Птица в свинцовых небесах

— Как думаете, сколько бы стоили его перья и кости? — Джаст криво улыбнулся, стараясь разрядить обстановку неудачной шуткой. Тут же под столом его руку сжимает сидящий рядом Альфёдов, а Кактус недопонимающе сопит. Собрание дровосеков, на котором они должны обсуждать подходящий к концу президентский срок Альцеста и возможность выдвинуть в кандидаты кого-то из их конторки на следующих выборах, но тема в сотый и тысячный раз съехала на этого негодяя. Нео был настоящим даром богов и проклятьем в одном лице. Его ангельский облик резко контрастировал с своенравным характером. Он прекрасно знал о своей привлекательности, однако пользоваться этим брезговал и добивался желаемого своими силами. Хотя даже близкие люди, точно не напрашивающиеся на многозначительную или не очень близость, порой тонули в его небесно-голубых глазах, его это смущало не так сильно, как крылья. Они, казалось, жили своей жизнью, как хвосты у кошек. В порыве эмоций за ними было трудно уследить, и всякий раз слишком подвижные конечности, раскрывающие его трепет или другие яркие эмоции, которые по обстоятельствам хотелось скрыть, либо задевали что-нибудь, либо кругом разбрасывали пёрышки. В целом кроме крыльев у него и не было ничего птичьего. Ни клюва, ни хвоста, ни киля грудины, хвостовой отдел позвоночника не наблюдался, да и вряд ли наблюдались по-птичьи сросшиеся кости. В общем, Нео правда больше походил на ангела без нимба, но в некоторых кругах его звали просто — Птица. И уж это был далеко не невесомый мирный колибри, а самый настоящий хищник. Такого приручить — испытание на прочность, попробуй за ним углядеть и не потерять из виду. Этот никогда не срывался, улетая от любой опасности, как напуганный резким движением голубь, напротив, имел когти, во всём до последнего гнул свою линию. Способный с лёгкостью выцарапать противнику глаза, не боялся идти на виражи. Все политические игрища, в которых участвовал Нео, заканчивались либо его победой, либо он ничего не терял. С самого начала он пролез на верхушку власти и хотя упал с неё, о землю не разбился, легко спикировав на тёмную сторону. Он умело выбирал дальнейшие шаги, идущие против машины Правительства, умел вовремя ретироваться. Чего стоило только запереть всех присутствовавших на выборах в другом измерении, а потом уйти в тень, продолжая свои делишки исподтишка. Однако даже таких счастливчиков настигают неприятности. Ему стоило раньше догадаться, что его ближайшая подруга и соучастница работает на два фронта. Однако когда вооружённые до зубов блюстители порядка прибыли по его душу, стало поздно. — Клянусь, если он не спустится сам, я продолжу стрелять! — тетива зачарованного лука натянута, как и нервы, Альцест правда готов выстрелить, несмотря на возможные последствия. Нео мечется по воздуху, уворачиваясь от стрел, но не торопясь признать поражение. Он бы с лёгкостью скрылся в облаках, но это так скучно, хочется насладиться криками и бранью, всем, что присуще номинальному главарю дровосеков. — Господин президент, я же вас спасаю! — строит разочарованный тон, сдерживая рвущийся наружу хохот. В чём-то он прав: на этой без сомнения важной должности Альцеста раздавят либо неоправданные ожидания и недовольство народа, либо скука. Белые крылья в синей вышине смозолили глаза, и когда Птица приблизился к земле настолько, чтобы в случае падения не получить серьёзных травм, Альфёдов бросает в его сторону трезубец, крепко удерживая его за рукоять. Орудие потянуло снеговика за собой, рассекая воздух мимо Нео, который, не успев отлететь, был схвачен. Двое стали стремительно падать, ибо анархист оказался не очень выносливым. Альфёдов крикнул ему что-то нечленораздельное, и они совершили в целом мягкую посадку, отделавшись только содранными коленками. Сразу подбежали Джаст и Кактус, перехватившие Нео. Ему связали руки за спиной, но крылья решили не трогать, полагаясь на свою мёртвую хватку. Когда его уводили в портал в Незер, Птица крикнул Альцесту: — Не думаю, что твоё мнение обо мне когда-нибудь изменится, — хищно скалится, и дровосек разрывался: такой он невинный лебедь, правда желающий помочь, или всё-таки стервятник, поедающий его нервы? Сейчас на собрании дровосеков, посвящённом окончанию президентства Альцеста и возможности выдвинуть кого-либо из их общества на новых выборах, разговор вновь сместился на Нео. Птица пойман, никто не планирует его отпускать, а тюрьма уже готова к эксплуатации, казалось бы, что о нём ещё можно сказать? — Ты бы решился отрубить ему крылья? — прямо спрашивает президент, внимательно смотря на чёрта сквозь линзы очков. Тот отвечает отрицательно, и двое оставшихся дровосеков в этом поддерживают его. Альцест на несколько секунд задумывается, переступая в мыслях невидимую черту и не веря, что на самом деле говорит это. — А я бы смог. И он уверен: определённо откусил больший кусок метафорического пирога, чем мог прожевать. Даже Джаст не взял на душу (наличие которой, конечно, оставалось под вопросом) такой грех, что и говорить об Альфёдове или Кактусе. А Альцест решил отличиться. Хотел ли он показать свою жестокость, которой нет и не было, или настолько ненавидел Нео — ни один из вариантов не верный. Просто слегка приспустил поводок, и бешеная псина в лице нервов, расшатанных всеми терактами, морем проблем и погонями, сорвалась. Шальная мысль, висящая на задворках сознания, слишком бесчеловечная, чтобы её воплотили в жизнь, слетела с губ. Казалось, что дальше постройки тюрьмы для одного конкретного анархиста зайти не может, ан нет, у шляпы оказалось двойное дно, пробитое в тот же момент, когда дровосеки вообще заикнулись о Нео. Изначальной целью собрания ведь было не это? Было бы проще перевести всё в шутку. Это всегда неизменно гладко прокатывало, как смазанные лыжи, но язык предательски не поворачивался. Кровь застыла в жилах. Дровосеки переглянулись, и у Альцеста по спине пробежал холодок. Альфёдов, зарывшись одной рукой в свои белые волосы, сам не зная, зачем, вступил в этот затянувшийся несмешной анекдот, начатый Джастом. — Уверен? — он неловко усмехается. — Я мог бы предоставить для этого засекреченное помещение, — теперь очередь Джаста хватать его за руку, смотря со страхом и недоверием. Слово за слово, дошло до обсуждения даты и времени. Следующий день, по факту выходной, для дровосеков станет будним, и после такой работёнки они могут сразу переименовываться в браконьеров. Лучше бы чернушные шутки, бывшие в их кругах обыденностью, так и остались шутками. Лучше бы Нео летал осторожнее, ибо знал, что рано или поздно порывом ветра его затянет в турбину самолёта Правительства. Альцест, вернувшись на базу, так и не смог отвлечься от тяжёлых дум. В это же время чёрт и снеговик обходят базу последнего, переговариваясь и судорожно готовясь к завтрашней работе. — Не знал, что у тебя есть камера пыток, — двое тащили по коридору кушетку, стараясь не уронить её и при этом не поцарапать пол. — Напомни мне прикрутить к этой галиматье колёсики. — Места много, его можно чем угодно занять, — Альфёдов останавливается у одной из дверей перед очередным поворотом, ища в кармане брюк связку ключей. — Мне стоит начинать бояться? — Джаст оглядывается. Тёмный коридор окутанной тайной базы снеговика, где в случае чего никто и не подумает искать трупы. Теории Деба переставали казаться глупостями. — Почему ты так легко согласился на эту жестокую авантюру? — Тебя это не коснётся, если ты, конечно, сам не захочешь, — снеговик, насупившись, отвернулся, отпирая железную дверь. Ему была неприятна эта тема. — Доверься моему чутью. Я знаю, что у Альцеста не хватит на это силы духа. — Алл, только не думай, что моё мнение о тебе изменится после этого, — чёрт подходит к нему сзади, касаясь руками его плеч. — Но что, если он всё-таки, — окончание предложения тонет в нервном выдохе. — Есть у меня идейка, чисто для спокойствия и уверенности, — Альфёдов задумывается на несколько секунд, положив ладони поверх перебинтованных пальцев Джаста. — Сможешь до вечера достать мак и немного песка душ? — Без проблем, а зачем? — снеговик точно знал, что надо делать, и чёрт был готов ему помогать, но из любопытства спрашивал. Альфёдов загадочно усмехнулся и предложил продолжить. Они затащили кушетку в тёмное помещение, стены которого, в отличие от всей остальной базы, не были окрашены в жёлтый. Так оно ещё больше походило на настоящую камеру пыток в подвале какого-нибудь старинного дома. Жуть. Однако позже Джаст всё же достал необходимые ингредиенты и пренебрёг своим сном, всю ночь просидев рядом с Аллом, варящим какое-то зелье, эффект которого чёрт не знал. Оно получилось оранжевым, как зелье огнестойкости, а по консистенции походило на мёд. К тому времени уже начинало рассветать. Самое время идти за ни о чём не подозревающим Нео, спящим во временном изоляторе, и вести его в пыточную. С самого утра небо будто свинцовое. Серые облака слились в единую массу, раскатанную нескончаемым полотном, не предвещающим ничего хорошего. С перерывами льётся холодная, противная морось, размачивающая землю, превращая её в сгустки грязи. По потемневшему от влаги асфальту текут тонкие ручьи, собирающиеся в бурые заводи в низинах. Альцест в ужасном настроении шёл к базе Альфёдова, где в одной комнате из целого кольца, парящего над искусственной пропастью, за закрытыми дверями и в тайне ото всех планировалось совершить казнь свободы Птицы. Он надеялся, что никого не встретит на пути. Вовсе не хотелось объяснять, куда он идёт в такую рань, ещё и в полном обмундировании. Как назло почти у самого места назначения внезапно появился Жираф. — Ой, привет, — он быстро подбежал к Альцесту, не давая возможности ретироваться и увернуться от разговора. — А куда ты идёшь? Дровосек сдерживает раздражённый вздох. Жираф выглядел скорее как жертва похмелья, а не заинтересованная в его планах персона, поэтому срываться на него не стоило. Жираф проходит мимо, нарочно задевая его плечом и бросая вслед около философскую фразу: — Чем бы ты не занимался, не делай глупостей, — Альцест готов кричать на языке стола зачарований: всезнающий друг, частенько надевающий пятнистые вещи, иногда искренне пугал меткостью попадания в яблочко. Далее дровосек добрался без приключений. Незаметный на первый взгляд вход в обитель снеговика был приоткрыт. Каблуки сапог глухо стучат по бетонному полу. Альцест по памяти преодолевает путь по тёмным коридорам базы, добираясь до приоткрытой железной двери, из-за которой бил слабый оранжевый луч света. Из помещения слышится приглушённый голос, принадлежащий никому иному, как Нео. Его заранее привели сюда, приковали к металлической кушетке. Осуждённый ещё не понял, что должно произойти в ближайшие минуты, и не отказывал себе в удовольствии поглумиться над дровосеками. — Вы меня на органы разобрать собрались? — Нео хохочет, разбавляя почти траурную тишину холодного здания. Отвечать ему никто не спешил. Альцест зашёл в комнату, кивком головы приветствуя. Птица обратил на него внимание, затихнув. К президенту подошёл Альфёдов и сунул ему в руки пузырёк с оранжевым мерцающим напитком. Тот принял его и, откупорив крышку, хлебнул. Молчание с недовольным вздохом прерывает осуждённый: — Что бы вы не собрались делать, давайте быстрее! — на него сразу все косятся. — У меня ещё дела есть. — Какой ты деловой, — внутри медленно закипало раздражение, но Альцест старался сохранять самообладание. Он был уставшим, руки сильно тряслись, и внизу живота скапливалась противная липкая тревога и вина, но не должен был торопиться с осуществлением задуманного. Птица лежал на кушетке с расстеленной клеёнкой. Неясно, какими трудами и под каким предлогом дровосеки смогли стянуть с него одежду, лежал он с оголённым торсом. Его руки пристегнули ремнями к металлическому изголовью сверху, ноги — снизу, а расправленные крылья лежали по бокам, свисая с краёв. Ничем не связанные, они шевелились и трепетали. Выражение лица Нео меняется с надменного на обеспокоенное, брови сводятся к переносице. Из тёмного угла вышел Кактус и отдал Альцесту зачарованный незеритовый топор, переливающийся магическим светом. Президент сжал в руках массивную рукоять, нервно выдохнул. Пора заканчивать. Дровосеки подошли к кушетке, в стороне остался один Альфёдов, прячущий за спиной верёвку. Двое встали по обе стороны от Нео, прижали его крылья к плоской поверхности, отчего тот сразу задёргался: — Н-нет! — мягкие белые перья сминались под грубыми пальцами. — Не смейте их трогать! Какого чёрта вы себе позволяете? — Джаст и Кактус смотрят на него с сожалением, всё также крепко удерживая. Президент возвышается над ним, бегло осматривая его стройное тело и застывший на лице ужас. Нео думает, что не заслужил это. «Пожалуйста, не надо, » — он сдавленно шепчет, отворачивая голову и сжимаясь, насколько это позволяют ремни и хватка мучителей. Альцест наводит топор. Отполированная блестящая поверхность незеритового лезвия едва касается мягкого белого пушка, покрывающего крупную, но лёгкую плечевую кость. Поднимая орудие, которым лишит это прекрасное существо самого дорогого, замахивается. Медлит несколько секунд, а в голове уже воспроизводится ужасная картина: топор преодолевает расстояние, врезаясь в беззащитное сейчас крыло. Слышит фантомный хруст кости, и кушетку заливает тёплая бордовая кровь. Слышит душераздирающий крик Нео, но не способен почувствовать хоть частичку той боли, которую испытывает Птица. С лезвия на пол капает густая багровая жидкость. Вновь кровь и крик, и тело Птицы зажимается ещё сильнее, точно он желает исчезнуть, раствориться в мучительной боли, отсутствии особой тяжести за спиной. Расплываются багровые пятна, с кушетки под собственной тяжестью опадают два омертвевших крыла, перья которых окрасились кровью, которые никогда больше не раскроются, поднимая своего носителя в воздух. Топор с грохотом и звоном падает на пол, видение прерывается, и Альцест немного наклоняется, закрывая лицо руками и с ужасом смотря сквозь пальцы на замершего и затихшего Нео. Он не сможет. Кто он такой, чтобы отобрать у Птицы смысл и символ жизни? Свободу можно ограничить, но насильно изламывать, изменять его сущность, рушить судьбу, насильно приковывая его к земле, он не сможет и другим не позволит. Небеса не простят его за это, обязательно обрушат весь свой гнев за издевательство над их сыном, и сам он не смирится с тем, что сделал. Вокруг него всё также стоят дровосеки, больше не старающиеся скрыть нервозность. Кровь будто застыла в жилах, ни один из них не говорит ни слова, едва дыша, переводя взгляд с друга на Птицу, отделавшегося сегодня сильным испугом, и обратно. — Посадите его в камеру, и дело с концом, — дровосек отворачивается, направляясь к выходу. Слыша удаляющийся стук сапог, Нео приоткрывает один глаз, боязливо осматриваясь. — Всё равно там он не сможет их расправить. Приказ немедленно приводят в исполнение. Камера на самом деле была просторной вширь, но с низким потолком. Нео мог бы расправить крылья, не поднимая их, но не делал этого. Зачем, если он не сможет взмыть в родные и свободные небеса, не сможет ощутить на коже лёгкий ветер? Сейчас он заперт в тюрьме, построенной для него одного, где из живых существ только древний страж, отягощающий его и так непростые дни, и один единственный охранник. Он дышит испарениями от обсидиана, постепенно забывая, что такое свобода и как привольно ему когда-то было. До того, как он прославился своими незаконными деяниями. До президентства Альцеста. До политических игрищ и раздоров с яйцом дракона. Порой, сидя у стены в перерывах между рыбалкой и выпечкой хлеба или бессонными ночами, Нео вспоминал спокойные, но безвозвратно утерянные годы, когда все на землях Майншилда жили по соседству, общались, помогали друг другу и не возникало никакой необходимости в правителе. Это было не более года назад, но казалось, что прошёл не один десяток лет. Всё так быстро менялось, и Нео не был готов к изменениям. Активная борьба ни к чему не привела, и он пообещал себе, что как только выберется на свободу и обзаведётся какими-никакими ресурсами, уйдёт в длинное путешествие. Себя любимого он точно сможет прокормить и уберечь, да и вряд ли его кто-то попытается отговорить. Добровольный отказ от компании Майншилдовцев, которых он не мог даже с натяжкой назвать друзьями, казался намного привлекательней медленного гниения в тюрьме. От одиночества и воспоминаний скудное внутреннее убранство камеры становилось ещё мрачнее и холоднее. Кроватью он пользовался только тогда, когда валился с ног от усталости и забывался беспокойным сном без сновидений. В прочие разы в тревожных снах его мучили образы из прошлого. Чаще всего сон начинался в умиротворённой атмосфере какой-то прогулки по лесу с друзьями или рыбалке с ними же, и всё это было неотличимо от реальности. Нео всякий раз терял бдительность, и в неожиданный момент вещи во сне смешивались в одну неясную тёмную кашу, набор силуэтов из неприятных воспоминаний, не имеющих чёткой хронологии и посыла. Взрыв на выборах. Уничтожение драконьего яйца. Что-то невнятное, потом — погоня за ним, за Нео, и Альцест, поднимающий над ним сияющий в полумраке незеритовый топор. Кто-то хватается за его крылья, и он мечется, стараясь вырваться, пока не просыпается в уже привычном личном аду. Во сне он неосторожно перевернулся с бока на спину, зажимая свои же крылья. Ничего страшного не происходило, никто не пытался вновь отобрать его высшую после самой жизни ценность. Но иногда он находил в углу камеры небольшой мешок еды или ещё каких-то вещей. Значит, кто-то его посещал (без сомнений, это был один из дровосеков) пока он спал и чёрт знает, что тут в это время творилось. Хотя он не бездельничал, работа была настолько унылой и монотонной, что теперь у него было много времени на размышления. Посещали его нечасто (во всяком случае, когда он бодрствовал), и Нео разбавлял тяжёлую тишину монологами с самим собой. Со временем проговаривание мыслей вслух вошло в привычку. Обсидиановые стены знали почти весь его жизненный путь. Порой, замешивая очередную порцию теста, Нео вспоминал анекдот, рассказанный кем-то из ребят, или просто забавный случай, из-за чего тихо хихикал себе под нос. Позже едва сдерживал слёзы, а в голове вертелась, как пластинка, одна и та же мысль: ничего уже не будет как прежде. Птица старался оставаться сильным, на максимально возможном в такой ситуации позитиве, но несколько хрустальных слезинок, тускло блеснувших в свете фонаря, всё же капали в миску. Одиночество отравляло его изнутри, и хотя он не боялся замкнутого пространства, вдобавок к вечной усталости и моральному истощению чувствовал острую потребность в присутствии хоть кого-нибудь. В это же время жизнь Альцеста сливалась в одну серую массу, которая была далеко не такой же одухотворяющей, как свинцовое небо, в вышине которого он не видел Птицу. Все мысли неизменно приводили к Нео, его одинокому времяпровождению в тюрьме, общему прошлому, которое стало всплывать в памяти непозволительно часто, и его чёртовым прекрасным крыльям. Дровосек был далеко не тем, кто держался за постоянность всеми конечностями, не терпящим новшеств и изменений, а потому его беспокоили и отчасти раздражали внезапные приливы ностальгии. Ещё сильнее тревожили слова Нео о помощи. Альцест почти не посещал его, да и не решился бы спросить про это, опасаясь реакции, потому в этом вопросе просветов не было. Полагаясь на всё, что ему известно, он стал строить цепочки умозаключений. С чего всё началось? Модди передал права Нео. Он выдвинул условие, что останется на посту не пару дней, а полный срок, но зачем? Он не был жаден до власти, не планировал улучшать инфраструктуру, зато знал, что на выборах будет кандидат от дровосеков. Знал, кто? Если да, откуда? Возможно, в тех кругах, в которых вертелся Нео, готовился заговор. Или они наоборот ему противодействовали? Почему он полез срывать выборы, почему не остановился после избрания Альцеста? Хотел просто избавиться или гнал из горячей точки? Если второе, значит, Птица неровно дышит… не так, заботится о… херня какая-то. Всё же выходило, что Нео, пытаясь спасти от влияния Правительства то ли общество, то ли самого Альцеста, загнал себя в тюрьму. Нельзя было позволять себе уверяться в теориях, иначе позже последует разочарование. Что же чувствовал сам Альцест? Ответить на это оказалось немного проще. Любая мысль о Нео вызывала трепет сердца, и дровосек волновался о его состоянии, передавал через Джаста какую-то еду и вещи. Возможно, при других обстоятельствах они могли бы подружиться или стать друг другу кем-то больше..? Однако если нет, забыть уже появившиеся связанные с Птицей несмелые планы и робкие желания было бы сложно. Все доводы вели к одному, а время неумолимо шло. Можно было оставить всё как есть, но тогда совесть проглотит Альцеста заживо. Не могли же они держать Нео взаперти целую вечность. В конце концов, их контора отошла от политических дел, но сохранила власть над тюрьмой и некоторыми районами, так что опасность нависала скорее над самим анархистом, а не наоборот: у дровосеков была информация, что в первых числах ноября какой-то отряд планировал штурм тюрьмы. Утечка этих фактов произошла из неизвестного источника, передаваясь от одного жителя к другому, так, что выявить «нулевого пациента» казалось нереальным. Никакой конкретики не было ни в датах, ни в составе или хотя-бы примерном количестве участников отряда, ни в степени их вооружённости и осведомлённости о плане тюрьмы и её защиты. Также было неясно, хотят они освободить Нео или, напротив, навредить ему. Альцест не мог позволить этому случиться, но и пустить все силы дровосеков на охрану здания было невозможно, ибо это могло оказаться просто обманкой, отвлекающим манёвром от чего-то более существенного, да и к концу года навалилось много дел, сроки заказов и проектов горели ярче адского пламени. Поэтому пустились на хитрость: вбросили информацию, что Нео спрятан в другой тюрьме в джунглях. На поиски тут же ринулись Ники и Зак, чем впоследствии выдали всё их общество с потрахами. — Я думаю, надо его оттуда вытаскивать, — сказал однажды Альцест. Это было даже не на собрании, просто на каких-то посиделках в компании дровосеков. — Волнуешься? — Кактус даже не пытается ехидничать, видя состояние друга. Была середина осени, с момента заключения Нео в тюрьму прошло чуть более двух месяцев. Бывший президент кивает. Сам же невредимый и нетронутый Нео оставался в своей камере посреди океана, не ведая, что в его поисках прочёсывается каждый гектар чёртовых джунглей. В его существовании не изменилось буквально ничего, разве что его почти перестали навещать, из-за чего он сильно тосковал. Проводить остаток своих дней в этом месте не было никакого желания, поэтому в душе Птицы зашевелился липкий страх, покинувший его в первые дни пребывания здесь и вернувшийся с новой силой. При всём желании выбраться сам он не сможет, на Ники он больше не рассчитывал, хотя она однажды заявлялась с извинениями. Заквиель — отдельный повод для тоски, если бы он действительно хотел, то уже заруинил всю тюрьму и ближайшую местность до самого бедрока. Видимо, не хотел. В душе теплился слабый огонёк надежды на помощь дровосеков, если они, конечно, хоть сколько-нибудь человечны, и его слова задели Альцеста. А пока заключённый медленно утопает в апатии и одиночестве. Воспоминания вызывали скорее тоскливые слёзы, а не лёгкие приливы позитива. Как раньше больше не будет. Птица в который раз лежит на жёсткой койке, обняв колени, смотря в стену до тех пор, пока не втянется в тревожную дрёму. Будят его слишком громкие шаги и голоса, кричащие его имя. Открыв глаза, Нео кажется, что он либо умер, либо ловит галлюцинации. Над ним нависает встревоженный Альцест, за ним — вся свита дровосеков. Птица жмурится, распрямляя ноги, от нарушения циркуляции крови вследствие неудобной позы разболелся живот. Происходящее кажется ещё более пугающе настоящим, когда его тянут за руки, поднимая на ноги, и ведут к выходу из камеры. Нео покорно идёт, думая, что настолько реалистичные сны его до сих пор не тревожили. Перед ним и позади идут по двое дровосеков, не давая притормозить и осмыслить происходящее. Ноги будто ватные, Нео едва успевает переступать по обсидиановому полу, минуя тёмные коридоры и лестницы. Все системы защиты отключены, так что они без труда спускаются в самый низ тюрьмы. Кактус жмёт на рычаг, открывающий ворота. В лицо ударяет свет и свежий прохладный воздух, Нео с непривычки набирает в лёгкие слишком много и закашливается, сгибаясь пополам. Его тут же подхватывает идущий позади Джаст, не давая упасть. Птица пытается отдышаться, быстро вдыхая и выдыхая. Картина перед глазами смазывается и он впадает в состояние, похожее на транс, возможно, даже теряет сознание на некоторое время. Дровосеки рассаживаются в две лодки, отчаливая от тёмного здания тюрьмы, надеясь, что больше не придётся возвращаться сюда. Вода ударяется, разбиваясь на брызги, об деревянные борта, вёсла разрезают волны, толкая судна к недалёкому берегу. Пахнет солью, свежестью. Погода прохладная, ветреная, когда сознание на мгновение проясняется, Нео кажется, что сон снова играет с ним злую шутку, проецируя былое время, когда он часами мог парить в небе над морем, но о реальности ощущений сообщает чувство тепла и чужих рук, не дающих ему упасть с небес в бездну. Он отрывками слышит чужую речь, что-то о нём самом и расспросы. Джаст до сих пор его держит. — Альцест, — позвал Альфёдов, гребущий одним веслом, — Ты собираешься обсуждать с ним то, что творится между вами и в целом последние события? — Между нами ничего нет, — дровосек косится на Нео, лежащего во второй плывущей рядом лодке вместе с Кактусом и Джастом. — Не думаю, что он захочет с кем-нибудь говорить, — снеговик не отвечает. Вскоре лодки причаливают к низкому берегу. Дровосеки выходят на песок, поднимаются на возвышенность. Дует лёгкий ветер, впереди — поле, небольшая часть близлежащих степей, холмы и вдали виднеется город. — Пасмурно, — Кактус приглушённо хмыкает, потирая слегка промокшую рыжеватую бороду. — Нео бы понравилось. Названный дёргается на руках чёрта, разлепляя глаза. Джаст осторожно опускает его ногами на землю, отступая назад. Нео немного пошатывается, но не падает. Широко открытыми глазами, приоткрыв рот, он всматривается в свинцовые небеса, забыв про всё, что его окружает, и крылья дрожат за его спиной. Тонкие лёгкие кости и грязные, немного слипшиеся между собой перья медленно поднимаются, раскрываясь впервые за долгое время, и Альцест думает, что это — самое прекрасное, что он видел за последние напряжённые месяцы. В влажных глазах Нео отражается призрачный свет, и он плачет, начиная махать затёкшими крыльями, поднимая в воздух облака пыли, но не стремясь оторваться от земли. Он ярко улыбается сквозь слёзы. Он свободен. Начинается лёгкий дождь, Птица всхлипывает, жмурится, подставляя лицо под прохладные капли. Происходящее реально как никогда. Дровосеки молча удаляются к городу, идя параллельно берегу, их работа здесь окончена. Но Альцест остался, недвижимо наблюдая за Нео, который опал на колени, закрывая себя от всего мира большими пушистыми куполами. Внутри переломился стержень, удерживавший сильные эмоции все полгода заключения, и из его груди вместе с хриплым кашлем и слабым воем рвётся комок убитых нервов. Альцест не представляет, что тот сейчас чувствует. Слишком много потрясений за короткий промежуток времени, счастье мешается с обидой, отчаянием и страшной усталостью. Дровосек рад видеть его здесь, а не запертым в тюрьме, и искренне надеется, что Птица сможет оправиться. Он ужасно соскучился по мельтешащим в вышине белым конечностям, его белой худи, по нему всему, почти сливающемуся с облаками. Сейчас его хотелось обнять и утешить, и хотя Альцест знал, что скорее отпугнёт его, сделал несколько шагов ближе. Доспехи зазвенели, и Нео поднимает заплаканное лицо с раскрасневшимися щеками, со страхом неотрывно смотря на дровосека. — Не подходи! — он вскрикивает дрожащим голосом, отползая назад. — Я не наврежу тебе, — дровосек откинул в сторону тяжёлый топор, вонзившийся лезвием в землю. Он подходит почти вплотную и присаживается рядом с Нео на промокшую холодную траву. Птица смотрит с недоверием. Он безоружен, в случае нападения может спастись только бегством. Грудные мышцы ослабли от долгого бездействия, и хотя он сам похудел на скудной тюремной пище, крылья вряд ли смогут поднять его вес. — Не трогай меня, — Птица в защитном жесте выставляет вперёд руки, упираясь ладонями в грудь дровосека, отталкивая, но тот удерживает его, шепча тихое «прости». Он сразу же ослабляет хватку, ибо точно не желает перекрыть бывшему заключённому доступ к кислороду, и Нео в мгновения тишины старается выровнять дыхание. От него пахнет пылью и ядерной смесью хлеба и рыбы, Альцест и не рассчитывал почувствовать аромат полевых цветов, только мысленно отмечает, что ему такой подошёл бы больше. Дровосек, особо не отдавая себе отчёта, что он творит, начинает поглаживать спину Птицы, проходясь по ощутимо выступающим позвонкам и лопаткам. Нео вздрагивает, когда тот переходит на плечи, затем вновь спускается к пространству между крыльев. Альцест не нарочно касается чувствительных точек у основания плечевых костей, поглаживая приятный на ощупь пушок, чем вызывает у Нео новую волну на сей раз до неправильного приятной дрожи. Птица резко отстраняется, сбрасывая с себя руки дровосека. Выражение лица принимает спокойное, немного надменное выражение, которое он не примерял с той самой неудачной «казни», скрывающее проявленную слабость. Оставаться здесь он больше не намерен, особенно рядом с дровосеком, который, кажется, умом тронулся, иначе не стал бы над ним так ворковать, и к которому он испытывает слишком странные и противоречивые чувства. — Куда ты теперь? — Альцест снизу вверх глядит Птице в спину. Ему до нехватки кислорода в лёгких необходимо знать, где потом его искать, куда писать, и даже если тот не станет отвечать на письма, дровосек будет знать, что он есть. Живёт с ним на одной планете, дышит тем же воздухом, пускай находится не в физической близости. Что он снова рассекает купол неба, ведомый волей и ветром. — А не всё ли тебе равно? — Нео холоден. Он неспешно, но решительно уходит, оставляя после себя только воспоминания и выпавшие пёрышки, удаляясь в туманное поле и такое же туманное будущее. Пешком. А крылья неловко складываются за его спиной.