Заметки о доверии

Мгновение спустя после того, как Эдмонд попросил себя извинить и встал из-за стола, Якумо отговорился тем, что собирается принести еще чаю, и спешно вышел из столовой вслед за ним.       Всё утро, проведённое в компании Астера и Эдмонда, приехавшего для обсуждения королевских дел, что-то странное не давало Якумо покоя. Формально Якумо не был приглашён к их беседе; по воле случая он расположился завтракать в столовой первым, а они пришли сюда чуть погодя и тут же начали пререкаться. По-видимому, его присутствие их не смущало – то один, то другой то и дело требовали, чтобы Якумо высказал своё мнение по вопросам, в которые он толком даже не успевал вникать, чтобы склонить ход спора (точнее, переговоров, как не раз повторял Астер) в свою сторону. Якумо куда больше занимало другое – каждый раз, стоило ему кинуть взгляд на Эдмонда, каждый раз, когда его голос распалялся или рука взлетала в раздражённом жесте, Якумо непроизвольно хотелось поморщиться. Копаясь ложкой в тарелочке с малиновым джемом, он никак не мог понять причину собственного волнения, знал только, что с каждым прошедшим получасом оно возрастало.       Поэтому он оказался здесь – незамеченным свидетелем тому, как походка Эдмонда, ещё секунду назад твёрдая и решительная, подкосилась, стоило ему свернуть в безлюдный коридор.       Якумо застыл в нерешительности, наблюдая за тем, как Эдмонд делает осторожный шаг вперёд по направлению к лестнице, затем другой, затем ещё один. Только теперь Якумо заметил, что его рыцарская пелерина нарочно спущена с одного плеча, будто прикрывая невидимую тяжесть, делающую каждый следующий шаг Эдмонда таким мучительным и невыносимо неправильным в своей раненной грации. Пожалуй, Якумо не следовало бы подглядывать, а тем более вмешиваться в личные дела вице-капитана, но, не стерпев, к середине коридора он всё же нагнал его и окликнул вопросом о самочувствии.       Встретившись с ним удивлённым взглядом – частью недовольным, частью настороженным, – Эдмонд поджал губы и так же быстро отвернул лицо к окну, залитому полуденным светом.       – Благодарю за беспокойство, – сказал он, подбирая уверенный темп шага. Он заново выпрямил осанку, которой ещё пять минут назад сумел одурачить Астера и его прислугу, но не Якумо. – Дело того не стоит, всего лишь небольшая травма во время учений.       – Если вас что-то тревожит, сэр Эдмонд, то я уверен, что отец Оливин…       – Якумо…       – Д-Да?       – Я могу просить тебя об одолжении? Спасибо за заботу, но я бы предпочёл, чтобы ты ни с кем больше не делился своими наблюдениями. Ни с отцом Оливином, ни с Астером, ни…       – К-Конечно! – запнувшись, Якумо обратил внимание на то, как сильно побледнело лицо Эдмонда. Вблизи оно выглядело мелистым, с парой капель пота на висках, и именно поэтому Якумо не смог не сказать: – В таком случае позвольте хотя бы вас сопроводить.       – Это лишнее.       – Вы направляетесь в Королевский дворец?       – Да, и как можно скорее.       – У вас назначена встреча?       – Нет, но… – Эдмонд порывисто перевёл дух, будто что-то внутри него неприятно дёрнуло, – придворный врач в больничных покоях заканчивает работу через полчаса, мне нужно успеть…       Выдав больше, чем самому ему хотелось бы, Эдмонд позволил фразе оборваться. Значит, понял Якумо, дело не такое уж пустяковое, раз требует регулярной перевязки.       – Я понял вас, – кивнул Якумо, когда они дошли до лестничного спуска. – Спускайтесь, не торопясь, а я пока что сбегаю вперёд за экипажем. С-Сэр?..       Эдмонд нахмурился, припал одной рукой к широким перилам, но в конце концов сказал:       – Хорошо.       Когда экипаж уже был готов, и Эдмонд показался из главных дверей особняка – само олицетворение бравой бодрости, – Якумо заколебался, внутренне даже укорив себя за чрезмерную навязчивость. Разве, в самом деле, такой опытный рыцарь, как сэр Эдмонд, не смог бы позаботиться о себе? Разве не сумел бы он сам оценить состояние своего здоровья и принять соответствующие меры? Беспокойство зачастую туманило рассудок Якумо, принося мало пользы, но при этом понапрасну тревожа окружающих, и сейчас, думал он, погрузившись в экипаж вместе с Эдмондом, он скорее всего снова позволил этому беспочвенному беспокойству над собой возобладать.       Однако ещё прежде, чем они успели преодолеть половину пути до Королевского дворца, Якумо решительно в этом разубедился. Ухабистый участок дороги, пролегающий ровнёхонько между владениями Астера и землями Короля (ни первый, ни второй не торопились платить за его благоустройство), который был способен вытрясти душу даже и у вполне здорового человека, сказался на состоянии Эдмонда более чем плачевно. Впившись пальцами в резную дверцу экипажа, Эдмонд сохранял молчание и стоическое равнодушие, но в то же время побелевшие от напряжения костяшки и волей-неволей нахмуренные брови выдавали настоящее положение дел. Эдмонд страдал от боли и – что страшило Якумо в той же мере, если не больше, – страдал от того, что боль застигла его при свидетеле.       Вторая половина дороги показалась Якумо бесконечной. Вжавшись в самый дальний от Эдмонда угол экипажа, он упорно всматривался в пейзаж за окном, не замечая ни преющих под солнцем полевых цветов, ни притягательных ароматов приближающегося города, а думая только о том, как бы сгладить своё присутствие в глазах Эдмонда, чтобы не причинить ему ещё больше неудобств. Казалось, каждый раз, когда Якумо украдкой кидал в его сторону взгляд, настроение Эдмонда становилось всё хуже; Якумо чуть ли не физически чувствовал исходящее от него недовольство, которое тот не решался выразить то ли из вежливости, ведь всё-таки Якумо вызвался к нему на подмогу, то ли из-за недостатка сил…       Так или иначе, когда они наконец вкатились ко дворцу, Якумо ожидал, что Эдмонд холодно его отчитает и отошлёт обратно. И на этот счет он снова оказался неправ. Как только они отошли от экипажа достаточно далеко, чтобы кучер их не смог ни увидеть, ни услышать, Эдмонд махнул в нужном направлении и просевшим голосом обратился к Якумо:       – Врач принимает в западном крыле. Если позволишь…       Раньше, чем Якумо успел сообразить, Эдмонд коснулся его руки и перенёс часть своего веса на него. Сердце Якумо сперва забилось под самое горло, затем ухнуло вниз; ему стало страшно. Прикосновение очертило перед его внутренним взором проблеск эссенции, словно золотистый отпечаток солнечного сияния на оборотной стороне век – он невольно заглянул во что-то очень личное, и в то же время – то, что он увидел, выглядело неутешительно.       Добравшись под руководством Эдмонда, и всё же не без труда, к дверям больничных покоев, Якумо приготовился вздохнуть с облегчением. Сделать этого не удалось – рыцарь, охранявший их, сообщил Эдмонду, что врач уже покинул свой кабинет и не вернётся до завтрашнего утра, как жаль, ведь они буквально слегка разминулись, но если сэру Эдмонду угодно…       Сэр Эдмонд перебил подчинённого со свойственной ему властностью, которая была настолько крепка в его в натуре, что не притупилась даже под весом боли и усталости. Как удивился бы этот маленький рыцарь, подумал Якумо, если бы увидел, с какой натугой его начальник делал последние шаги буквально секунду назад, перед тем как отпустить руку Якумо, расправить плечи и совершить свой последний победный рывок к дверям врача. Теперь Эдмонд с той же напускной суровостью разворачивался, чтобы уйти в противоположном направлении. Якумо стремительно терял дар речи. Пусть врача и не оказалось на месте, медсестринский пост оставался всего-то в паре десятков шагов.       – Сэр Эдмонд…       – Знаю, – прошипел Эдмонд сквозь зубы скорее отчаянно, чем раздражённо. – Я мог бы обратиться к одному из помощников врача, но не хочу, чтобы о моём ранении тотчас узнал весь дворец, а через полчаса и весь город… Главный врач, сказать по правде, тот ещё старый маразматик, и его ассистенты справились бы с перевязкой куда лучше, но по части болтовни я никому из них не доверяю.       – Как вы можете доверять кому-то, кого сами считаете маразматиком?       – Возможно, именно из-за этого и могу. Возможно, он не разносит слухи направо и налево именно потому, что сразу о них забывает.       По лицу Эдмонда пробежала тень вымученной улыбки.       – Ты можешь отправляться домой, Якумо. Дальше я справлюсь сам, мои комнаты находятся неподалёку.       – Значит, мне не составит труда проводить вас до них. Сэр Эдмонд… – Якумо кинул взгляд назад к холлу, ведущему в больничные покои, из которых они уже успели выйти. Идея пришла к нему инстинктивно, не раздумывая, он спросил: – Вы не могли бы подождать меня прямо здесь пару минут? Комнаты Эдмонда представляли из себя нечто достаточно скромное, почти аскетичное, учитывая его нынешнее высокое положение и не менее высокий род, вероятно потому, что вице-капитан проводил в них не так уж и много времени в последние месяцы; Якумо глянул на их убранство бегло, невнимательно – мысли его были заняты другим.       Пока Якумо раскатывал в ладонях флакон с лечебной мазью, Эдмонд, устроившись на краю кровати, аккуратно избавлялся от верхней одежды. Сбросив пелерину, он приподнял руки, чтобы расстегнуть пуговицы формы, позволяя таким образом Якумо наконец увидеть то, что скрывалось под ней – тёмное пятно почерневшей крови, просочившейся сквозь белоснежную ткань на правом боку. Покончив с этим этапом, но не торопясь приняться за развязывание перехватывающих его торс поперёк бинтов, Эдмонд вопросительно посмотрел на Якумо:       – Что ты делаешь?       – Я… разогреваю мазь.       – С какой целью?       – Ну, как бы это сказать… – Якумо и сам в точности не знал, ведь почти все знания о целительстве, которыми он владел, он почерпнул у отца Оливина, большую часть – тайком. Действиям отца Оливина было сложно не доверять, и хоть некоторые нюансы Якумо старательно у него выспрашивал, всё-таки чаще он повторял за ним, сильно не задумываясь. Попавшись с поличным под настойчивым взглядом Эдмонда, переминаясь перед ним с ноги на ногу, Якумо пришлось подбирать слова на ходу: – Полагаю, что связующие компоненты снадобья имеют свойство распадаться на разные составляющие… Видите ли, средства такого типа изготавливают из натуральных ингредиентов, которые при определённой температуре оседают, и масел, которые сами по себе не содержат лечебных компонентов… Чтобы добиться наиболее эффективного действия, нужно разогреть мазь до температуры тела и дать составляющим как следует смешаться… К тому же… – добавил Якумо чуть тише, сам не зная зачем: – К тому же наносить холодную мазь куда менее приятно, чем тёплую.       – Если бы ты был знаком с её действием, то не стал бы так рассуждать. Мне уже не раз приходилось ей пользоваться и, поверь, она настолько жгучая, что пара градусов температуры в ту или иную сторону роли не сыграет.       – Мне казалось, что у этого снадобья успокаивающий эффект…       – Поначалу, но как только оно как следует впитается в рану, горит огнём.       – Но ведь сначала… вы всё равно почувствуете холод?       – Вопрос всего-то пары секунд.       – Так почему же не сделать эти несколько секунд менее несчастливыми?..       Эдмонд непределённо хмыкнул, Якумо – будто опомнившись, оставил флакон на кровати и бросился к умывальнику за чистым полотенцем. И зачем ему непременно понадобилось перечить? Эдмонд с великой неохотой согласился принять его помощь, пытался отделаться от него у самых дверей в свою спальню, но в конце концов разрешил Якумо остаться; а теперь, добившись возможности оказать добрую услугу, Якумо почему-то решил растрачиваться на ненужные разговоры. Ещё в экипаже Якумо исполнился уверенности, что доставляет Эдмонду душевный дискомфорт сверх дискомфорта телесного, но, он понимал, причиной тому была боль. Якумо видел и прежде, в какого высокомерного наглеца превращался Эдмонд временами, но каждый раз – в момент, когда его что-то уязвляло, и когда, не сумев преодолеть трудность в какой-то одной плоскости, он пытался возместить чувство собственного достоинства в другой, словесной.       Возвращаясь к Эдмонду со смоченным водой полотенцем, Якумо пообещал себе больше не болтать. Как-никак, именно на это Эдмонд совсем недавно жаловался.       Будучи потомком аристократов и рыцарем, Эдмонд был привычен к тому, чтобы ему прислуживали, хоть порой и пытался это обстоятельство скрывать, но оно было очевидно хотя бы по тому, с каким величественным умиротворением он успел расположиться на подушках к возвращению Якумо. С прикрытыми глазами, полураздетый до пояса, он лежал в ожидании, когда им займутся. Кляйн знает, успел ли Эдмонд сам открыть окно или оно уже было открыто прежде, но Якумо заметил этот факт только сейчас – в прохладном свету и потоках сладковатого бриза, пахнущего плодоносящими деревьями, которыми были усажены королевские сады, тело Эдмонда казалось мраморной статуей – украшением этого сада, по случайности забредшим в чью-то комнату. В руках у него, будто какой-то хитро задуманный скульптором символ, лежали ножницы; когда Якумо осторожно присел на край кровати рядом, Эдмонд, неторопливо приоткрыв веки, подал их ему.       – С вашего позволения…       Подцепив край перевязки, Якумо надрезал её, затем смочил бинты одним краешком полотенца, чтобы не надорвать рану вместе со слоем спёкшейся крови. Открывшийся ему порез был не столько глубоким, сколько длинным и чистым – меткой остро заточенного лезвия, – рассекающим бок от средних рёбер почти до паха одной грациозной, едва ли не изящной линией… В голове у Якумо забрезжили странные мысли: мясничья лавка и блеск любимого кухонного ножа, который содержался в прекрасном состоянии на кухне у Астера, голая плоть, податливо раскрывающаяся навстречу этому ножу от легчайшего прикосновения, дуновение тяжёлого воздуха, свинцовый аромат, и тут же – вязкая тягучесть слюны под языком, дрогнувшие крылья носа, шорох в высоких травах, юркий длинноногий зверь…       Как следует промокнув кровь чистой стороной полотенца, Якумо сглотнул и озвучил очевидное, чтобы развеять тишину, показавшуюся ему в этот момент слишком громкой:       – Рану не стали зашивать.       – Она не настолько глубока, – ответил Эдмонд. – Мы с врачом сошлись на том, что в скором времени она затянется сама по себе.       – При должном покое и отдыхе… – Якумо вновь прикусил язык. – П-Простите.       Пришёл черёд обеззараживающей настойки. От одного её запаха у Якумо засвербило в носу – что, впрочем, здорово помогло рассеять дурманящий, напоенный эссенцией запах крови, – а вот Эдмонд стерпел притирку с достоинством, лишь мышцы его живота непроизвольно дрогнули при первом прикосновении. Якумо оглянулся в поисках лечебной мази, оставленной где-то на покрывале, но тут Эдмонд потянул руку и достал флакон у себя из-за пазухи.       – Разогреть до температуры тела и как следует смешать… Всё верно? – спросил он у Якумо, едва заметно улыбнувшись.       Непроизвольно, поборов удивление, Якумо улыбнулся в ответ:       – Да…       – Доверю это тебе, – флакон, хранящий тепло чужого тела, оказался у Якумо в ладони.       – Сэр Эдмонд, если х-хотите… Я мог бы попробовать… – не поднимая глаз от раны, на которой из-за движений Эдмонда снова выступило немного блестящей крови, Якумо почувствовал себя ослабшим, словно загипнотизированным; поддавшись мгновенному наваждению, он сказал: – Я совсем неопытен в целебной магии, но я мог бы попробовать применить эссенцию, чтобы… поспособствовать восстановлению… и…       Якумо не нужно было даже рассматривать выражение на лице Эдмонда, чтобы почувствовать промелькнувшую в нём подозрительную настороженность. Эдмонд поджал губы. Глянув на свой бок, на флакон в руках у Якумо, и наконец на него самого, он сказал:       – И каким же… способом ты собираешься это делать?       – О, ничего такого, что могло бы причинить вам неудобства… В конце концов, целый день на ногах и поездка в экипаже и так достаточно растревожили вашу рану. С физической точки зрения этот метод не несёт риска, хотя возможно вы найдёте его неприятным по другим причинам…       – Говори прямо, Якумо.       – Я направлю чуточку своей эссенции в рану, когда стану наносить мазь.       – И, – Эдмонд наклонил голову, буравя Якумо ледянистым взглядом, будто силясь разглядеть подвох, – я найду это неприятным?       – В-Возможно…       – В обмен на то, что порез заживёт быстрее?       – Вероятно…       – Ладно.       – Л-Ладно?..       – Я уже сказал, что доверю это тебе, – Эдмонд откинул голову на подушку и смиренно опустил руки по бокам. – Не в моих правилах брать свои слова обратно. Последний солнечный луч в одиночку боролся с сумерками и проигрывал под трагичный аккомпанемент садовых свечков, когда Якумо открыл глаза – так резко, что снившийся ему мгновение назад сон пропал без следа. Он задремал, сидя прямо на стуле. Он присел сюда сразу после того, как с обработкой раны было покончено, вспомнил он. Они решили дать ей немного подышать, прежде чем накладывать новую перевязку.       Говоря по правде, Якумо просто требовалось немного времени на передышку; подобная манипуляция эссенцией была для него внове, не из-за её недостатка, скорее напротив – эссенции ему было не занимать, он уже неплохо умел как и выпускать её на волю, так и сдерживать, но вот филигранно сцеживать по капле… С тем же успехом он мог бы направлять мощь целого водопада сквозь игольное ушко. Процедура, которая должна была занять пару секунд, растянулась на непереносимо долгие минуты, счёт которым он очень быстро потерял. К счастью, Эдмонд не высказывал возражений или претензий, этого Якумо бы решительно не выдержал. Он вообще ничего не говорил до тех пор, пока Якумо не закончил, не отнял руки от его тела и не посмотрел ему прямо в лицо. Эдмонд, казалось, не дышал. Якумо захотелось провалиться на месте, он был готов сию же минуту сбежать: в глазах Эдмонда ему померещилось нечто слишком знакомое – удивление, граничащее с отвращением; замешательство, граничащее со страхом… Но миг спустя Эдмонд заговорил, и первые его слова содержали благодарность. Поток облегчения смыл весь их последующий разговор из памяти, но он был лёгок и недолог, оба они были слишком сильно вымотаны.       Теперь же Эдмонд лежал, забывшись глубоким и, Якумо надеялся, целебным сном. Поднявшись со своего места, Якумо наскоро прибрался, а затем в последний раз подошёл к кровати и аккуратно потянул за покрывало. Рана выглядела куда лучше, хотя возможно причиной тому была неясность меркнущих теней. Якумо не стал долго её рассматривать, а поскорее накинул поверх Эдмонда покрывало, чем вызвал у того каскад неразборчивого шёпота – что-то про “формацию” и “рассвет”...       Эдмонд, не просыпаясь, поудобнее укутался в новонайденное тепло и перекатился на больной бок. На секунду, прежде чем уйти, Якумо застыл в ожидании, но больше ничего не расслышал – лишь шелест мерного дыхания.