Начальница гимназии

      Зоя оглядела свежеотремонтированный кабинет: стекло было заменено, кусок пола отреставрирован, стулья ошкурены и покрашены. Ничего, кроме чуть более темного цвета стульев, не напоминало о недавнем случае. Уверив себя, что нужно двигаться дальше и не обращать внимания на мелкие неурядицы, Зоя решила дождаться Аси, которая явно должна была скоро прийти, и решить один из последних вопросов.       Ася и вправду пришла вскоре.       — Что вам сказать, ma chère amie, если не знать, какой участок пола заделывали, и не догадаешься, — произнесла молодая женщина. — А стулья смотрятся, будто те выбросили и купили новые.       — Какие-то слишком темные, но не столь важно, лишь бы сидеть можно было, — ответила Зоя.       Начальница дождалась, пока Ася сядет и сказала:       — Агнесса Викторовна, напишите записку Марии Гусельниковой, что стекло, пол и стулья с нее. Приблизительный расчет вот здесь, — Зоя протянула подруге лист бумаги. — Конечно, с точностью до копейки не высчитывала, округлила — рабочие еще и в другом месте пол заделали, раз все равно приходили, но, как говорится, это за моральный ущерб.       — Хорошо, Зойка, напишу все, — ответила Ася.       Зоя вздохнула и продолжила:       — Вчера сюда приходила Завьялова. Спрашивала меня про юную террористку — Мария, как я поняла, уже к ним в гимназию приходила и просила взять дочь. Я сказала правду. Геллер тоже рассказала всю-всю правду и предложила завалить на вступительном экзамене. Гусельниковой в той гимназии не учиться, они ее без труда завалят.       — И к чему мне этот рассказ? — уточнила Ася.       — Намекни Марии, что начальница может взять ее террористку обратно, — ответила Зоя. — Предложи попробовать. Чисто формально, я ее исключала за нежелание учиться, а то, что произошло потом, укладывается в рамки цивилистики [1]. А в рамках цивилистики пусть ущерб возмещают.       — Ты бы не спешила, Зойка… — вздохнула Ася. — Вчера такое произошло… Скандал был большой в жандармерии. Мне Севастьян рассказывал.       Севастьян вернулся домой чуть раньше обычного и с явным желанием что-то рассказать.       — Агнесса, — начал молодой человек. — Аглая же отчислена из Зойкиной богадельни? Или это временное отчисление, которое так любят практиковать в гимназиях?       — По документам отчислена, но кто знает, что взбредет Зойке в голову завтра? — ответила Ася.       — Эта… Эта безмозглая дура того, которого считает отцом, прирезать хотела, — продолжил Севастьян. — Идиотка! Здесь же в чем вся соль: захотели бы отомстить — дело бы вывернули как сугубо уголовное. Убийство родителей, вечная каторга без возможности перейти в разряд раскаявшихся. С учетом малолетства, конечно, не вечная, а где-то лет двенадцать. И стали бы утверждать, что место службы отца не имеет никакого значения. И никакого резонанса на суде, никакого уважения на каторге, никакого политического барака. Не знаю, конечно, как бы доказывали родственные связи, но на выходе была бы обычная уголовница-малолетка. А так вашей Гусельниковой, можно сказать, повезло. Димка побоялся, что всплывет его внебрачная дочь, избил посетительницу, да так, что еще и виноватым остался. На губе [2] сейчас. Десять суток, достаточно гуманно.       — А что Глашка сделать успела? — спросила Ася.       — Прийти, произнести громкую речь, якобы изобличающую все пороки Дмитрия, достать нож и замахнуться, — ответил Севастьян. — После чего нож был выбит, а Гусельникова избита.       — Не одобряю, конечно, но уж лучше так, чем на каторгу поехать, — сказала Ася.       — Возможно, до каторги бы дело не дошло — тут и от судьи же все зависит, — предположил Севастьян. — Да и сделать ничего не успела. Но в тюрьму бы точно отправили.       — А я тут причем? — неожиданно уточнила Ася.       — Да ни при чем, ты можешь выдохнуть с облегчением, что на момент всего этого барышня уже была не гимназисткой, — ответил Севастьян. — А то бы пришли к вам точно. Хотя кто знает, может, еще и придут.       Ася посмотрела на Зою и добавила:       — Это, Зойка, достаточно крупный скандал. Хоть и замятый.       — Но ведь замятый же, — подчеркнула Зоя.       — Я не понимаю, ты почему так хочешь эту Глашку обратно вернуть? — спросила Ася. — Она с тобой ругалась, нервы трепала.       — Ее поступок не слишком разумен, но достоин уважения, — ответила Зоя. — Кроме того, я же еще раз говорю: за аморальщину не отчисляю, за политику не отчисляю, а желание учиться, возможно, у барышни уже появилось.       — Не буду ничего указывать начальству, сама решай, — отмахнулась Ася. — Если быть точным, я была против этого первого отчисления.       Машунька, получив записку из гимназии, протянула второй лист Глаше:       — Все это отрабатывать тебе, когда станет легче. А я пока пойду платить за твои художества.       Подумав, что не стоит быть столь категоричной, женщина сменила тон на более мягкий и спросила:       — Как себя чувствуешь? Хоть немного полистать книжки да поготовиться к вступительному сможешь?       — Жить буду, — отмахнулась Глаша. — Мама, купи яблочек. Хочется чего-нибудь вкусненького…       — В тюрьме бы сейчас точно без яблочек сидела, — выругалась Машунька. — Я иду за твои выходки платить, а ты про яблочки говоришь. Хорошо еще, что заначки хватило, а то сидели бы с тобой на хлебе да воде!       — Раз не получится, значит, не получится, — вздохнула Глаша. — Пойду долги отрабатывать — первым делом яблочек куплю.       — Если попадутся по дороге, то будут тебе яблочки, — ответила Машунька. — Глаша, дай честное слово, что все агитационно-революционные дела будешь согласовывать со мной и ничего не делать без предварительного разрешения.       — Так ты же не разрешишь, — удивилась Глаша.       — Продуманное и стоящее разрешу, — сказала Машунька. — Глупости, конечно, нет.       — Для тебя и начальница сейчас глупость, и Филатов, — обиделась Глаша.       — Начальница — глупость, — подтвердила Машунька. — С жандармерией, если уж на то пошло, неправильно выбран главный герой и методы запоздали лет на пять, а то и больше. Не оценят. Поэтому на глупость не тянет, но тоже разрешение бы не дала.       — А что бы ты разрешила? — полюбопытствовала Глаша.       — Разумную агитацию, а какую — надо думать, — ответила Машунька. — Поучиться сейчас разрешаю. Не примут в эту гимназию — вторая министерская черт знает где, туда замучишься добираться. А в Мариинскую тебя вообще можно сразу в выпускной класс отправлять — ничему новому не научат. В других частных то же самое. Кстати, директриса тут слишком за порядком следит, будешь крамольничать — вылетишь еще быстрее.       — Крамольничать я перестала летом, поняв, что это мне не нужно, — произнесла Глаша.       Машунька была и рада тому, что дочь решила перестать крамольничать, а не просто временно прекратила свои попытки, и не была до конца уверена, что этот настрой сохранится у Глаши надолго.       Без радости, будто она сама что-то натворила, женщина вошла в гимназию.       — Агнесса, какие-нибудь надежды на хорошую характеристику для Глашки, чтобы все валить на беса, который попутал, имеются? — спросила Машунька.       — Попробуй начать с «бес попутал» у начальницы, вдруг повезет? — предложила Ася.       — Хорошая характеристика от начальницы — это было бы еще лучше, — вздохнула Машунька. — Вот только никто таковую не даст.       — Попроси вернуть Глашку обратно, — сказала Ася. — Расскажи, как она переживает.       — Да все я понимаю, ты догадываешься, что из министерской выгонят еще быстрее, — с явной горечью произнесла Машунька. — Но не думаю, что Зойка возьмет обратно. Это как-то слишком наивно верить в такое.       — Зойка не осуждает Глашку за Филатова, но я ничего тебе не говорила, — прошептала Ася.       — За взрыв осуждает, — ответила Машунька, удивившись, что другое событие было оценено именно так.       — За взрыв злая до сих пор, но Зойка как-то говорила, что ее цель — учить гимназисток, а не заниматься всякой чепухой, вроде соблюдения норм морали, так как это — забота родителей, или следить, чтобы девочки в крамолу не лезли, — сказала Ася.       Решив, что хуже все равно не будет, Машунька пошла в кабинет Зои.       — Вот деньги по той бумаге, — произнесла женщина. — Приношу свои извинения за поведение дочери.       — Мария Николаевна, я не желаю еще хоть раз трогать эту тему, — ответила Зоя. — Я лучше постараюсь ее забыть и перелистну страницу. Я, может быть, до сих пор очень хочу, чтобы мадемуазель хотя бы на эту распроклятую неделю в тюрьму отправили.       — После одного случая в жандармерии Аглая очень больна, — чуть приврала Машунька.       — И это я тоже прекрасно знаю, на себе испытала, — согласилась Зоя. — Без ушибленных ребер хоть обошлось?       — Обошлось, — ответила Машунька.       — Значит, за неделю-две уж точно поправится, — произнесла Зоя       — Будем надеяться, — вздохнула Машунька, в глубине души полагая, что Глаша окончательно придет в себя уже через пару дней, а сейчас лежит не потому, что больна, а потому, что находится в состоянии сильного душевного расстройства.       Женщина немного подождала и сказала:       — Зоя Михайловна, вы же понимаете, что теперь Глашу вряд ли возьмут в другую гимназию. Может быть, возможно, чтобы она училась дома самостоятельно и сдала по окончании года экзамены за четвертый класс?       — Через месяц готова принять обратно на учебу, — ответила Зоя. — Повторится «не хочу учиться, жаль тратить материнские деньги» — второй раз обратно принимать не стану.       — Благодарю вас, — обрадовалась Машунька. — Второго раза не будет. [1] гражданское право [2] гауптвахта