Милосердие не предлагать

Ничего, в своей сравнительно недолгой жизни, я не ждал так отчаянно и нетерпеливо, как возвращения домой. Отец был, несомненно, прав, отправив меня во главе отряда фурий, так как наш улов на порядок превосходил результаты обычных рейдов. Герцогству были крайне необходимы души тяжких грешников. Хрупкая конструкция, удерживающая от падения в Бездну скромный остров обитаемых территорий, принадлежащий герцогу Данталиону, нуждалась в капитальном ремонте. Так уж вышло, что не было в нашем пропащем мире, зависшем кучкой обитаемых островов над штормом окончательного забвения, материала более прочного и универсального, чем грешные человеческие души. Когда-то давным-давно, только благодаря их существованию наш Бог и Господин, свергнутый с Небес, вместо гибели в небытии отстроил здесь свое царство. Мой отец, герцог Данталион, ещё помнит события тех дней. Когда–то он знал, что такое быть ангелом, а вот я уже нет. Рожденный здесь я безразличен к мыслям о Небесах, даже Земля представляется мне местом пустым и унылым, заселенным людьми - странными слабыми созданиями того бога, которые всего лишь могут быть нам полезны или нет. Груженный бесценным товаром, душами убийц, насильников, предателей, и прочих грешников, которых бывает в избытке на человеческих войнах, наш караван медленно тащился сквозь уровни почти к самому дну, к Абадонну. Ниже был только Шеол, дом господина нашего Люцифера - единственный клочок стабильного пространства, удерживающий все остальные земли и города Ада от падения. Мы миновали герцогства Зепара и Гремори, а теперь, оставив позади и княжество Фурфура, я остро, почти физически ощущал близость дома. Мучительней этого было только беспредельное желание видеть отца, которое то и дело подстегивало меня торопить караван. Главное добраться поскорее домой, а там уж будет и награда и заслуженный отдых. Желание вернутся, мучило меня все время путешествия и прибывания на Земле, но порученное дело требовало почти всех усилий, не оставляя времени ни на достойный отдых, ни уж тем более на мысли о развлечении. И я, так привыкший к домашней свободе и уюту, к могуществу отца, по воле которого текла жизнь всего герцогства, гнал их от себя, доводя, с вверенным мне отцом отрядом, стада людей до глубин греха и насилия, чтобы их прочная структура могла веками противостоять разрушительным ветрам Бездны. Теперь же мне кажется, что чем больше я отказывался от этих мыслей тогда, тем более злыми и голодными они вернулись теперь, забивая своим многоголосьем всякий рассудок и причиняя страдания такой силы, что я почти ощущал их как физическую боль. Особенно мучительным стало для меня появление на горизонте родных стен. Только огромным усилием воли мне удалось удержать себя на месте, а не пешком миновать врата герцогства и вход в замок. Моей воли даже хватило на то, чтобы, не показывая своих истинных чувств, отдать отряду последние распоряжения и спокойно, не срываясь на бег, миновать череду коридоров замка ведущих к кабинету герцога Данталиона. - Отец? – спрашиваю, пересекая порог я. Как не прискорбно, но мой голос звучит почти жалобно и взывающе. О, в такие моменты я снова и снова проклинаю свою слабость, доставшуюся мне от матери и бабки засевшую если не в крови, то наверняка еще глубже – в кости. - Ты вернулся, мой сын, я ждал тебя с тех пор как получил весточку - отвечает он, подымаясь из-за стола, я чувствую, что обращенные ко мне лица его, смотрят довольно и заинтересованно, жаль, что я не могу их видеть. Но я никогда не посмею на него взглянуть, да и вообще лучше бы не появлялось никакой необходимости мне на что-то смотреть. Так уж вышло, что сила моего взора такова, что с любым предметом или существом, попадающим в поле моего зрения, тут же случается худший из возможных исходов. Единожды это спасло мне жизнь, в день моего рождения, когда моя мать Фэнни (ФэннИ) рожавшая втайне от герцога, вознамерилась принести меня, его сына, в жертву Люциферу. Но так уж вышло, что с первым криком я открыл и все шесть своих, расположенных на крыльях, глаз, в поле моего зрения попал жертвенник, где я был рожден, моя повитуха и предполагаемая убийца в одном лице, старшая сестра Фэнни – Аспазия. Я очень жалею, что не успел взглянуть еще и на свою мать, прежде чем жертвенник, рухнув, убил одну из старших дочерей легендарной Вавилонской блудницы и моей расчудесной бабки. Оставив меня и роженицу, которая тут же поспешила оттуда убраться, целыми и невредимыми. Все это я знаю лишь по рассказам отца, который каким-то непонятным мне образом почувствовал мое появление в этом мире и поспешил на место. Дважды он отправлял слуг забрать меня и дважды они гибли, стоило мне на них посмотреть. Но герцог Данталион недаром считается демоном весьма мудрым и дальновидным, чтобы не придумать подходящей к этому случаю хитрости. Он усыпил меня с помощью магии и собственноручно зашил мои глаза, чтобы до того времени как я сам смогу управиться со своей силой, мне не довелось по чистой случайности погубить кого-то еще. Ровно пятьдесят лет я не мог видеть окружающего меня мира, а когда отец снял швы, открывать глаза я не захотел сам, хотя и могу сделать это в любой момент. За эти годы я научился прекрасно обходиться и без своего убийственного зрения. - Ну как поход? – интересуется герцог, подойдя ко мне ближе. О нашей добыче он и так знает все из последнего письма, которое предшествовало моему возвращению, но все равно спрашивает, а у меня от одного его голоса, по позвоночнику бегут мурашки. Я не сразу нахожусь, что ответить с сожалением осознавая, что нас все еще разделяет несколько шагов. - Много лучше чем мы могли рассчитывать. Он снова улыбается и ведь чувствует, в каком я состоянии сейчас, точно знаю, чувствует, как чувствовал это всегда, но проходит мимо, направляясь к двери. - Тогда зайди ко мне, я хочу услышать, как тебе это удалось. Но сначала приведи себя в порядок с дороги, черти уже все приготовили, – произносит он уже в дверях и оставляет меня одного. Я пытаюсь задавить в горле отчаянный возглас. Тихий, он все же вырывается из моей груди. Усилием воли я сдвигаюсь с места и иду выполнять распоряжение моего герцога. Оно куда более разумно и правильно чем все мои нынешние желания вместе взятые, если бы они только не доставляли мне почти физической боли. Теплая вода купальни отнюдь не облегчила моего состояния, разомлелое тело требовало совсем другого и, я, кажется, даже на какое-то время провалился в небытие, так как осознал себя только тогда, когда пара чертовок начала оттирать от моей тонкой жемчужной кожи (еще одно наследство Фэнни) дорожную пыль. О, от моей злополучной мамаши, которую отец прогнал из герцогства за то, что она ножницами пыталась выковырять мои глаза, мне досталось много. Белая кожа и тело, хрупкое, тонкокостное и гибкое, по заверениям многих – несомненно, красивое, но не уверенной мужественной красотой, а скорее уж почти декоративной, лишенной признаков пола. Я оценил, когда черти подали мне домашний халат вместо повседневных одежд. Привыкшие к моим причудам, они своими скудными умами отлично начали соображать, что к чему, буквально предвосхищая мысли и желания своих господ. Сочтя себя достаточно приведенным в порядок, я снова направился к отцу, убежденный, что если он снова поступит со мной так же как полчаса назад, я наверняка сойду с ума или умру. Задумавшись в эту минуту о восьми месяцах отсутствия, я не верю сам себе и тому, что каким-то образом исхитрился их пережить. Более страшные вопросы вдруг закрадываются в сознание, когда я переступаю порог комнаты. Что могло измениться за это время? Могли ли у моего герцога появиться более важные и насущные проблемы, чем его сын? И что если могли? Ужас, обуявший меня на несколько мгновений, не оправдывается. Ожидающий моего прихода отец, завидев своего сына, гостеприимно открывает объятья, приглашая приблизиться. Я не успеваю опомниться, как оказываюсь рядом с ним, на какие-то мгновения совершенно забыв о всех своих беспокойствах, мучениях и желаниях. Я дома, наконец-то я дома. Приводит меня в чувство его голос: - Как я и предполагал из тебя получается чудесный руководитель. Все становятся удивительно исполнительны, стоит им только пригрозить, что ты обратишь на них внимание – пряча улыбку, произносит он, особенно подчеркивая последнее слово. Звук множества его голосов сливающихся в единую речь, разом пробуждает во мне все, мгновение, назад, отступившее и я замираю в ожидании, превратившись в натянутую струну, со смешанным чувством надежды и еще не до конца выветрившихся опасений, ожидая продолжения. - Я счастлив… что смог угодить тебе – отвечаю я, запнувшись в тот момент, когда он когтем поддевает застежку халата, убирая его с плеча. То же он проделывает со второй полой и все мои страхи исчезают прочь. В это мгновение я корю себя за то, что посмел сомневаться. Ткань легко соскальзывает по телу на пол, вызывая еще одну волну дрожи. - Ты выглядишь довольно бледным и измученным, давно я видел тебя таким – признает отец с легкой горечью, мягко проведя пальцами по моей щеке. Ну уж он-то в курсе, как это можно исправить. Вторая его рука скользит по спине от лопаток до основания хвоста и обратно. Это успокаивает меня окончательно, но вместе с тем вызывает волны дрожи в теле и побуждает прижаться к нему сильнее, за что я оказываюсь награжден затяжным и требовательным поцелуем. Дыхание мое окончательно сбивается, и я судорожно глотаю воздух, больше не в силах совладать с желаниями, о которых мне некогда было думать на Земле, теперь они наконец-то могли быть выпущены на свободу. Голод, мучивший мое ество так долго, теперь породил во мне какую-то особую чувствительность и каждое прикосновение и ласку сейчас я ощущаю много острее чем обычно. Еще один поцелуй и кому тут нужен этот Рай или другие подобные сказки? - Все потому… что не было… тебя… Ах!- силюсь ответить я, выбирая по слову из спутанных мыслей, но не успеваю закончить предложение. Его рука соскальзывает с бедра к низу живота и на последующий вопрос моего отца «Скучал ли я без него?» я могу ответить только сладострастными всхлипами и стонами. Мой разум терпит свое маленькое крушение в волнах удовольствия, пока я цепляюсь за его одежду, как за единственную надежную опору в этом мире. Конечно, я скучал! Если бы он только мог представить как сильно, если бы только знал, как тяжело далась мне разлука с ним. Хотя конечно он знал… он всегда знает. Мой герцог единственный, кто понимает меня. В конце концов, только он один понял причину странного недуга, который подтачивал силы и здоровье его сына. Окруженный вниманием и уютом, хорошими учителями и всеми прочими благами, я все равно чах на глазах. Ответа на вопрос «почему?» не знал никто, даже придворный врач Уфир. Были даже такие, которые пророчили мне не пережить юности, скончавшись от неведомой хвори. Но снова всему виной оказалось наследство Фэнни, будь она не ладна. Что для великой Babyloniacus fornicaria и ее дочерей было излюбленным развлечением, в котором они знали смысл и толк, то для меня (в чьей крови текла наследственная память матери всех блудниц и достойной дочери ее) превратилось в жизненную необходимость. Ради меня он шагнул на еще одну ступень ближе к Бездне, утоляя мои порочные желания и страсти. В этот момент мой мир на моем темном отце замкнулся окончательно. Когда об этом прознали, реакция была разной, некоторые осуждали такую связь, а кто-то наоборот подался искать себе партнера для любовных утех среди ближайших родственников, будь-то в этом и правда было что-то особенное. Мне же до этого не было никакого дела, я сам желал и желаю только одного, чтобы моему герцогу было со мной так же хорошо, как и мне с ним. О великий наш Бог и покровитель, а ведь он еще даже не…Ах! Мне оставалось только удивляться, какой эффект на меня сейчас производит одна лишь легкая увертюра. Скатившись вниз с волны чистого экстаза, я смог устоять на ногах лишь только благодаря тому, что отец поддержал меня. Героцог смотрел с легкой полуулыбкой и мягкой снисходительностью к моим порокам, принимая меня именно таким, а это все, что мне было на самом деле необходимо. Одной его воли было достаточно, чтобы я готов был сделать для него все, что угодно, в том числе и пропадать 8 месяцев на Земле. Пытаясь восстановить дыхание и сверяясь со своими ощущениями, я осознал, что мой порочный голод лишь слегка ослабел, но пока и не думал никуда исчезать. Запечатлев на устах одного из лиц моего отца и господина жаждущий поцелуй, я снова прижался к нему, но теперь попутно разыскивая застежку его наряда: - Надеюсь, ты отец… тосковал за своим сыном так же сильно… потому что сейчас… я собираюсь получить свое за каждый день этих бесконечных восьми месяцев… которые я вынужден был пребывать вдали от тебя – сладостно промурлыкал я, изловив таки эту предательскую застежку, и многозначительно потянув его сторону его необъятной постели.