акварельные соцветия

             они встретились зимой, но в их душах уже расцветала весна. ясная, пушистыми облаками увенчанная, лишь холодная пока еще, не распустившаяся.              и их сердца цветочными бутонами были. пионы хои только начинали набухать, даже цветом пока не налились, укрытые от холода, спрятанные за объемными яркими кофтами. она никому не позволяла коснуться своей души, в сердце лишь соя и пробралась, еще до рождения поселилась там. и постепенно отдалялась, расцветая маленькими голубыми фиалками.              словно не боялась совсем ничего. шагнула в собственную весну, ухватившись за чью-то тонкую ладонь, и теперь днями напролет в библиотеке пропадала и дарила кому-то, о ком упорно молчала, свои редкие улыбки.              нахоя же улыбалась всем, но продолжала блуждать февральскими лесами, намеренно уходя вглубь, где ее ни за что не настигли бы лучи весеннего солнца.              но никто ее не предупреждал, что в том лесу полным-полно других напуганных сердец, что прятали от всех свои бутоны. или купали их, почти распустившиеся, в ледяных водах горных ручьев.              холод способен подарить бессмертие, запечатленное в едином положении лепестков.              ран никогда не хотела любить никого, кроме сестры. и с каждым днем ее орхидеи обрастали новым слоем льда. не пуская никого внутрь. не выпуская риндо из адамантовой клетки, в какую ран ее с рождения заключила.              ран совершенно не хотела подставлять свою бледную кожу весеннему солнцу. загар ей не к лицу. тепло ей чуждо. она сидела одна, в тонком платье, и лелеяла свою искаженную временем любовь.       как такую не согреть? накрыть тонкие плечи кислотной толстовкой и неосознанно тронуть многолетний лед огнем непослушных волос, колкими насмешками и звонким смехом пустить трещины по выстроенному куполу. в шутку толкнуть на ответные насмешки, улыбнуться натянуто шире, бледное запястье поймать, пресекая удар…              они подрались во дворе старшей школы уже на первой же неделе обучения. у ран выпуск в этом году, экзамены, поступление. у хои все заботы только впереди и немного порванная новенькая школьная форма.              и в ярко освещенных коридорах они встречаются слишком часто. ран намеренно каждый раз толкает младшую плечом.              бесит!              желтый лак, алый блеск, пластиковый стук дешевых браслетов, во все стороны торчащие кудрявые волосы, что настоящим огнем обжигали.              бесит, что искусственное солнце по имени нахоя кавата пускает все больше трещин на ледяном шаре.              бесит!              лиловый взгляд свысока, стук тонких каблуков о паркет, изящная походка, идеально гладкие, но отвратительно окрашенные волосы.              бесит, что столь холодная красота ран хайтани способна привлечь солнечные лучи и пригреть пионы в груди.              и они наливались цветом, все ярче становились. как и улыбка, стоило им вновь в коридоре пересечься.              весна вырывалась с их душ и стремительно пробиралась в реальную жизнь. окутывала теплом и легкой дрожью, что прохладным ветерком касалась отцветающей сакуры.              и прикосновения постепенно смягчились. кончики пальцев скользили по тонкой ткани форменной блузы и могли порой задеть обнаженное бедро, пока взаимный обмен колкостями становился более долгим и тихим. ведь зачем кому-то еще слышать о лепестках все той же сакуры, что запутались в нерасчесанных рыжих волосах, и о пересушенной утюжком соломе, которую состричь проще, нежели вернуть ей живой блеск.              и когда жарким июнем они начинают встречаться даже за границей школы, лоб в лоб — или точнее носом в грудь — сталкиваясь в каких-то подворотнях или шумных торговых центрах, разговоры за кислым лимонадом постепенно теряют всю неловкость, острые углы сглаживаюся похожим музыкальным вкусом, внезапные прогулки затягиваются до поздних вечеров. прикосновения задерживаются на оголенных участках кожи, а в едва приоткрытых глазах виднеется тот самый живой блеск, от которого обе убегали.              и босиком добегая до дома, полностью под проливным дождем промокнув, хоя смотрит на свое раскрасневшееся отражение, не замечает за спиной ни встревоженную сою, ни мелькнувшую рядом с ней черную макушку. сердце из груди выскакивает и распустившимся под теплыми лучами пионом падает прямо в руки. глубокое бордо выдержанного вина.              и пьянит не хуже дорогого виски. кружит голову и совершенно обо всем заставляет забыть — ран понимает это, лишь когда, укрывшись от дождя в каком-то круглосуточном кафе, смотрит на оттаявшие и уже даже потеплевшие лепестки собственной орхидеи. у нее губы того же винного цвета.              и помада совершенно не должна была оставлять столь яркие следы на покрытой веснушками бархатной коже.              хоя сладкая, пусть сладкое и не любит. пухлые губы, румяные щеки и волосы совершенно не жесткие, как всегда казалось. воздушные, как та сахарная вата, какую они обе своим младшеньким на летних фестивалях покупали.              и это было первое лето, когда они не с сестрами на празднование пошли. и впервые в жизни они пропустили фейерверк, целуясь в тени фестивальных палаток. целуясь всю недолгую дорогу до дома хайтани.              винная помада в тот день покрывала губы обеих девушек. и вельветовыми соцветиями украшала их кожу после долгой летней ночи, переполненной прикосновениями и долгими стонами, что от стен отбивались и цветочной дрожью под кожу пробирались, снова и снова распускаясь акварельными вспышками наслаждения, подбрасывая влажные тела на кровати и лишь крепче сплетая их воедино.              чтобы наутро в их окна постучались пожелтевшие листья, приносящие теплое спокойствие в души.              сохранить распустившиеся цветы удастся, спрятав их меж пожелтевших от времени страниц.              лишь на время экзаменов.              у них по-прежнему оставались короткие встречи в школьных коридорах. у них были редкие прогулки и теплые шарфы, спасающие от пронзительных порывов октябрьского ветра. у них горячий кофе и горячая ванна на двоих, в которой они до последнего сидеть будут, а потом устало ползти в спальню, просто обернувшись одним полотенцем. и когда они по пути встретили перепуганную рин, которая быстро затолкала в свою спальню что-то ярко-розовое и спиной подперла дверь, определенно готовая к бою, ран даже бровью не повела. пожелала сестре спокойной ночи и зарылась носом в пахнущие грейпфрутом рыжие волосы.              они об этом не говорят.              и вообще не говорят ни о чем, когда подолгу в библиотеке сидят, непременно за руки держась, пока ран усердно учится, а хоя просто в окно смотрит, то на стол голову положив, то вообще на колени старшей. скучно в такие вечера, но всяко лучше, нежели в пустом доме сидеть. в тишине библиотеки можно теребить тугие косы, нанизывать на длинные бледные пальцы свои колечки, недовольно надувать щеки, когда некоторые из них спадают, или стараться рассмотреть, для кого же соя таскает стопки каких-то заумных книг из секции экономики и вышмата.              они не говорят порой целыми днями, словно выговорились под палящими лучами солнца, а теперь им оставалось лишь касаться и смотреть, согревая друг друга в крепких объятиях, пока за окном третьи сутки лил дождь, а какао остыло, устав ждать, когда же закончатся их ленивые поцелуи.              и все чаще хотелось шутить, что никогда.              по утрам, когда совершенно не хотелось выползать из-под одеяла, но после третьего будильника все же приходилось спускать босые ступни на холодный пол и ворчать, что стоит наконец-то купить ковер. желательно тот пушистый желтый, который хоя видела в витрине какого-то гипермаркета, возвращаясь домой после вечерней смены в ресторане.              еще более мерзлячая ран могла лишь коротко согласиться с ней и за приготовлением завтрака выбрать свободный для обеих вечер, чтобы и в магазин зайти, и по зимнему парку прогуляться.              они свои аккуратно засушенные цветы под ледяным куполом хранят, желая их вечными сделать.              греют горячим дыханием замерзшие ладони и все так же делят одну винную помаду.              пачкают стойким пигментом щеки и плечи, не желая уступать, когда хоя вновь вернулась из салона с выпрямленными волосами. ран скучает по тому необузданному пламени.       скучает по их весне. и обвивает холодным шелком, словно браслетами, любимые запястья со следами бордовых орхидей. спускается ниже, ласкает кожу лепестками невесомых прикосновений, оставляет новые соцветия на пышных бедрах.              и спустя неделю задыхается сама, выгибаясь навстречу обжигающему языку, наслаждаясь каждой колкостью в свой адрес. и особенно в адрес коротких лиловых волос.              ран скучала по их весне.              хоя без особых раздумий подарила ей пьяное лето.              напомнила, что теперь, когда их цветочные сердца имеют вечность, они могут менять времена года хоть по несколько раз в день вне зависимости от погоды за окном.              и неуклюжая, алеющая щеками весна вернется к ним уже следующим вечером, когда послышится злобный шепот «какого черта ты привела меня в настолько дорогой ресторан?»              и всю следующую неделю их будет преследовать уютная осенняя тишина на желтом ковре в окружении старых фотоальбомов, а следом вновь придет лето на горячих источниках.              и так спиралями по кругу, пока цветы расплывались акварелью на их связанных телах.