***
В обед Хоуп берёт их с собой в город. Лайелл работает весь день, и Хоуп подлизывается к нему настолько, что уговаривает высадить их в центре города по дороге, пообещав, что обратно они доберутся на автобусе, так что он соглашается. Они едут по живописным дорогам мимо деревьев, и коттеджей, и пар с детьми, которые едва доросли до того, чтобы ходить самостоятельно, размахивая руками в ярко-синих перчатках и красных шапках с помпонами, и Сириус молчит всю дорогу. Он пялится в окно, и, кажется, почти что следит за людьми. Кажется, он с таким восторгом охватывает взглядом маленькую деревеньку, парк, мимо которого они проезжают, в котором Римус и Доркас проводили много времени в детстве, точно так же, как ребёнок, которому не может быть больше десяти, спускается с горки так агрессивно, что оказывается в слякоти, визжа и смеясь. Они проезжают мимо футбольного поля рядом с начальной школой Римуса, на котором находятся примерно пять с половиной снеговиков (один из раненных солдат потерял голову, бедняга), и Сириус видит примерно шесть собак и ахает при виде каждой из них, прижимая руку в кожаной перчатке к стеклу, пока Хоуп болтает о том о сём под низкий голос Майкла Болла, ведущего ББС Радио 2. Лайелл высаживает их за несколько улиц от того места, куда хочет Хоуп, поэтому они идут туда пешком. На самом деле, на дорогах не гололёд, скорее слякоть; снег перестал идти, но он никуда не ушёл, оставляя улицы покрытыми слоем царственного белого блеска, а пальцы Римуса — покалывающими от холода, и они идут медленно ради общей выгоды — для Хоуп, в её возрасте, для Римуса, с его тростью, и для Сириуса, на котором абсолютно точно не подходящая обувь. Они идут, взявшись за руки, Сириус посередине, а Люпины по обе стороны от него. Они с Хоуп ведут лёгкий разговор, а Римус слушает, шмыгая носом от холода и щурясь, когда ветер задевает его. Сириус крепко сжимает его предплечье, и Римус так же крепко держится за него. Местами снег довольно опасен. Как только они добираются до главной суеты толпы, становится лучше, потому что земля посыпана солью и по ней уже успели пройтись, так что теперь это не более чем белый ковёр. Ботинки Римуса хрустят по заснеженному полу, и он натягивает шапку на замёрзшие уши, в то время как Хоуп ведёт Сириуса на своего рода экскурсию по главному центру, площади и её брусчатке, кофейням и культуре. Там есть статуя собаки, при виде которой у Сириуса отвисает челюсть, и уличный музыкант с двенадцати струнной гитарой, к которому он подбегает и даёт пятерку. Он возвращается, чтобы идти рядом с Римусом, а Хоуп идёт сбоку от них по пустому центру дорожки, вдоль которой выстроились коричневые и белые здания с магазинами, встроенными в нижнюю часть, и квартирам наверху по обе стороны от них; иногда можно разглядеть рождественскую ёлку или венок под соломенными крышами, дымящимися трубами, белой, серой и коричневой кирпичной кладкой. Сириус приближается, чтобы идти рядом с ним, и их руки соприкасаются. Римус делает резкий вдох и поворачивается, чтобы посмотреть на него. Сириус смотрит на него в ответ, слегка приоткрыв рот. Римус не может точно сказать, если он сделал это намеренно или же это было случайно, но он точно может сказать, о чём они оба теперь думают. Делай то, что от тебя ожидают. Справа от них по улице идёт пара, в одной руке каждый из них держит по набитому до краёв пакету Примарк, а другой они крепко сцеплены со своим партнёром в маленьком тёплом пространстве между их телами, которые покрыты кучей слоёв. Их перчатки красные и тёмно-синие; его чёрные, а Сириуса кожаные. Они проходят мимо пары, и Римус берёт его руку в свою. Он старается, чтобы это выглядело настолько беззаботным, насколько возможно, потому что Хоуп разворачивается, и два человека, которые встречаются, должны выглядеть беззаботно, когда занимаются тем, что делают встречающиеся люди. Они продолжают идти, и шея Сириуса поворачивается вперёд так быстро, что Римус уверен — он должно быть, хрустнул ею. Он засовывает пальцы в промежутки между пальцами Сириуса, и они сжимают свои руки вместе. Рука Римуса больше его руки. Такое чувство, будто он поглощает его. Он также немного меньше ростом, так что его плечо наклоняется под неудобным углом, но всё не так уж плохо. На самом деле, его рука подходит руке Римуса довольно хорошо. И она тёплая вокруг его пальцев, обтянутых тонкой чёрной тканью. Хоуп слегка поворачивается от того места, куда она их вела, и приближается, чтобы идти рядом с Сириусом. Это мило, и она улыбается, и Римус может точно сказать, что её улыбка становится шире, когда она замечает, что они держатся за руки. Они легонько и равномерно покачивают ими, пока Сириус оглядывается вокруг и восхищается великолепной архитектурой, скамейками, полустенками и маленьким памятником, к которому они приближаются, — каменным шпилем с крестом на вершине. Всё это довольно живописно. Они держатся за руки и всё вокруг живописно. Солнце даже мерцает, едва заметно, но оно там, за тяжёлыми наполненными снегом облаками, и задержавшийся снег блестит, как плащ, на крышах, водосточных желобах и краях дорожных указателей, которых никто не касался и на которые никто не наступал, и они держатся за руки до того момента, пока Хоуп не приведёт их в своё любимое веганское кафе. Они держатся за руки до того момента, пока не перестанут. И это живописно. Они идут по магазинам. Хоуп отвозит их в Примарк, где покупает парку, о которой мечтала целую вечность, а Сириус неторопливо отправляется в отдел товаров для дома и возвращается с четырьмя свечами и парой суккулентов. Они заходят и выходят из магазинов, включая маленькую ювелирную лавку для Хоуп, чтобы починить её браслет, и независимый книжный магазин, в котором Римус берёт «Анну Каренину» и «Смерть Ивана Ильича» в наборе за 2 фунта, что, по его мнению, является кражей, честно говоря. Сириус просит зайти в маленький магазин декоративно-прикладного искусства и разных новшеств с радужной витриной, который они замечают, и он находит там 3Д историческую книгу про викингов, которую он покупает, твёрдо решив подарить её Гарри на Рождество и заставить его полюбить историю, вместо «скучной, ужасной химии, как его глупый папа» (в комплекте с дрожью, полной отвращения, которая заставляет Римуса засмеяться, чёрт бы его побрал). Они снова держатся за руки, когда идут по городу к автобусной остановке. Это десятиминутная прогулка, прошедшая, по большей мере, в тишине. Римус не возражает против тишины. Хоуп звонит Кэрролл по поводу бог-знает-чего (какой-то отмены планов, из-за которой Хоуп задыхается и начинает нести всякую чушь о неназванной ею женщине), и они добираются до небольшой остановки и садятся, и им требуется, может быть, около секунды, чтобы отпустить руки друг друга, когда им больше не требуется держать их. Римус идёт по подъездной дорожке, прислушиваясь к позвякиванию ключей, которые Хоуп готовит, чтобы открыть входную дверь, когда кто-то зовёт его по имени. — О, мой бог. — бормочет он, поворачиваясь к Сириусу, который хмурится, а затем разворачиваясь. — Римус Люпин, ты, негодяй! Доркас Медоуз мчится к нему, бусины в её косичках Фулани звенят, ударяясь друг о друга, пальто развевается за спиной, а помпон на её толстой красной шапке подпрыгивает взад-вперёд. Позади неё стоит великолепная блондинка в толстом тёмно-синем шарфе, со снегом в волосах, но она привлекает внимание Римуса лишь на пару секунд, прежде чем его снова весело захватывает Доркас, которая проходит половину дороги, ведущей к их маленькому переулку, а затем поскальзывается и ужасно сильно падает на задницу. У Римуса отвисает челюсть, и он направляется к ней, а Сириус у него на хвосте. Блондинка уже добралась к ней к тому времени, как он это делает, и помогает ей подняться; Доркас не выглядит обиженной. Если Римус знает что-нибудь о ней, так это то, что её эго должно быть просто задето, но она улыбается. Блондинка тоже смеётся, смеётся над ней, и Доркас показывает ей язык, когда Римус оказывается на расстоянии вытянутой руки, а затем она крепко прижимается к нему в объятии, вставая на цыпочки, чтобы соответствовать его росту, и покачивает его взад-вперёд. — Привет. — шепчет она ему в шею, хватаясь руками за его лопатки с того места, где они перекинуты через его плечи. Её лицо замёрзшее, и она прижимается щекой к его шее, заставляя Римуса корчиться и смеяться, а затем она смеётся, и он сжимает её за талию, на которой держит руки, а затем поднимает её и крутится на каблуках. Она снова смеётся, и он так счастлив. — Когда ты вернулась?! — спрашивает он, полностью восторженный ею, своей лучшей подругой, и она смеётся, её дыхание туманное и осязаемое в холоде. Он осознаёт, что не видел её почти год. Целый год. — Час или около того назад. — говорит она, слегка запыхавшись. На ней нет перчаток, и она обхватывает руками его лицо — она прекрасно знает, что именно, она, чёрт возьми, делает — и, когда Римус визжит и извивается, она откидывает голову назад и хихикает так, как она это делала, когда они были подростками, смехом, который сигнализировал их родителям, что они все ещё на ногах, когда определённо должны спать, и Римус так счастлив. — Убери свои ледяные руки подальше… — стонет он, и она шевелит пальцами прямо перед его лицом — он шлёпает их прочь. Она смеётся. Он смеётся. Римус вспоминает, что помимо них двоих в этом мире есть ещё люди, и его взгляд падает на блондинку. Она улыбается, смотря на эту сцену, её руки в карманах, а светлые волны волос приглажены чёрной шапкой, закрывающей уши. У неё красный нос и она шмыгает им. У неё тёмные тёплые карие глаза. Римус замечает, что на её тёмно-синем шарфе вышиты маленькие жёлтые звёздочки. Она смотрит на Доркас так, словно та сама — настоящая звезда. — Я думал ты вернёшься завтра? — спрашивает Римус, и она ухмыляется. — Смена планов. Изначально, это должно было быть завтра, потому что вот эта — она показывает пальцем на блондинку. — не могла отпроситься с работы, но в последнюю минуту ей дали выходной на праздники, потому что начался снегопад, так что мы решили приехать и удивить всех. — У вас вышло. — говорит Римус, улыбаясь. Он поворачивается к ней. — Помнишь, я рассказывала тебе про ту девушку, которую я встретила в самолёте с Кардиффа в Испанию в июне? — спрашивает Доркас, и лампочка загорается над головой Римуса. — А! — говорит он, её имя ускользает от него. — Это… — Римус, это Марлин. — говорит она, поворачиваясь к Марлин и указывая на неё. — Моя девушка. А затем она что-то жестикулирует ей руками, и Марлин кивает и широко улыбается. Она поворачивается и протягивает Римусу руку, которую он пожимает, улыбаясь. У неё потрясающая улыбка, и Римус вспоминает, пожалуй, самую уместную часть истории, которую Доркас рассказала ему в июне, — то, что она глухая. Доркас улыбается, а затем её взгляд останавливается на том, что, как знает Римус, является Сириусом, стоящим немного позади него. Римус поворачивается, и Сириус наблюдает за ними. Он не выглядит нервным, просто так, будто ему немного неловко. Римус моргает, а затем протягивает руку, и Сириус моргает, а затем берёт её, шагая вперёд, и он не может определить, если они выглядят болезненно неловко из-за того, что Римус знает, что они притворяются, или они просто выглядят болезненно неловко. Если они и выглядят так, Марлин и Доркас не показывают этого на своих лицах. — Это Сириус. — произносит Римус, сжимая его руку. — Мой парень. Рот Доркас слегка приоткрывается в шоке, но она быстро приходит в себя; она протягивает Сириусу руку, чтобы он взял её, что он и делает, пожимая её с улыбкой. — Очень приятно познакомиться с тобой. — говорит он, и она улыбается. — Мне тоже. — отвечает она, а затем поворачивается к Марлин, которая поворачивается к ней. Она проводит двумя пальцами от лба до подбородка и Доркас сводит мизинцы вместе, а затем Сириус вмешивается. — Могу я… она знает БЖЯ? — спрашивает он Доркас, и она кивает. Марлин моргает. А затем Сириус поворачивается к ней и начинает быстро жестикулировать, и у неё отвисает челюсть. Она делает паузу, а затем ухмыляется и жестикулирует что-то в ответ. Она делает это очень быстро, и выражения её лица яркие, как и у Сириуса, а Римус даже не знал, что он знает жестовый язык. Доркас наблюдает за их разговором с неверящей улыбкой на лице. Марлин что-то жестикулирует, и Сириус кивает, ухмыляясь, а затем жестикулирует что-то в ответ, и она смеётся. Римус вздрагивает. — Хорошо, давайте продолжим это внутри. — говорит Доркас, кладя руку на плечо Марлен, а затем жестикулирует то, что, как предполагает Римус, является той же фразой, но на БЖЯ. — Я отмораживаю себе яйца. — (и, знаете что, Римус тоже.) — Они уже сосульки. — стонет Римус, а Доркас смеётся и утягивает его, взяв за руки, в тепло коттеджа Люпинов.***
Римус начинает думать, что Сириус просто очаровывает абсолютно всех, кого встречает. Маленький коттедж Люпинов переполнен на ночь, и он очаровал каждого из них. Он успевает подружиться с Доркас как по щелчку пальцев, хотя Римус предполагал, что этого следовало ожидать: они разделяют одну и ту же яркую, электрическую энергию, текущую по их крови (он не осознавал, как сильно Сириус напоминал ему Доркас, пока они не встретились), и они помогают друг другу разгореться ещё сильнее, как масло помогает огню (он не уверен, как он может любит Доркас всю свою жизнь и ненавидеть Сириуса в течение тех двух лет, на промежутке которых они знают друг друга, но он изо всех сил старается не думать об этом). Мама Римуса объединяется с мамой Доркас, Рори (самой замечательной маленькой женщиной, которая когда-либо существовала на поверхности планеты. Её волосы собраны в узлы «Банту», на ней кашемировая шаль цвета лесной зелени поверх расклёшенных синих джинсов, и она пять раз поцеловала Римуса в щёку, чем выжала из него весь грёбаный дневной свет, когда они вошли внутрь), и они готовят лазанью на ужин, как раз к возвращению Лайелла домой. Он заскакивает, чтобы помочь бабушке Доркас, Винни, перейти обледенелые улицы вместе с Мартином, отцом Доркас и сыном Винни. Винни — восьмидесятилетняя женщина, которая больше не может проходить дальние дистанции, но в ней осталось так много огня, что её сажают в кресло-качалку рядом с углём, и она имитирует его, отпуская шуточки, ухмыляясь и подзывая Римуса, чтобы поцеловать его в лоб и сказать ему, что она помнит, как он был всего лишь маленьким мальчиком, совсем крошечным, игравшим в её саду за домом и сеявшим хаос. Это милое воссоединение. У неё осталось не так много лет, но она использует их по максимуму, Винни. Она погружается в чтение газеты, а Римус устраивается поудобнее на диване, пока готовится ужин. Мартин (высокий, высокий мужчина с козлиной бородкой и пивным животом) почти сразу же затевает игру в покер с Лайеллом за кофейным столиком, и все вдруг странным образом решают вложиться. (Мартин выигрывает) (Римус поставил 5 фунтов на это, и карман Доркас становится тяжелее к концу вечера). И Сириус очаровывает их всех. Он каким-то образом так легко вливается в их семейную динамику, что Римус впадает в панику; когда Хоуп просит его попробовать соус, когда Лайелл передаёт ему сегодняшний кроссворд и умоляюще присаживается рядом, пока Сириус сидит, постукивая ручкой по своему лицу и не угадывает тринадцатое слово, «Тирамису». Когда огню требуется слишком много времени, чтобы согреть их, так что Доркас делает горячий шоколад, и они обнаруживают, что им обоим нравится добавлять корицу в свои напитки (за что Римус называет их показушными аристократами, хотя, конечно же, Сириус больше, чем просто показушный аристократ). Когда разговор плавно протекает и Сириус отпускает ловкое комедийное замечание, от которого Рори завывает от смеха, да так сильно, что она давится своим напитком, а затем просто смеётся ещё сильнее над тем фактом, что она задыхается. Когда Сириус и Мартин выбирают один и тот же вкус «Quality street»(маленький зелёный треугольник, если уточнять), и он одобрительно кивает ему и они ударяются кулаками. Когда ноги Марлин замерзают, и он укутывает их в одеяло у себя на коленях так, будто они друзья уже много лет, а не просто часов, а затем щекочет её ступни так сильно, что она смеётся, задыхаясь, и так сильно пинает его в живот, что он падает. У Марлин слёзы на глазах, когда он протягивает руку и показывает ей средний палец. Даже Римус может распознать этот жест. Даже Римуса. Даже Римуса. Он наблюдает за этим с другого дивана, пока запах лазаньи доносится с кухни, а Хоуп кричит Лайеллу: «Убирайся с моей кухни, бесполезный болван!» на фоне домашнего смеха, а Сириус садится и поправляет волосы. Его лицо красное, язык зажат между зубами, улыбка ослепительная, ужасающе счастливая. Он откидывает голову на спинку дивана и сбрасывает ноги Марлин со своих колен. Она кладёт их обратно, и он бросает на неё угрожающий взгляд. Делает какой-то жест, и она подтягивает колени к груди в притворном страхе, заставляя их обоих смеяться, и Римус не осознаёт, что он тоже очарован, он тоже, он тоже, пока Доркас не тычет его в бедро и не говорит ему что это его шанс в Монополии, а он забыл, что они вообще играли. Ужин шумный, и буйный, и тёплый. Хоуп повесила на холодильник что-то вроде венка на магнитах, и металлическая дверная коробка, в которой они хранят свои рождественские открытки, звенит каждый раз, когда кто-то открывает или закрывает его. Сириус сидит рядом с Римусом, который сидит рядом с Доркас, которая сидит рядом со своей бабушкой и своими родителями, а затем с родителями Римуса, а затем с Марлен, и снова круг начинается с Сириуса, и им пришлось отодвинуть стол, потому что их слишком много, и Лайелл сидит на кресле-качалке, которое помещается в угол комнаты, после того, как грубо вытолкнул оттуда Поппи (теперь она на коленях у Римуса), и все улыбаются. Всё в разговорах. Римус узнает об офисной драме Рори, о сериале, который смотрит Винни, который Марлин, по странному совпадению, тоже смотрит (Римус узнаёт, что она неравнодушна к дрянным экранизациям Джейн Остин/сестёр Бронте, и скромно даёт ей пять в знак солидарности). Римус слышит историю о том, как Доркас и Марлин снова встретились, когда её пересказывают его родителям. О том, как они обе летели одним рейсом из Кардиффа в Гранаду: Доркас отправилась в командировку, а Марлин — в отпуск со своей сестрой, и затем тем же рейсом вернулись неделю спустя, несмотря на чёртову вероятность. Как они обменялись номерами телефона и обнаружили, что живут совсем недалеко друг от друга, и что с тех пор все идёт практически гладко. Римус узнаёт, что Марлин любит детей, но не хочет заводить собственных, и поэтому, после того, как получила диплом медсестры, провела свои ранние двадцать, работая в детской больнице, пока не увидела что-то в интернете и не записалась в НРКСГС, чтобы стать кем-то, называющимся переводчиком-ретранслятором для глухих, и теперь она является частью системы, помогающей глухим детям с психическими или физическими расстройствами здоровья, влияющими на их восприятие языка, переводя БЖЯ для слышащих переводчиков в ту его модифицированную версию, которая требуется ребёнку. Римус думает, что она потрясающая, и, очевидно, Доркас тоже. Она не может отвести от неё глаз. Они узнают, что втроём учились в Кардиффском университете в одно и то же время, Марлин всего на год раньше, что он находит поразительным. Беседа перетекает в университетские разговоры-насмешки над Доркас (не злобные, она может их принять) по поводу того, что её диплом архитектора просто лежит брошенным, честно говоря, совершенно бесполезный в её нынешнем карьерном пути журналистки. Сириус учился в Эдинбургском университете, и Римус узнаёт, что он на самом деле учился там с Джеймсом, который уведомил Сириуса о свободных вакансиях в их школе в тот момент жизни Сириуса, когда он совершенно не знал, куда идти дальше. Это оказалось божественным вмешательством в его жизнь. Он смотрит на Римуса, специально, когда говорит это. Его глаза мягкие, а изгиб губ золотистый. Доркас улыбается, уткнувшись в свою лазанью, и Римус чувствует, как всё его тело замирает, а затем оттаивает за время между его мимолётным взглядом и тем, как красивые ресницы Сириуса моргают, отворачиваясь от него; он хорош. Римус должен отдать ему должное, он хорош в этом. Он хорош в притворстве. Они все кажется, купились на это, на него; настолько купились, что Римусу на самом деле становится довольно грустно, когда он думает о том факте, что им придётся фальшиво расстаться, что это неизбежно. Он так хорош, что почти одурачил Римуса. Доркас и её отец помогают маме Римуса вымыть посуду в весёлой эстафете, под названием «соскребай-мой-суши», в то время как Римус помогает Винни вернуться в гостиную и оказывается втянутым в разговор о том, что он преподаёт в школе (она раньше была учительницей начальных классов) который занимает солидное количество времени, пока он снова разжигает огонь. Он тихонько проскальзывает на кухню, когда они почти закончили мыть посуду, и Мартин жалуется, что у него сухие руки; он проскальзывает на кухню как раз вовремя, чтобы увидеть, как Сириус и Марлин играют в снежки на улице с голыми руками, едва накинув пальто. — Что они делают, чёрт возьми? — спрашивает Римус смеясь, глядя через плечо Доркас, когда она передаёт отцу две торцевые тарелки. — Они выпускали Физзи на минутку. — рассказывает Доркас. Римус вытягивает шею и, конечно же, там Физзи, по уши увязшая в снегу и скачущая между ними двумя, а затем прыгающая на Сириуса и — ох — вот и оно. Она повалила его на землю. Хоуп взрывается смехом, как и Марлин. — Безрассудные идиоты. — с нежностью говорит Доркас, разбирая столовые приборы и наблюдая за ними через окно мягкими глазами с тяжёлыми веками, и Римус обнаруживает на своём лице улыбку, удивляясь, откуда, чёрт возьми, она взялась.***
Он роется в своём чемодане в поисках тапочек, когда дверь открывается, и входит Сириус. Римус разражается хохотом и заставляет себя остановиться так быстро, что это происходит автоматически, как у робота, рот зажат рукой; Сириус закатывает глаза и всё равно смеётся. Он промок. Буквально с головы до пят. С кончиков его обвисших кудрей не капает, но вода определённо точно стекала с них не так давно. Его рубашка промокла, штаны тоже, и его щёки красного цвета вишни, розы, кленового листа, невероятно яркие на фоне его бледной кожи. Его нос покраснел, и он агрессивно им шмыгает. — Что ж. — произносит Римус, поджимая губы и вытаскивая тапочки из того места, где они были втиснуты между брюками и рубашкой. — Это было немного глупой идеей, не так ли? — Не издевайся надо мной. — говорит Сириус, выглядя так, будто хочет двинуться с места, но он этого не делает, потому что ему действительно нечего здесь делать. По логике вещей, он должен был пойти в ванную за полотенцами — вероятно, для душа. Римус хочет сказать ему об этом, но какая-то часть него отказывается это делать. Вместо этого он смеётся. Резкий вдох. — Марлин, по крайней мере, такая же мокрая? — спрашивает он, и Сириус стонет. — Нет. — отвечает он, оттягивая воротник назад. Он прилип к его груди. Если бы он был белым, у Римуса могли бы возникнуть проблемы, но он чёрный, так что с ним всё в порядке. — Она не падала. Всё из-за твоей злодейской собаки. — Эй! — смеётся Римус. — Я думал, она твой лучший друг. Сириус фыркает через нос. — Она нацелилась на меня. — Возможно, тебе не стоило выходить на улицу без перчаток. — глаза Римуса устремляются вниз к его пальцам, которые теперь красные и влажные. — Или пальто, или шапки, или вообще без чего угодно. — Или, возможно, твоя собака — воплощение зла. Римус усмехается над его драмой. — Ты снова полюбишь её через час. Сириус пожимает плечами и прислоняется к дверному косяку. Он вздрагивает. Римус встаёт, надевает тапочки и смотрит на него. Он очень красив, Сириус Блэк. Очень красивый и очень холодный. Он вздрагивает, и Римус стонет. — О, иди сюда. — говорит он, направляясь к нему; Сириус скользит к другой стороне двери, и Римус хватает его за влажное запястье и тянет в ванную. Усаживает его на край ванны. У него есть маленькое полотенце, и он начинает вытирать им волосы Сириуса так, словно он Физзи, прежде чем Сириус даже успевает начать протестовать. — Мммфф… — стонет он, приглушённый полотенцем, а потом смеётся. — Иисус Христос… — Римус тоже сойдёт. — отвечает Римус, и Сириус смеётся, в самом деле. В самом деле. Римус проводит полотенцем по его волосам, вытягивая их во всю длину. Волосы возвращаются к прежнему кудрявому виду, но теперь они менее влажные. Он накидывает полотенце на шею Сириуса и наклоняется мимо него, чтобы вставить пробку в ванну. — Что ты делаешь? — Ставлю тебе ванну. — отвечает Римус, будто это так очевидно, каким и должно быть. — Это будет немного травмирующе, если ты обморозишься и умрёшь рядом со мной ночью. А давать показания полиции — это всегда хлопоты. — Он говорит это так, будто занимается подобным раз в пару недель. — подмечает Сириус, бормоча, и Римус ухмыляется. Он подавляет ухмылку, прежде чем отстраняется, и Сириус может его увидеть. Он тоже улыбается. — Я мог бы. — возмущается он. Сириус закатывает глаза. — Ты даже не представляешь, какими правонарушениями я занимаюсь по выходным. — Дай угадаю. — говорит Сириус. Римус отступает назад и приподнимает бровь, держа в руке пену для ванны. Сириус хмыкает. — Я собираюсь угадать, что ты провёл прошлые выходные… сидя на диване с кружкой чая в руке и со своей кошкой на коленях, за просмотром… хммм… «Гордости и предубеждения» 1995-го года. И, что ж, Римус не может точно сказать ему, что провёл прошлые выходные, думая о нём, и только о нём. — Иди ты. — говорит он с ноткой неверия в голосе; Сириус поднимает брови. — Всё, вплоть до адаптации. Его лицо загорается. — Ты серьёзно? — Да. — смеётся Римус, и это даже не полная ложь, вот что на самом деле забавно, потому что он действительно пересмотрел эту адаптацию около месяца назад, с кошкой на коленях, чаем в руке и Фёртом в глазах. — Она лучшая из всех! Сириус хмыкает. — Я предпочитаю фильм. — Он блестящий, да, но сериал 95-го просто настолько аутентичен… — В фильме 5-го года есть Кира Найтли. — спорит Сириус. — И Макфэдьен. И сцена с дождём. И руками. «Ты околдовала меня, тело и душу.», и так далее, и так далее, «твои руки холодные…». Взгляд Римуса невольно мельком скользит вниз, к собственным холодным рукам Сириуса. Разогрелись ли они, он не может точно сказать. Он крепко держит их вместе у себя на коленях. Струящаяся в ванну вода со свистом входит в одно ухо и выходит из другого. — Колин Фёрт. — медленно говорит он. — В мокрой белой рубашке. Сириус оглядывает его сверху донизу. — Ладно. — выдыхает он спустя минуту. — Тут ты меня подловил. Римус смеётся, в самом деле. — Я знаю, что сделал это. — говорит он, и Сириус хмуро смотрит на него, но, кажется, никакого жара нет. И ванна наполняется довольно быстро, и в неё течёт только горячая вода, поэтому Римус наклоняется вперёд, чтобы ненадолго окунуть в неё палец, а затем включает кран с холодной водой. Сириус отодвигается в сторону, чтобы ему было удобнее, и Римус знает, что нет никаких причин, по которым Сириус не может сам приготовить себе ванну, но он начал это, так что он также может и закончить. — Твоя семья потрясающая. — тихо говорит Сириус, и Римус знает, что он говорит не только о его родителях. Он опускает руку в остывающую воду, чтобы распределить соли, и кивает. — Так и есть. — говорит он, откидываясь назад. Его спина болит от сгибания, поэтому он опускается на колени рядом с Сириусом. — Хочешь, я это сделаю? — Нет. — произносит он. — Всё в порядке. — Точно? Я просто здесь сижу. — Продолжай сидеть. — говорит Римус так властно и твёрдо, как только может, и это снова погружает Сириуса в молчание на добрых, долгих полминуты. Он один из тех людей, кто всегда заполняет тишину. Римус многое узнаёт о нём сегодня. — Доркас великолепна. — говорит он. — Город прекрасен. Ты действительно здесь вырос? Римусу хочется засмеяться с того факта, что он спрашивает, будто он стал бы врать о своём родном городе, но он чувствует, что сейчас действительно не время. — Ага. — просто отвечает он. — Мне повезло. Это было не идеально — замкнутый юный валлийский мальчик-гей, росший в уединённом валлийском городке в девяностые годы, стал причиной катастроф в старшей школе, можешь себе представить, но, в целом, я вырос среди удивительных людей. — Твои родители были принимающими? — застенчиво спрашивает Сириус. — Доркас и… её семья и вот это всё? — Да. — говорит Римус, выключая кран с холодной водой. — Они были замечательными. Никто из моих близких не был не принимающим. Это были только жестокие придурки из школы. Я даже не был открытым, я просто выглядел, как гей. Сириус смеётся, резко выдыхая через нос. Он дёргает себя за кончики волос и говорит: «Я знаю, каково это.» Римус смотрит на него, кивает. Поворачивается обратно к ванне и выключает кран. Окунает палец, полагая, что вода лишь чуток слишком холодная. Снова включает кран. Сириус молчит, пока он всё это делает. — Твои не были, я прав? — тихо спрашивает Римус. Шёпот в гулкой комнате. Он не смотрит Сириусу в глаза. Он не думает, что тот хочет этого. Единственный различимый звук — струящаяся вода. — Спасибо. — говорит Сириус. Это мягкая фраза. Он сам мягкий. — За вчера. Римус сразу же понимает, что он имеет ввиду то, что произошло за ужином. — Мамино сердце в правильном месте,— произносит Римус. — просто иногда она забывает о границах. — Она чудесная. — на автомате выдаёт Сириус, будто бы ему стыдно выстраивать границы с людьми, с которыми он только познакомился, будто бы его дискомфорт — это его вина. Римус хочет сказать ему, что это не так, а затем сказать ему это снова, и снова, и снова. — Это просто… щекотливая тема. — Всё в порядке. — говорит Римус так непринуждённо, как только может. Он чувствует, что имеет дело с чем-то хрупким. Сириус не хрупкий, но, возможно, то, что они здесь формируют, является таковым. — Это нормально. Он смотрит на Сириуса, выключая кран, а затем встаёт, опираясь на край ванны. Его суставы болят, но это не что-то, к чему он не привык. Сириус смотрит на него и улыбается. А затем, потому что Римус чувствует, будто ещё не закончил, что разговор на этом не останавливается, не может на этом закончиться, он говорит: «Ты не… ты не должен отдавать кому-то больше себя, чем ты этого хочешь.» Сириус моргает, глядя на него. Жар, пар от ванны затуманивает зеркало и окно, и ему не может быть всё ещё холодно, это невозможно, но его щёки всё ещё красные. Они красивые. Он красивый. У него бездна в глазах, особняк, озеро с привидениями. Римус никогда особо не увлекался плаванием, но он думает, что ему могло бы понравиться грести. — Что, если, — Сириус говорит в тишину, мягко и застенчиво. — я хочу отдать больше себя некоторым людям, но я не знаю… как. Римус медленно вдыхает. Через нос, а затем выдыхает через рот. Он обдумывает это, кончики пальцев гудят, кожа тёплая, и осязаемая, и приласканная фальшивым кремом. — Ты не должен отдавать кому-то больше себя, чем ты готов. — медленно поправляется он, аналитически обдумывая это, лаская хрупкость момента. — Создание мемуаров требует времени. — Время. — шепчет Сириус. Вода из крана капает в ванну. Кап, кап, кап, кап. — Но что, если у меня нет времени? — наконец спрашивает Сириус. Громко. — Укради его. — то, на чём он настаивает. В глазах Сириуса мерцает умоляющий огонёк. Он ободряющий, и давящий, и безумно важен, и Римус думает, что он уловил аллегорический язык, на котором они говорят, и обнаруживает, что был бы совсем не против, если этот день повторился пару сотен раз, пока он не смог бы точно предсказать, что Сириус собирается сделать, каждое его действие, каждое движение. Не до тех пор, пока он не получит его, а до тех пор, пока он не отдаст себя ему. Он заинтересован. Он цепляется за каждое произнесённое им слово, как за верёвку, свисающую с края зубчатого утёса Колизея. Вжух. Сириус в его руках — это не что-то, что он видел надвигающимся, но всё же он падает, и Римус собирается поймать его. Он собираются поймать его в свои ожидающие ладони. — Хмм. — задумчиво произносит Сириус. — Возможно, ты действительно даёшь показания полиции каждые пару недель, если ты просто крадёшь время, волей-неволей. Римус смеётся. — Твоя ванна готова. — говорит он, откидываясь на батарею. — Думаю, Доркас и Марлин хотели остаться и посмотреть фильм, так что не сиди здесь часами, иначе Кас съест весь попкорн. Сириус делает вдох, затем улыбается. — Понял. Римус кивает. Он выходит и закрывает за собой дверь. Стоит лицом к холлу, а Физзи сидит в конце коридора. — Давай, Физз. — бормочет он, прицокивая языком и указывая вниз по лестнице. — Мы его увидим через половину грёбанного часа.***
Половина грёбанного часа проходит, и Римус находится в своей комнате, роясь в старых DVD, когда дверь открывается и Сириус входит. Первое, что замечает Римус, это то, что его волосы зачёсаны назад. Второе, что он замечает, это то, что он одет в его толстовку. — Это моя толстовка. — срывается с его губ, больше от шока, чем от чего-либо ещё. Рот Сириуса уже готов к тому, чтобы начать говорить. Он не знает, почему не позволил мужчине просто, блять, выговориться. — Я знаю. — говорит он извиняющимся, неловким тоном. — Но я взял… я взял в ванную штаны, но не взял ничего, чтобы накинуть на верх, а она висела на двери, и я не совсем хотел идти по коридору в полуголом виде, на случай, если бабушка Доркас вдруг повернула бы за угол и у неё произошёл бы грёбанный смертельный сердечный приступ, потому что у меня торчали соски, так что я пришёл сюда, чтобы… переодеться… Он так осторожно и изящно пересекает комнату, в три лёгких шага на цыпочках по холодному деревянному полу к своему чемодану, и Римус не чувствует, как шевелятся его губы, но слышит, как они произносят: «Оставь её на себе.» Сириус смотрит на него. — Что? Римус открывает рот, а потом закрывает. Затем снова открывает. — Парочки носят вещи друг друга. — говорит он. Предлагает. — Это, ну… то, что делают люди. Крадут толстовки друг друга. Верно? Сириус моргает. — Ага. — Реализм. — просто говорит Римус. Он не знает, почему эта перспектива — этот уклад — звучит так нелепо сейчас, когда этим утром, ещё этим утром, это звучало неплохо. Но он точно знает, что ему нравится то, как Сириус выглядит в его серой толстовке, и он чувствует, что в целом, многим сторонам было бы выгодно, если бы он её не снимал. Сириус сглатывает, а затем кивает. — Эм… окей. Я оставлю её на себе. Римус кивает в ответ. — Что мы собираемся смотреть? — Доркас хочет посмотреть «Эльфа». — бормочет Римус, поворачиваясь обратно к своей полке с DVD фильмами. — Это её любимый рождественский фильм, и я знаю, что он у меня есть, но… — Он вот тут. — произносит Сириус. Римус медленно поворачивается к нему, чтобы увидеть, что он указывает на одну из полок под столом. И, конечно же, вот и он. Сириус Блэк продолжает его удивлять.***
В течение оставшейся части вечера происходят три вещи, которые позже преследуют Римуса, когда он пытается уснуть. Первая вещь происходит во время просмотра фильма. Они заходят в гостиную, и Лайелл Люпин находится наверху. Родители и бабушка Доркас уже ушли на ночь — сейчас около девяти вечера, — но две девушки всё ещё здесь, вместе с родителями Римуса. Хоуп что-то вяжет на диване, рядом с ней свободное место. Есть и кресло. Римус садится в кресло. Он не учёл того, что Сириус идёт за стаканом воды для себя и Римуса, когда тот просит, и, когда он возвращается, Лайелл Люпин занял последнее место на диване. Это стало чем-то невероятно нежданным. Римус практически видит, как извилины мозга Сириуса начинают своё движение. В комнате два дивана и одно кресло. Хоуп и Лайелл заняли один, Марлин и Доркас заняли другой. Марлин положила ноги на колени Доркас, и в данный момент возится с пультом от телевизора, пытаясь заставить работать проклятый DVD-плеер. Римус не совсем уверен, почему это было оставлено на неё, когда она провела в доме Люпинов даже меньше времени, чем Сириус, но, несмотря на это, она всё настраивает. И Лайелл Люпин занял последнее место на диване, а Римус расположился в кресле, и Сириус моргает. Римус видит, как решение принимается ещё до того, как он его принял. Сириус выдыхает, и это сдувает его — плечи опускаются, но он приподнимает подбородок выше, чтобы компенсировать это, — и у них происходит что-то вроде безмолвного разговора в течение тех двух секунд и трёх шагов, которые требуются Сириусу, чтобы пересечь комнату, начинающийся с того, что Римус расширяет глаза, выражая: «Ты собираешься…» и продолжающийся лёгким покачиванием головы от Сириуса, содержащим в себе: «Что, блять, ещё я должен делать?». Всё произрастает из того, что Сириус на долю секунды колеблется, ставя стаканы на боковой столик, а затем плюхается на колени к Римусу; перекидывает ноги через подлокотник кресла так, чтобы он был повёрнут боком, и кладёт руку на спинку, вокруг шеи Римуса. Его зад костлявый. — Иисусе, твой зад костлявый. — бормочет Римус, пока Сириус пытается усесться поудобнее. Доркас хихикает. Сириус возмущённо фыркает. — Ш-ш-ш, мы смотрим фильм. — насмешливо говорит он, и Римус закатывает глаза и слегка сдвигается, чтобы Сириусу стало удобнее, но парень не прекращает двигаться. И его зад костлявый. Римус возмущённо пыхтит ещё минуты три и, вытаскивая руку из-за спины Сириуса, противоположной той, на которой он лежит, хватает его за оба бедра и тянет боком к себе на колени, полностью, так, что он больше не спадает наполовину с конца бедра Римуса, а мягко устроен на обоих. Сириус судорожно вдыхает, когда он это делает. Его голова поворачивается к Римусу, но возвращается в обратное положение за то же количество времени — он стоически смотрит на телевизор и удобнее устраивается в своей новой позе, закидывая одну ногу на другую с того места, где они свисают с края кресла. Это чуть более удобно. Намного более удобно, на самом деле. И Сириус не такое уж и бремя, которое приходится выносить. Он не слишком тяжёлый, изящное маленькое создание, и он перемещается достаточно, чтобы бёдра Римуса не онемели целиком, потому что к тому времени, когда это происходит, он поворачивается и переносит давление на другую сторону. Проблема, однако, заключается в том, что ближе к середине фильма он перемещается на такое место, на какое ни одному мужчине не следует рисковать через два слоя одежды. Римус резко вдыхает и вынужден плотно сжать губы. Сделать ещё вдох. Туловище Сириуса поворачивается ещё больше — его ноги почти что спадают с конца подлокотника, — и поэтому Римус мягко кладёт руки заднюю часть его бёдер и слегка оттягивает в сторону, прилагая максимальные — максимальные — усилия, чтобы избежать это место, а иначе печальные последствия поприветствуют Сириуса, с учётом того, что они уже и так передают крупный привет Римусу. Его руки на мгновение задерживаются на бёдрах Сириуса. В комнате тускло и темно, и единственным источником света является слабо горящая лампа в другом конце комнаты и электромагнитная голубая дымка телевизионных пикселей, и Римус не может разглядеть его лицо, когда он это делает, но он может услышать резкий вдох Сириуса, очень похожий на его собственный, и после этого события он начинает ёрзать ещё больше, к несчастью для Римуса, который, вроде как, вообще больше не может сосредоточиться на фильме из-за звона в ушах и очень, очень внезапного осознания того, что он — мужчина, которого влечёт к другим мужчинам, и бесспорно красивый мужчина сидит на его коленях, и, независимо от любых посторонних факторов, тело жаждет того, чего оно жаждет, и близость. О, близость. Её давно не было. Он соскучился по близости. Так что, возможно, он не уверен в том, почему делает то, что делает дальше, или, возможно, всё же уверен. Возможно, это жажда, или, может, это саморазрушение, потакание своим желаниям; возможно, стойкий хвойный запах, распространяющийся по коттеджу от огня, или снега, или вина, которое он выпил в субботу, наконец ударил его в голову и заставил сойти с ума. Всё что угодно из перечисленного является веской причиной, объясняющей, почему ближе к концу фильма, когда его нога немеет, он обхватывает Сириуса руками за талию и перемещает его в другую позу — в которую тот с готовностью входит, — а затем оставляет их в этом положении. Что-то, похожее на объятие со спины. Он приподнимается с того места, на котором поэтапно сутулился на протяжении всего фильма. Его голова находится на одной линии с плечом Сириуса откуда он сидит, и Римус наклоняется вперёд, кладёт на него подбородок так, что он достаточно близко, чтобы прошептать: «Это нормально?» Сириус вдыхает, не отрывая глаз от телевизора. — Всё в порядке. — а затем, тихо, — Это реалистично. — Ага. Сириус кивает. Он тихий и неподвижный до конца фильма, за исключением того момента, когда он придвигается ближе к Римусу, и того, что ни один из них, кажется, не может точно определить, где именно его руки мягко лежат поверх рук Римуса на его бедре (действие, совершённое в темноте, которое выявляется на свету, когда Хоуп включает большую лампу, и роговицы их глаз начинают гореть.) Сириус потягивается, и последствия вновь проявляются. Римус сдвигается. Он втягивает свои руки обратно в себя, и спустя мгновение Сириус слезает с его колен, чтобы почесать Физзи за подбородком, когда Лайелл открывает дверь, и она входит припрыгивая, а ноги Римуса теперь скрещены. Марлин сонная, и Доркас поднимает её, как невесту на свадьбе, а затем перекидывает через плечо, во время чего Марлин визжит и хлопается на спину, а после притворяется мёртвой, позволяя своим рукам свисать так же, как и её вялые волнистые светлые волосы, поднимая голову, только чтобы подмигнуть Римусу сквозь свою швабру, прежде чем снова упасть замертво. Она продолжает своё существование в этом состоянии, когда Доркас швыряет её обратно на свободный диван, и воскресает только тогда, когда Доркас начинает её щекотать, что становится событием, заставляющим Физзи слепо скакать кругами, а Поппи, задержавшись у двери, в ужасе убегает, пока Марлин, неспособная дышать, не показывает руками знак «тайм-аут», и Доркас взамен притягивает её в объятия. Сириус наблюдает за этим, улыбаясь с пола, Физзи у него на руках. Он пересекается взглядами с Римусом, а затем быстро отворачивается. Марлин предлагает им вчетвером завтра отправиться в город на рождественскую ярмарку, и Римус считает это блестящей идеей, и они готовятся к тому, чтобы отправиться к себе, и Римус предлагает проводить их, несмотря на то, что им буквально нужно перейти дорогу, а всё из-за льда, ветра, снега, темноты. Марлин крепко обнимает Сириуса, а затем шлёпает по заднице, когда уходит. Это интересное развитие событий для дружбы, продлившейся всего девять часов; Римус довольно-таки уверен, что даже после их расставания, Марлин, несмотря ни на что, продолжит своё звёздное присутствие в его жизни. По крайней мере, он извлечёт из этого хоть что-то хорошее, полагает он. Доркас загоняет его в угол в коридоре у подножия лестницы после того, как Марлин тащится по ней вверх, волоча за собой красный шарф, после заявления о том, что она собирается вонзиться в постель и никогда не покидать её. Тут тихо и мрачно, единственный источник света — тусклый огонь от лампы из коридора, и это первый раз с самого начала дня, когда они говорят наедине. Римус ожидает длительного опроса, и он действительно ему подвергается, однако по совершенно другим причинам. Первое, что выходит из уст Доркас, это: «Вы с Сириусом на самом деле не вместе, я права?» Он разевает рот. — Ебать, ты серьёзно? — то, что вырывается у него после того, как мгновение изумления прошло; это почти что признание. — Нет. — говорит она. — И ты, по-видимому, тоже. Он в шоке, честно говоря. Ему кажется, что он вот-вот превратится в лужу и будет впитан в землю маленькими семенами кресс-салата, если всё это окажется напрасным. — Идиотская шутка. — бормочет Римус. Она игнорирует его. — Он мне нравится. — продолжает она, чем погружает Римуса в тупик. — Он весёлый. В нём есть жизнь. Огонь. Тебе не помешало бы немного купороса в твоей заболоченной деревенской жизни. Римус моргает. — Ладно, я запутался. — Вы не вместе. — говорит Доркас. А затем она шевелит бровями. — Пока что. Римус стонет. Чёртова всемогущая. — Боже милостивый. — он вздыхает, прижимая большой и указательный пальцы к обоим вискам. — Ты чертовски невыносима, ты в курсе? Она пожимает плечами. — Ну, у меня четвёртый размер. — Доркас— Она хихикает над собственной шуткой так, будто ей только что аплодировали стоя. — …будь сейчас серьёзной. — говорит Римус, и это звучит довольно отчаянно. — Как ты поняла? Это очевидно? Доркас качает головой. — На самом деле, нет. Честно. Не для того, кто не провёл пять лет, сидя рядом с тобой в классе, наблюдая за тем, как ты строил глазки Натану Ходжкинсу. Или того, кто не провёл все пять чёртовых лет архитектуры, слушая тебя в соседней комнате с Беном… — Эй. — поспешно прерывает Римус. Никакого Бена. Бен был его университетским бывшим. Университетские бывшие вне правил. — Университетские бывшие вне правил, прости. — она говорит это, поднимая руки в знак капитуляции. (Римус успел забыть, как хорошо она его знает. Это и благословение, и проклятие. В основном проклятие.) — Но я имею ввиду то, что я уже видела тебя влюблённым. И это не похоже на любой из тех разов. Римус хмурится. — Тогда… что, чёрт возьми, ты имела ввиду под… под купоросом в моей заболоченной деревенской жизни. Что это значит? Доркас поджимает губы и глядит на него на протяжении долгого мгновения, а затем решается. — Потенциал. — По… чегоблятьсейчас? — Слушай. — говорит Доркас. — Я дала тебе своё объяснение. Почему он здесь? Что ты натворил? — Почему ты предполагаешь, что я натворил что-то? — спрашивает Римус, но он слышит то, как произносит вопрос, и морщится от этого. — Да. Ладно. Я кое-что натворил. Так что он ей рассказывает обо всём. Он не упоминает викторину в пабе и рождественскую вечеринку (и выходные, прошедшие под слоганом «Мысли о Сириусе») не из-за того, что они не важны в самой истории, а потому, что они не необходимы для её истории. Ей не нужно знать. Как только он изложил ей всю информацию, она называет его идиотом. — Я знаю. — говорит он. — Придурок. — Знаю. — Полноценный деревенский идиот. — Ага. — Если бы это было деревней, ты был бы идиотом. — Это и есть деревня, и прекрати уже цитировать «Лучшее Рождество». Она смеётся, это великолепное создание, и прислоняется к батарее. — Я ничего не скажу. — говорит она, пожимая плечами. — Конечно же. — Спасибо. — Ты можешь повстречаться с ним на выходных, чтобы угодить своей маме, а потом отвезти обратно в Девон и больше никогда не разговаривать помимо того, чтобы просить разрешения на экскурсии и бумагу для принтера. Римус косится на неё. — Такое ощущение, что будет «или». — произносит он. — Я чувствую «или». Она делает паузу. Для драматического эффекта, конечно же. — Или. — говорит она, наслаждаясь тем, как он закатывает глаза. — Ты можешь посмотреть. — Посмотреть. — Посмотреть, что произойдёт. — заканчивает она. Римус вытаращивается, глядя на неё. Делает вдох, выдох. А затем. — Знаешь, я не понравилась Марлин на нашем первом свидании. Она всё время говорит о том, как почти что отправила мне сообщение, в котором мягко отшила меня, а потом подумала: «К чёрту всё». Я позволю ей сводить меня в этот грёбанный железнодорожный музей, и мы посмотрим, что произойдёт. — Ты сводила её в железнодорожный музей на второе свидание? — Я лесбиянка, Римус. Я не тактичная. — гудит она. — В любом случае, не надо ненавидеть, потому что ей понравилось. Она осудила меня за мою кофту в стиле летучей мыши и за заказ еды, но она продолжила сохранять непредвзятое отношение, а потом мы отлично провели время, обсуждая грёбанные поезда из всего возможного, и она усвоила самый ценный жизненный урок, который можно усвоить в двадцать восемь: нельзя судить о чей-то значимости по тому, что он заказывает в «Wetherspoons». Ты не получишь что-то, отражающее чью-то личность, из тарелки сырных палочек из Халлуми и четырёх шотов джина Tanqueray. Она отталкивается от батареи и умоляюще смотрит на него. Он моргает, не отрывая взгляда. Он так чертовски запутался. — Я так чертовски запутался. — произносит он. — Почему мы говорим про палочки Халлуми? — Я позволю тебе дойти до этого самому. — говорит Доркас, похлопывая его по руке. — Ты доберёшься до туда в своё время, дорогой. — Доберусь куда? — Пока-а-а! — бросает она, открывая дверь и выталкивая его. — Увидимся завтра! С рассветом! — Ты — настоящая угроза. — Люблю тебя. — Негодяйка. Она целует его в щёку. — Возвращайся домой целым и невредимым. Не поскользнись! И дверь захлопнута. Прямо перед его носом. Событие номер два завершено. Начинается событие номер три. Римус идёт в душ, когда возвращается домой. Он позволяет воде стекать с головы вниз по щекочущимся частям шеи, по спине, его мышцы напрягаются, когда он потягивается и тянется за шампунем, за мылом. Он думает. У него должно быть куча мыслей. Мыслей о том, что Поппи в это время спит на его подушке (он заходил в комнату, чтобы взять немного вещей. Они с Сириусом не говорили) и о том факте, что ему придётся стащить её, чтобы лечь спать. Это сделает её несчастной. Она будет сердиться на него. Он найдёт для неё что-то на рождественской ярмарке завтра, вот о чём он думает. О городе. Об обеде с его мамой и фальшивым парнем. О паре, держащейся за руки, заваленной сумками из Примарка, о скудном береге прямо на их горизонте, и они держались за руки даже несмотря на мёртвый груз, рука в его руке. Улыбка и смех. Влажные волосы и озорной взгляд, и он думает о потенциале, он думает о потенциале. Он не хочет о нём думать. Не думать о потенциале становится очень лёгкой задачей, когда он начинает думать о том, как Сириус ощущался на его коленях и о том, что он чувствовал, обнимая его за талию, это мягкое тело, маленькое существо в его руках. Маленькое существо с живительной силой. Его заболоченная жизнь. Его затопленные водой волосы, затопленные водой глаза, волосы спадают прямо на них, когда он, совершенно непонятно почему, обхватывает себя рукой по одной единственной причине: потенциал, потенциал, потенциал. Что стало последней точкой, — это волосы. Мысль о том, как они будут ощущаться между его пальцами. Это позорная дрочка. Он позорный человек. Он покраснел, и это не проходит вместе с присущим ему смущением, в то время как он стоит, облокотившись на раковину, в течение пяти минут, пока не сдаётся, надеясь, что румянец уже успел хоть немного спасть, чтобы выглядеть так, будто это просто от жары, но на самом деле это бесполезно, потому что он заходит в спальню, и Сириус собрал свою копну волос в высокий пучок на голове, и часть прядей выпала с левой стороны, в то время как с правой ни одной, и это выглядит нелепо, и Римуса невыносимо влечёт к нему. Чёрт возьми. Такого прежде абсолютно точно не было. Это не входило в план «Фальшивые-парни-на-неделю». И это похоже на ночной кошмар. Он уже готов ко сну, одетый в пижаму, с достаточно сухими волосами, всё подготовлено для того, чтобы он забрался на ту сторону кровати, которую он занимает. Это кошмар, потому что он не может понять, когда это произошло. Это кошмар, потому что две недели назад ему даже не нравился Сириус Блэк, а теперь он ему нравится… больше, чем кто-либо должен, находясь в Пембрукшире и притворяясь его парнем. Притворяясь. Он не может трахаться с фальшивым партнёром. Кем, блять, это его сделает? «Человеком», — нашёптывает ему малая часть его разума, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на Сириуса, слегка надувшего губы от сосредоточенности, прокручивавшего ленту на телефоне. Его голова поворачивается в сторону Римуса, и он прекращает все движения. — Что? — спрашивает он, и Римус не совсем уверен в этом «чём-то». Он не… он не уверен. Слова Доркас продолжают прокручиваться у него в голове, и он не хочет, чтобы они что-то значили, но они значат. И тепло продолжает закипать на кончике его языка, и он не хочет, чтобы это что-то значило, но это так. Тепло ощущается слишком приятным для прикосновений и дружелюбия — фальшь, фальшь, всё это фальшиво, Римус, это фальшь — но холод ощущается как шаг назад по чёрному льду, так что Римус позволяет своему мозгу говорить за него. Его мозг выбирает: «Я не знал, что ты говоришь на жестовом языке.» Сириус открывает рот, потом закрывает его. Смотрит на Римуса сверху вниз так, будто он какое-то странное иноземное существо, хотя это именно он лежит в кровати Римуса. Хотя именно он — тот, кто врывается в жизнь Римуса. Устраивает беспорядок, а затем уезжает по снегу обратно в метель. — Ага. — говорит он, кивая. — Мой брат родился глухим. Я знал его всю свою жизнь. Римусу требуется мгновение, чтобы переварить это, а затем, как и следовало ожидать, — Не знал, что у тебя есть брат. Сириус резко выдыхает через нос. Это может быть смехом, а может быть раздражением. Римус ещё не знает, чем бы он хотел, чтобы это было. — Ты многого обо мне не знаешь, очевидно. — бормочет он, глядя вниз. А потом на мгновение замирает. Будто он не собирался выражать эту мысль словами, и теперь на кон поставлено равновесие вселенной. (Римус думает, что это немного драматично, но, возможно, ему бы не следовало об этом говорить, учитывая, что баланс его вселенной поставлен на кон из-за нескольких прядей кудрявых волос.) — Нет, не знаю. — отвечает Римус. Это ощущается меланхоличным. Воздух вокруг них накаляется, и Поппи уютно устроилась в изголовье кровати, в щелях между ног Римуса, а часы вот-вот пробьют полночь, и это ощущается тайным мгновением, скрытым за замком. Замком древней двери, от которой веет пылью, когда её открываешь. — Что ж, у меня есть брат. — говорит он. — Зовут Регулус. Врождённо глухой. Чёртов маленький гений. Только получил степень магистра по биологии в Дареме в июне этого года; сейчас он где-то в Барселоне изучает бизнес. Римус не совсем знает, что на это сказать, так что он просто произносит: «Хорошо.» Сириус смотрит на него. Он выглядит разочарованным. — Хорошо? Римус моргает. — Ага. Хорошо. Спасибо, что рассказал мне об этом. Сириус мгновение смотрит на него слегка приоткрыв рот, а затем смеётся. — Ты. — говорит он. Это горький смех, думает Римус. — Ты… Римус слегка приподнимается, опираясь на локоть. — Я какой? — Непостоянный. — просто говорит Сириус. — В каком смысле? — В смысле темперамента. — Не то, что я имел ввиду. — В эмоциональном плане. — говорит Сириус. Римус замолкает. — Я не уверен, если тебе действительно интересна моя жизнь или я просто способ скоротать время, пока не наступит 27-е и мы не сможем уехать домой. — Мне интересно. — тихо говорит Римус. Он — маленькое существо, с маленьким умом и маленькой уверенностью в себе. Он не знает, откуда берутся слова, пока не произносит их, но как только он это делает, он осознаёт, что они не могут быть ещё правдивее. Разве в этом не состоит вся причина, по которой Сириус Блэк находится здесь, лёжа рядом с ним? Отдавая небольшую частичку себя, чтобы Римус смог её исследовать? Потому что Римус заинтересован в его работе, в его жизни, в его душе? Потому что Римус смог увидеть проблеск его личности под кучей слоев, под его рубашкой и под его кожей, голубое пламя, опаляющее всё внутри его бьющейся механической груди, его решёток из рёбер. Ему интересно то, что он отказывался видеть, не так ли? Эпистемологическая жажда знаний. Он никогда не узнает, почему сосредоточился на Сириусе Блэке, но всё, что он может видеть, когда закрывает глаза — это винные пятна, и он хочет узнать, что происходит, когда рубашку стирают. — Хорошо. — тихо говорит Сириус. Это тихо, и у Римуса такое ощущение, словно он следующий на очереди игрок в партии таких шахмат, в которые он прежде никогда не играл. — Почему бы нам не… — тихо говорит Римус. Он облизывает губы и наслаждается тем, что Сириус наблюдает за ним. Задаётся вопросом, если он чувствует то же самое. — Сыграть в игру. Сириус моргает. — Игру. — Завтра. — продолжает он. — Когда мы пойдём на рождественскую ярмарку. Когда ты увидишь что-то, что напомнит тебе о… о твоём детстве, или о счастливом или важном времени в твоей жизни, тебе нужно будет рассказать мне об этом. Лицо Сириуса смягчается. Он поджимает губы, дёргая ненатянутый шнурок от одеяла. — И ты тоже? — в конце концов говорит он. — И я тоже. — кивает Римус. — Посмотрим, у кого будет больше всего. — Это будешь ты. — говорит Сириус. — Ты здесь вырос. Это будет нечестно. — Ну, эта игра не для того, чтобы выиграть или проиграть. — говорит Римус, морща нос. — Тогда для чего мы, блять, вообще играем? Он обдумывает это. — Чтобы ты знал, что я буду слушать. — тихо отвечает он. Такое ощущение, что фраза эхом разносится по всей комнате и возвращается к ним в мгновение ока и с частотой сердцебиения. Сириус одаривает его улыбкой. Она маленькая, но настоящая.