Начальница гимназии

      До позднего вечера Машунька просидела одна, пытаясь понять, что делать дальше. Дочь не выходила из своей комнаты и женщина была даже этому чуть благодарна — можно пока что привести в порядок свои мысли.       Наконец, когда волнение кое-как улеглось, Машунька пришла к единственно верному выводу: нужно попробовать устроить дочь в другую гимназию, если не получится — заставить учиться дома, периодически сдавая ей, матери, изученный материал, а потом, в конце года, сдать экзамены за четвертый класс, после чего на следующий год опять попробовать куда-нибудь пристроить дочь. А для того, чтобы жизнь медом не казалось, найти Глаше тексты для переписывания или что-то другое, доступное по уровню знаний, и заставить работать в свободное от попыток учиться время. Разговор с Зоей, извинения и оплату ущерба Машунька решила отложить на несколько дней.       — Глаша! — наконец, позвала женщина дочь.       Глаша пришла практически сразу. Убитый вид дочери и лицо в синяках сразу же заставили проникнуться сочувствием.       — И ради чего все это было? — спросила Машунька. — Какую цель преследовала?       — Высказать свое мнение той, которая пытается усидеть на двух стульях, прикрываясь крамолой, — ответила Глаша.       — А оно ей очень нужно, — уточнила Машунька. — Да, если уж на то пошло, ты не совсем права. Отказаться от агитации на фабрике, но построить такое заведение, которое не будет нарушать законы — это тоже своего рода агитация.       — С прибылью для себя, — добавила Глаша.       — Во всяком случае, не вот такие заведения нужно осуждать, а фабричные порядки, — сказала Машунька. — А бомбу зачем кинула?       — Не бомбу — это всего лишь ерунда, которой парни балуются, — ответила Глаша.       — Зачем кинула ерунду, которой парни балуются? — спросила Машунька. — Откуда вообще такие вещества имеешь?       — Как следователь, ей-Богу, — сказала Глаша. — Решала парням латынь, они отблагодарили. Сказали, что нужно свинить шарик с кровати, а потом кинуть это куда-нибудь. Будет забавно. У нас кровати без шариков, да и вообще, зачем я буду портить мебель? Побаловаться не успела, хотела начальницу напугать.       — Хотела она начальницу напугать! — выругалась Машунька. — Ума нет вообще! А что потом, сама тоже напугалась?       — В каторгу не сослали бы, в ссылку — тоже, — ответила Глаша. — А тюрьма — вещь плохая, но ее пережить можно.       — И ради чего вот так полгода из жизни вычеркивать? — спросила Машунька.       — Так я попыталась со следователем решить вопрос — он не захотел, — вздохнула Глаша.       — Решать вопрос со следователем там, где можно было не доводить все до следователя! — возмутилась Машунька. — Аглая! Ты мужа своей классной дамы совратить пыталась, за все вот это тебе такую характеристику напишут, что полы мыть в кабаке не возьмут!       Глаша расплакалась и сквозь слезы сказала:       — С теми, кого интересуют условности света, мы общение не имеем, а остальным будет безразлично.       — Вот не рано ли в тринадцать лет предлагать себя на столе в гимназии? — продолжила Машунька. — Глашка! Я не твой дедушка, за вот это избивать не буду. И за бомбу тоже. А вот долги перед гимназией тебе отрабатывать, не мне. Я ничего не взрывала.       — В лавку отправишь? — вздохнула Глаша.       — Если не найду более оплачиваемых вариантов, то отправлю, — ответила Машунька. — Через пару дней пойдешь извиняться перед начальницей, ты же, все-таки, приличный человек.       — Не пойду, — сказала Глаша.       — А ты подумай, не сейчас же тебя отправляю, — произнесла Машунька.       Практически до позднего вечера Эльвира Марковна просидела с Зоей сперва в гимназии, а потом и дома у невестки.       — Она исправится после тюрьмы? — говорила женщина. — Да она только хуже станет, узнает в тюрьме то, чего знать не положено. А так ты ей в документы сделаешь пометку и больше ни в одно казенное заведение ее уже не возьмут.       — Матушка, я не хочу этого, — произнесла Зоя. Руки уже перестали дрожать, слезы тоже прекратились. — Это еще хуже. Я окончательно ломаю девочке жизнь.       — Выучится дома и сдаст экзамены за гимназический курс, — ответила Эльвира Марковна. — А если не выучится, значит, так ей надо было учиться.       — Я ее через месяц буду готова простить, — сказала Зоя. — Матушка, вчера же вам говорила: аморалкой пусть в казенных гимназиях занимаются, я за аморалку не отчисляю. И за политику тоже. Я ее за другое отчислила.       — Через месяц и будет видно, — произнесла Эльвира Марковна, до конца не понимая, это очередная импульсивная мысль невестки или и вправду ее точка зрения.       На следующий день, дав задание дочери приготовить обед к ее возвращению, Машунька, не питая ни малейших иллюзий, пошла в министерскую гимназию. Женщина вошла в кабинет директрисы и сказала:       — Нинель Осиповна, есть ли в четвертом или пятом классе места? Я бы хотела, чтобы дочь поступила сюда на учебу.       — А почему такая неопределенность с классом? — спросила Нинель Осиповна. — Не уверены, что программа четвертого усвоена?       — Аглая училась в экспериментальной гимназии, по мужской программе, — ответила Машунька. — По возрасту — четвертый класс. Но мужская программа же опережает женскую.       — Сейчас… — вспоминая о каком-то подобном учебном заведении, произнесла директриса.       Нинель Осиповна вышла и пошла к Елене Игнатьевне.       — Елена Игнатьевна, может быть, вы вспомните — а кто управляет гимназией, где девушек учат мужской программе? — спросила директриса.       — Начальница — Лыкова, ныне Геллер, инспектриса — Эльвира Марковна, — сразу же ответила Елена Игнатьевна. — Что-то произошло?       — Мать хочет перевести дочь сюда, — сказала Нинель Осиповна. — Верно, передумала учить как юношу или просто программу не усваивает.       — Пусть вступительные экзамены сдает, — сразу же отреагировала Елена Игнатьевна. — Будет виден уровень знаний.       — Елена Игнатьевна, пойдемте, побеседуете тоже, — произнесла Нинель Осиповна.       Елена Игнатьевна вошла в кабинет директрисы и первым делом решила узнать у Машуньки о причинах смена места учебы:       — А чем вам не угодила та гимназия?       — Моя дочь, — Машунька чуть замялась, решив не делать тайны из того, что явно будет отмечено в документах, — невежливо поговорила с начальницей и теперь не является гимназисткой.       — Мария Николаевна, но давайте посмотрим правде в глаза: если бы я отчисляла каждую, кто невежливо высказывается, учениц было бы в два раза меньше, — произнесла Нинель Осиповна. — Наверное, ваша дочь систематически так поступала.       — Нет, только единожды неразумно высказалась, — ответила Машунька. — Вернее, дважды за день.       — За дважды за день, возможно, и я бы исключила, — сказала Нинель Осиповна. — Поэтому, Мария Николаевна, вы предупредите вашу дочь, что гимназий в городе не так много, чтобы путешествовать по ним.       «Ой, Глашка, с твоим языком тебя отсюда еще быстрее выгонят», — подумала Машунька.       Однако в голове Елены Игнатьевны не укладывалось то, что Зоя могла отчислить ученицу за два некорректных высказывания подряд.       — Мария Николаевна, — произнесла женщина, выйдя из кабинета директрисы. — Вот чувствует мое сердце, что если ваша дочь будет здесь учиться, я ее не раз увижу у себя. Поэтому давайте поговорим с глазу на глаз. Что именно сказала ваша дочь? Может быть, второй раз по матери начальницу послала? Потому что если Нинель Осиповна не обратила внимания на то, кто руководит частной гимназией, просто услышала знакомые фамилии, то для меня слишком сомнительно, чтобы начальница по имени Зоя Михайловна могла вот так отчислить ученицу.       — Аглая сперва поругалась с учителем, сказав, что не хочет учиться, потом с классной дамой, а потом и с начальницей, — ответила Машунька. — За что и была отчислена. Как говорится, не хочешь учиться — мы никого не заставляем.       — Вот в это верю больше, — удовлетворилась ответом Елена Игнатьевна. — А вы уверены, что здесь такого же не будет?       — Уверена, — вздохнула Машунька. — Аглая осознала свои ошибки.       Машунька возвращалась домой, от всей души надеясь, что Глашу зачислят в какой-нибудь класс и не будут пытаться докапываться до правды дальше, а Елена Игнатьевна, до сих пор сомневаясь, что некая Аглая не так уж и проблемна, как может показаться, решила переговорить с Зоей.       Первое, что бросилось в глаза женщине, было разбитое окно.       «А еще, ругаясь, она Библию в окно выбросила», — усмехнулась Елена Игнатьевна и пошла к Зое.       Однако на двери кабинета висела записка: «У инспектрисы». Не поверив своим глазам, ведь она знала, что Эльвира Марковна практически не приходит в гимназию, женщина пошла в другой кабинет.       Зоя сидела вместе с Эльвирой Марковной и обсуждала рабочих, которые должны были прийти еще час назад, но до сих пор задерживались. Увидев Елену Игнатьевну, молодая женщина немного изумилась.       — Аглая Гусельникова — ваша бывшая гимназистка? — спросила Елена Игнатьевна.       — Да, — ответила Зоя.       — И за что она отчислена? — поинтересовалась женщина.       — По документам — за дерзость учителю, классной даме, начальнице гимназии, — произнесла Зоя.       — А без документов, — уточнила Елена Игнатьевна.       — За то, что оскорбила меня, а потом взорвала кабинет, — ответила Зоя. — Следователь из жандармерии убедил меня не ломать девочке жизнь и ограничиться отчислением. Эльвира Марковна вчера убеждала сделать пометочку в документах, но я не готова ломать девочке жизнь: тюрьма, значит, это сломать девочке жизнь, а отчислить с волчьим билетом — это ничего страшного. Кроме того, оскорбляла меня и взрывала кабинет она уже будучи отчисленной.       — Спасибо за честность, мадам Геллер, — сказала Елена Игнатьевна. — Теперь я хотя бы буду знать правду, кого, возможно, возьмет на учебу руководство.       — Не хотите брать — завалите на экзамене, — вступила в разговор Эльвира Марковна. — Это будет совершенно нетрудно. Один-два уточняющих вопроса — и достаточно.       — Значит, Аглая Гусельникова еще и не может похвастаться пристойными знаниями? — спросила Елена Игнатьевна.       — Я вам больше скажу, Елена Игнатьевна, Аглая Гусельникова — уверенная крамольщица, я дважды устав нарушала из-за нее, — произнесла Эльвира Марковна.       Пока Эльвира Марковна рассказывала всю или почти всю гимназическую биографию Глаши, Зоя чувствовала, что ей становится не по себе от этого разговора.       «Ее же теперь никуда не возьмут… — думала Зоя. — Может, в школу Машунька и пристроит как-нибудь, но в школу ее можно сразу в седьмой класс брать и все, учеба закончилась».       — Благодарю вас, Эльвира Марковна, вы правы — завалить на экзамене будет лучшим способом из возможных, — произнесла Елена Игнатьевна. — И ведь не придерешься — а кто виноват, что мадемуазель плохо училась?       — Жалко, конечно, мадемуазель, а что поделать, — ответила Эльвира Марковна.       — Кому надо учиться, Эльвира Марковна, те учатся, — сказала Елена Игнатьевна. — Взять тех же ваших подопечных. Как они, приступили к учебе снова?       — Через недельку приступят, когда побольше народу на свободу вернется, — произнесла Эльвира Марковна. — Потом все нагоним, уж лучше так, чем учить пять человек…       — Даже не подскажу, — ответила Елена Игнатьевна.