Начальница гимназии

      На службу Филатов вернулся донельзя злой.       — Что случилось за время обеда? — спросил сослуживца Николай.       — Сестренка, как говорится в народе, мать ее за ногу, со своей разлюбезной племянницей решила начать общение! — выругался мужчина. — И, как было нетрудно догадаться, что ей племянница поведала? Что некий жандарм Дмитрий Филатов ее однажды хорошенько избил. Все, сестренка в слезах, ее нужно успокаивать и уточнять, что некий жандарм Дмитрий Филатов просто поступил как христианин и не захотел толкать в пропасть юную оступившуюся душу.       — Какой христианский поступок — избить человека так, что даже врач заключение написал! — не выдержал Николай.       — Не захотел предавать дело огласке — откуда же я знал, что некая Мария Гусельникова вдруг захочет подать иск о признании дочери и, заодно, моей и своей вины в блядстве? — ответил Дмитрий.       — Довел Гусельникову, вот иск и подала, — сказал Николай.       — Да лучше бы я тогда опозорился, уж ладно, не по уголовке за попытку отцеубийства, а по политической статье — нападение на жандарма — дело бы оформили, — Дмитрий вздохнул. — Ребята бы помогли, в полицию бы спускать не стали. И все, вот тебе, доченька, билет на каторгу и счастливой дороги! Ан нет! Никакого билета на каторгу, зато ходит теперь и уже моей сестре на нервы действует. Правда, сестра сама, похоже, новых впечатлений захотела. То она, помнится, в одиннадцать лет котенка в дом притащила — мать велела дворнику отдать кому-нибудь этого котенка, так как у нас мышей нет и толку от кота тоже нет, то теперь другого котенка в дом пытается припереть…       Филатов снова вздохнул:       — Может быть, у тебя где-нибудь обвиняемой не хватает? Неужели ни одного висяка [1] нет?       — А доказательства создавать прямо с нуля? — спросил Николай. — Не хочу. Да и настоящий преступник в это время на свободе гулять будет.       — Она и есть настоящая преступница, ей не повредит на каторгу поехать, — ответил Дмитрий. — И мне будет житься куда спокойнее.       — Спровоцируй, — предложил Николай. — Так спровоцируй, чтобы сама что-нибудь на каторжные работы натворила. А тебе достанется раскрытое преступление. Не тебе, конечно, кому-то другому повезет…       — А это хорошая мысль! — воскликнул Дмитрий. — Вот только надо как-нибудь так спровоцировать, чтобы и самому не попасться, и чтобы не тюрьмой все закончилось. А то знаю я, как малолетних судят: все их жалко, все они еще думать не научились!       — Ну или пусть она на административную ссылку хотя бы натворит, — продолжил Николай. — Чтобы без суда можно было сослать.       — В четырнадцать лет сослать без суда — это сильно сказано, — ответил Дмитрий. — Отменят еще решение о ссылке. Это надо, чтобы даже если вдруг всего лишь сослали, то по решению суда. Тогда не будет вопросов именно к жандармерии…       — Да не сошлют малолетнюю, в тюрьму посадят, — произнес Николай. — Или что, тюрьма уже не устраивает.       — На безрыбье [2]… вздохнул Дмитрий. — В тюрьму, может, хотя бы сестренка бегать не будет. Побоится, постесняется, лень станет…       Софи успокоилась нескоро. Осознание того, что ее брат, оказывается, неидеален, больно ранило девушку. После смерти отца образ единственного мужчины в семье был приближен к идеальному: Дмитрий не ругал ее и не бил. Кроме того, как постоянно вспоминала Софи, Дмитрий иногда даже не жалел своего времени, чтобы помочь решить какие-нибудь примеры по математике или проверить задания, выполненные ей: хоть пробежаться глазами по письменным, хоть выслушать устные. Да, брат не всегда находил ошибки и иногда мог пропустить очевидные досадные ляпы, но в целом неплохо выручал ее или просто был благодарным слушателем.       Дмитрий, вернувшись вечером домой, после ужина пришел к сестре в комнату.       — Мадемуазель Софи, позволите? — спросил он.       — Проходите, — ответила Софи. — Садитесь.       — Софи, sœur [3], ты ходила сегодня куда-нибудь? — начал Дмитрий.       — Нет, Дима, — сказала девушка. — Что я, какая-то несдержанная дурочка, чтобы сразу в слезах бежать куда-то? А потом у меня другие дела были, вот книгу читала.       Дмитрий бросил взгляд на сборник каких-то рассказов и ответил:       — И правильно, что не ходила. Софи, сестренка, не забивай себе голову ерундой. Оно того не стоит. У тебя более нужные дела есть. Вот ты выучила стихотворение, которое тебе было задано?       — Дима, со стихами тоже все не так просто, — улыбнулась Софи. — Помнишь, как ты мне запретил учить Андре Шенье [4]?       — Еще моя сестра всяких преступников не учила, — сказал Дмитрий, обрадовавшись, что разговор уходит от Глаши.       — Зато после этого месье учитель стал согласовывать все стихи с тобой, — рассмеялась Софи. — Можно подумать, ты мой отец, чтобы стихи согласовывать с тобой, а не maman.       — Я твой любящий братик, — ответил Дмитрий, попутно вспоминая разговор с учителем.       — Господин учитель, моя сестра не должна учить стихотворения преступников, виновных в крушении монархии во Франции, — резко произнес Дмитрий, узнав о домашнем задании, предназначенном Софи.       — Дмитрий Геннадьевич, это же «Ямбы» — просто обычные стихи без каких-либо лишних мыслей, — ответил учитель.       — Написанные преступником, — уточнил Дмитрий. — Вы еще опусы юного Робеспьера предложите выучить своей ученице! Или еще кого-нибудь подобного.       — Это знакомство с французской литературой, — попробовал оправдаться учитель.       — Знакомьте с другими поэтами, — сказал Дмитрий. — Я почему-то не сомневаюсь, что перед этим знакомством вы не сказали своей ученице что-нибудь, вроде: «Эти стихи написаны врагом народа, виновным в гибели короля Франции, которого убили такие же враги народа — как видите, Софи, от врагов народа не стоит ждать чего-то иного, чем дурных поступков»!       — Дмитрий Геннадьевич, я же не Шарля Бодлера с его непристойными стихами предлагаю своей ученице, — ответил учитель.       — А вот Шарля Бодлера я бы, может быть, и разрешил выучить своей сестре, — произнес Дмитрий. Вы ведь явно не предложили бы мадемуазели выучить «Жена в земле… Ура! Свобода!» А то, что месье Бодлер сначала заблуждался, поддерживая революцию 1848 года, а потом искренне осуждал предателей, достойно изучения. Поэтому пожалуйста, выбирайте что-то, где нет поцелуев или вина, и пусть Софи учит это стихотворение.       Дмитрий посмотрел на сестру и сказал:       — Читай, Софи, я тебя послушаю.       Девушка чуть помялась и начала рассказывать стихотворение.       — Sur une barricade, au milieu des pavés       Souillés d’un sang coupable et d’un sang pur lavés,       Un enfant de douze ans est pris avec des hommes [5].       У Дмитрия кровь прилила к лицу.       «Она издевается? — подумал мужчина. — Учитель издевается?»       — Софи, душа моя, а про что это стихотворение? — спросил Дмитрий, усиленно скрывая гнев.       — О дружбе и о том, что надо держать свое слово, — ответила Софи.       — Нет, моя радость, это стихотворение о преступниках и о том, что везде всегда есть добрые люди: что я пожалел мадемуазель, что тот капитан пожалел малолетнего дурачка, надеясь, что он больше никогда не будет ошибаться, — сказал Дмитрий. — А вообще, Софи, это тоже дурное стихотворение, его могла бы и не учить.       — Да что с тобой, Димочка, все тебе не нравится, — улыбнулась Софи. — Неужели тебе вообще ничего не нравится из французской литературы?       «Про госпожу, которая разделась и оставила на себе только украшения нравится» [6], — подумал Дмитрий и сказал. — Про полет [7] хорошее стихотворение, вот оно мне по душе. [1] нераскрытое преступление [2] …и рак — рыба [3] сестра [4] поэт, общественный деятель периода Великой Французской революции [5] За баррикадами, на улице пустой, Омытой кровью жертв, и грешной и святой, Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний! [6] И разделась моя госпожа догола; Все сняла, не сняла лишь своих украшений, Одалиской на вид мавританской была, И не мог избежать я таких искушений. [7] Высоко над водой, высоко над лугами, Горами, тучами и волнами морей, Над горней сферой звезд и солнечных лучей Мой дух, эфирных волн не скован берегами.