Да. И тогда сестра присела, обняла его своими руками — настоящими, не подрагивающими, — и он наконец-то уткнулся в чужое тепло. Майев здесь, с ним. Он всё ещё помнит её истории, их расскажут потом. Сейчас нужно просто знать, что с ней всё в порядке. А потом они гуляли, и хотя Джерод тогда никак не мог ничего понять, он обнял лицо Майев, когда в глаза стоящей перед статуей первой служительницы Элуны опустились звёзды…Старшая (джен) / Глазами ребёнка (джен) | Майев, Джерод
24 октября 2022 г. в 18:00
На едином континенте, что ещё не был разбит Катаклизмом, в глубине лесов, на окраине небольшого городка недалеко от Сурамара стоял добротно сколоченный дом. Сухие ветви были ему крышей. Всё ещё зелёная, но уже ломкая трава выглядывала из щелей. Над входом в дом висела гирлянда из зелени.
А в дверях стояло трое калдорай — женщина с ровными, чёткими чертами лица, светловолосая юная девица, почти девочка, с таким же ровным носом и маленький мальчик, лет эдак трёх, что недоумённо взирал на взрослых и время от времени начинал ходить вокруг двух спорящих родственниц.
— Пойдём, Джерод. Ничего не бойся. Пока я рядом, тебя никто не посмеет обидеть.
Майев, твёрдо верившая, что ребёнок, которого уже предоставили под опеку звёздного неба, должен бы на Элуну полагаться («сомневаться — неуважение к Богине»), считала, что во всём необходимо быть последовательной. Исключений быть не могло. Слова невольно выпрыгивали быстрее и жёстче, чем, возможно, хотелось бы, но они не несли в себе ничего, кроме правды.
— Он уже вырос — достаточно для обычной прогулки в лес. Нельзя держать его дома и в саду. Ваши сомнения будут лишь подпитывать его склонность всего бояться. Что он будет делать, когда некому будет за ним смотреть?
— Что плохого в том, чтобы держать трёхлетнего малыша в пределах города? Разве это не моя забота — держать его, вас обоих, в безопасности? — ровно выдыхала женщина.
— Но ты носила меня в лес с младенчества! — выпрыгнуло стрелой из старшей дочери.
— Это было вынужденной мерой. И тогда там было безопаснее, сама знаешь. Теперь ни тебя взрослую никуда не беру, ни сама нигде не блуждаю. Пока что — нет. А потом, — женщина вздохнула, — доверить ребёнка ребёнку…
Майев тяжело вздохнула, невольно отзеркалив мать. Она знала, что её голос нередко подводил её в переговорах. Слишком немелодичный, он казался грубым. Привычка говорить громко создавала иллюзию того, что она постоянно злится на кого-то. Монотонность считывали как излишнюю серьёзность. А ведь на деле всё это было всего-навсего привычкой.
Возможно она и понимала мать, но показала ей лишь плотно сомкнутые губы. Полная копия матери.
В конце концов они родственники.
— Хорошо, я прогуляюсь с ним по городу.
— Клянись, что только по городу.
Майев прикрыла глаза. Её знали слишком хорошо. Этот бой можно считать проигранным.
— Клянусь. Никакого ребячества с моей стороны. Мы будем в безопасности.
Теперь осталось только убедить самого мальчика двигаться в нужном направлении. Постоянно тащить его за руку — унизительно и, что даже хуже, непрактично.
А мальчик мялся на пороге дома, опираясь на косяк и смотря на сестру будто даже немного обиженно. Будто уловил интонации родителей, чрезмерную решительность сестры и, кто знает, может быть даже предчувствовал что-то эдакое своей всё ещё близкой к Элуне душой.
— Идём, Джерод, — настаивала Майев таким мягким голосом, каким только могла. — Я отведу тебя в малое святилище. Может, жрицы угостят тебя чем-нибудь.
Мальчик, услышав, наконец, понятные и приятные слова, энергично затопал за сестрой. Майев быстро взяла его за руку, кивнула матери, что стояла в глубине дома, и повторила одними губами: «клянусь».
Мать кивнула.
Маленькие путешественники бодро зашагали по дороге-тропинке, вдыхая сосновый запах и вечерний туман. Луна стояла высоко и источала синеватое свечение, а деревья мягкими тенями обрамляли всё видимое — и невидимое тоже.
Путь был мирен и спокоен, ровно как оно и было обещано.
Когда они дошли до лесопилки, они прокричали «ишну ала» рабочему, что закусывал жареной на огне олениной. Тот подозвал их к себе и поделился с ребёнком кусочком оленьего мяса. Пришлось ненадолго присесть и отдохнуть — кажется, Джароду понравился этот эльф, а тому понравился мальчик.
Когда они проходили мимо озера и озёрных соседей, вода доходила до самой тропинки. Порой прямо на краю расширяющейся тропы встречались рыбачащие калдорай — кто с копьём, кто с удочкой. Майев уверена — пение ребёнка распугало всю рыбу. Взрослые, впрочем, на это даже не шелохнулись. Детство столь короткая пора для калдорай, что её священность никем и никогда не оспаривалась. Какая-то часть Майев и сама поддавалась этому очарованию нежного возраста. Впрочем, в её тридцать три, с не так уж далеко отстоящими воспоминаниями о том же возрасте, она всё ещё могла следить за тем, чтобы ребёнок не использовал свои детские годы так, как то диктуется родительскими страхами и общественными предрассудками о детях.
Кто-то должен относиться к нему с должным уважением, а значит и требовать с него соответственно!
Когда они дошли до святилища, ребёнок уже не хотел никуда идти. Допустим, это не было новостью. Но и былые трюки тоже не работали.
— Джерод… — серьёзно начала Майев, гордо вскинув голову. Ребёнок по привычке попытался её скопировать, задрал подбородок слишком сильно и… упал. — Ах, Джерод. — устало произнесла старшая. — Ладно, я возьму тебя на руки — самый последний раз! — или я тебе сеюночь рассказываю интересные истории про жизни дневных существ. Что ты выбираешь?
Джерод, всё ещё лёжа на траве и мхе, потянул ручки наверх.
— Мае велх! Не хочу сам идти. —Проговорил Джерод с очень серьёзным лицом.
— Хорошо. Но никаких дневных историй для тебя, — сдавалась не сдаваясь Майев. Нет, пожалуй, этот бой, второй проигранный за ночь бой, также был неравен.
Так они и вошли в святилище.
Она не вспомнит, что видела, слышала или чувствовала до этого момента.
Просто однажды она остановится у одной из статуй.
Позже она скажет, что именно в ту ночь белые стены, искусные гобелены и лазуритовые фонтаны неведомым никому образом, в один врезавшийся в самую душу момент открыли эльфийке великий свет её существования.
Свет, что она поклянётся защищать до последнего вздоха.
Свет, что будет сиять достаточно ярко, чтобы выводить безбожников к истине.
Освещать мир, будучи той, кем она рождена.
Тогда же её глаза приковались к луне, упавшей в её разум и загородившей ей саму способность мыслить. Возможно от этого она не заметила ни того, что внезапно начала плакать, ни того, что испугала этим ребёнка…