Рудый

Так прошло несколько дней. А сколько их было, Манрик не замечал – большую часть времени он провёл, балансируя между сном и полудрёмой. В охотничьем домике царила приятная полутьма, да и Робер Эпинэ больше не казался врагом. А вот кем он стал, предстояло разобраться. Новый день начался с кристально ясной головы, морозного воздуха из-под двери и тёплого дыхания: иноходец спал рядом с ним, спал глубоко и крепко. Седая прядь смешно лежала на левой брови, тёмные ресницы подрагивали, но Робер не ворочался и не вздрагивал. Кажется, в ближайшее время вскакивать он не собирался. Леонард присмотрелся к спящему рядом и невольная улыбка тронула искусанные губы: после нескольких дней сна Робер стал похож на человека. Он был красивым и добрым, честным и справедливым и как никто другой заслужил, чтобы и о нём хоть немного позаботились. Вытащили из той пучины, куда Иноходец норовил упасть с головой. Ведь если он вернётся к Альдо, тот продолжит вторжение в Олларию. А у Робера не будет выхода – ему придётся стать таким же ублюдком, как Люра: предавать, убивать и запугивать, чтобы возвести Ракана на престол. И тогда Робер не выдержит. Он, человек с большим сердцем и грустными глазами, сломается от людской несправедливости, которую не сумеет остановить. Если только... Леонард сомневался, что сумеет сделать всё сам, но точно знал, кому подобное придётся под силу. – Ты спас мне жизнь, – тихо проговорил рыжий маршал, коснувшись бинтов, – теперь я попробую спасти тебя. Если только ты доверишься мне. Сумеешь, а?.. И Леонард осторожно толкнул Робера лбом в плечо. – Проснись, – попросил он, – нам нужно ехать. Я хочу увезти тебя отсюда. Проснись, пожалуйста. Роберу снился дом. Таким, каким он был до того, как всё пошло наперекосяк, отец и братья остались в топях Ренквахи, а в его собственной жизни почти не осталось смысла. Он был ребёнком, в ту счастливую пору жизни, когда смерти не существуют. Смеялся взахлёб, подставляя лицо ласковому солнцу, в воздухе плыл запах цветущих лавандовых полей, и сердце готово было остановиться от ощущения полноты жизни. Кто-то ласково толкнулся в его плечо, это была, конечно, Марго, лучшая кобыла на свете, она дожила до почтенного возраста, её правнуки стали гордостью конюшен Эпинэ, и всё равно Робер выплакал все глаза, когда она умерла. Он обнял её за шею, прижался щекой к тёплому носу и прерывисто вздохнул. Сон таял, откуда-то снаружи доносился голос, ласковый и печальный. Роберу мучительно хотелось ещё немного остаться в этом бесконечном лете, но были люди, которым он нужен. И тогда Иноходец открыл глаза. Несколько мгновений смотрел в чужие, прозрачно-голубые, широко распахнутые. Разжал объятья и сел на кровати. На него навалилось всё сразу, и ответственность, и память. Плечи Иноходца сгорбились. И только сердце билось чаще обычного, не желая отпускать надежду на счастье. Пускай это всего лишь глупый сон. – Что такое? Рана открылась? – грубовато спросил Робер, маскируя стыд. Это надо было так задрыхнуть! Он потянулся было, чтобы проверить бинты, но рука замерла в сантиметре от чужой груди и бессильно упала. Робер моргнул – непослушная прядка лезла в глаза – нахмурился. – Постой. Куда увезти? Зачем? Я должен вернуться к сюзерену, – "чтоб его кошки задрали", – в сердцах добавил про себя Иноходец, – Пока он не натворил ещё больших бед. Робер решительно откинул одеяло и поёжился от вползшего в комнату холода. Когда спишь с кем-то рядом, пригревшись, его не замечаешь, а ведь зима совсем близко. "А ведь он тоже несчастный" – подумалось Леонарду, чутко заметившему, как опустились плечи Иноходца, – "несчастный, совестливый и очень одинокий, иначе бы не сорвался сюда за этим своим сюзереном. А тот, похоже, о нём даже не вспоминает. Нашёл себе Люру и радуется..." Манрик опустил глаза, проследив за рукой Эпинэ. Пальцы подрагивали не то от многодневной усталости, не то от недосыпа, а может, от всего сразу. И пусть натруженная ладонь Робера ни капельки не напоминала нежную руку Селины, Леонард всё равно накрыл её своей. – С моей раной ничего, ты лучше... Да подожди же. Неловким движением Леонард сел, спуская ноги с постели. Сейчас он ещё сильнее напоминал свою родовую птицу: нахохлившийся, весь какой-то нескладный. Такому не армией командовать, а в шуты королевские надо – и то казнят. – Тебе же не нравится убивать. А с ним, с твоим сюзереном, ты только убийцей и будешь. Он тебя в крови утопит, – нахмурив брови, сообщил Манрик. И добавил, нервно обкусывая корочку на губах: – Его нужно остановить. У меня не получилось, но у Лионеля Савиньяка получится. У него и у тебя. Если ты объяснишь, куда нужно будет двинуть войска. Может быть этого твоего Альдо даже не убьют. Вышлют куда подальше. А ты...ты ведь в родстве и с Савиньяками, и с королевой? Они не забывают заслуг. Вернут тебе Эпинэ. И твои люди не будут страдать. Ты же видел, что происходило на поле. Эта мясорубка никому не нужна. Ну вот он и сказал. А как примет Лионель того, кого намеревался убить на дуэли и того, против кого его братец стоял в Ренквахе, вовсе не подумал. И как сказанное прозвучит – тоже. А теперь... Леонард отвернулся, бросил в сторону, исходя дурацкими мурашками на голой груди: – Только не подумай, что я так от тебя откупаюсь. Все говорят, что Манрики купили всё, включая должности и титулы. Но ты ведь меня вытащил. Понимаешь? Робер понимал. Ему вдруг сделалось неприятно, что Манрик решил, будто он посчитает спасительное предложение за откуп. Не такой Эпинэ был человек. Слишком хорошо он думает о людях и слишком их жалеет. Вспоминая Альдо – зря, но себя уже не переделать. – Не сиди так. Застынешь, – вместо ответа произнёс он и накинул на плечи Леонарда одеяло. Ему вдруг невыносимо захотелось обнять эту нелепую печальную птицу, но было нельзя – не дай Создатель, откроется рана. Потому он сжал его ладонь в своей. Это движение стало таким привычным, что, лишившись его, Робер потерял бы что-то очень важное. Холодная узкая ладонь Леонарда ни капли не походила на руку Мэллит. И сам он, пусть и рыжий, совсем не был похож на куничку. Робер поймал себя на мысли, что не вспоминал гоганни с тех пор, как началась эта никому не нужная война. – В награду за предательство не раздают провинций, – с трудом проговорил он. Сердцебиение Манрика под подушечками пальцев успокаивало. Что-то огромное, неуклюжее ворохнулось в груди, и Робер Эпинэ тихо, невесело рассмеялся. "Всю жизнь брал ответственность за всех на себя, и посмотри, куда это привело? Не хочу. Не хочу по горло утонуть в этом кровавом болоте. Мою душу уже не отмолить, но Ричард... Все эти мальчишки с горящими глазами, которых убьют в первом же бою. Не хочу. Моя земля захлёбывается, гниёт на лозе виноград, а впереди долгая зима. Пусть хотя бы она будет мирной. Убьют меня – невелика потеря. Но если удастся кого-то спасти, да хоть эту несуразную птицу – оно того стоит". Взгляд у Робера прояснился и потеплел. Он положил ладонь на щёку Леонарда и мягко повернул его голову, заставляя посмотреть себе в глаза. "Губы опять искусал. Ну что мне с тобой делать?" – подумал он невпопад, наклонился к незадачливому маршалу и коротко его поцеловал. В этом поцелуе не было ни капли чувственности, так целуют друг друга родные люди и близкие друзья, но сердце Иноходца застучало чаще. "Выбери снова, Робер. Пока ты жив, имеешь на это право. Выбери снова". – Мы поедем к Савиньяку вместе. И никому из нас больше не придётся убивать. Никогда. Громкие слова, но Робер Эпинэ верил в них так, как никогда не мог в Создателя. * * * Разъезды были организованы из рук вон плохо. Робер знал Эпинэ как свои пять пальцев, и выбирал окольные дороги, чтобы разминуться со всадниками. До самого приграничья их так никто и не остановил. Для Манрика удалось добыть лошадь, покладистую беспородную гнедашку из тех, кто остался без седока после столкновения мятежников с королевской армией. Кобыла отличалась флегматичным нравом, неутомимостью и могла, казалось, довести до Рассветных врат, дремля на ходу. Погода окончательно испортились, холодные ветра нагнали от Седого моря комковатые тяжёлые облака. У самой границы начался сильный снегопад. Сугробы росли на глазах, погребая под собой листву – уже не алую, а побуревшую. Затрепетали на ветру знамёна с "Победителем дракона". До ставки Савиньяка оставалось не более часа езды. На душе Робера было спокойно и легко. Будто перед решающим боем. Никогда ещё дорога не казалась Леонарду такой бесконечной. Тяжёлой? Да, она была и таковой, но, справедливости ради, прежде сын тессория и не умирал. Может быть вместе с кровью из раны тогда вытекла и скоротечность времени?.. Не осталось ничего, кроме глубокого снега, в котором начали вязнуть лошади, и ничего в груди, кроме принятого решения. Пусть фламинго и нелепые птицы, пусть они вдвойне смешны рядом с грациозными оленями или жеребцами, но неужели смех или неуклюжесть станут помехами для Лионеля Савиньяка? Он должен, должен будет их выслушать. Впрочем, Савиньяки были того же поля ягоды, что и Ворон: нипочём не поймёшь, выслушают тебя, или выгонят взашей с презрительной усмешкой. Разве что никто из них не разрядит в спину уходящему револьвер. А может быть и... На приграничье тут и там росли рябины. Кроваво-красные ягоды в снежных шапках напоминали Леонарду о времени, когда всё ещё было хорошо: зиму встречали не на войне, а у жарко трещащего камина, и не с оружием, а с горячим вином с агарийскими пряностями. Иногда в их доме добавляли в вино рябину. Тихие, как поступь гнедашки, мысли Леонарда были прерваны громким окликом: – Стой! Кто такие? Он и не заметил, как их с Робером взяли в кольцо. Это тебе не разъезды самозванного "прынца" Альдо: у Лионеля Савиньяка и его "закатных кошек" царила железная дисциплина, и именно "фульгаты" сейчас окружали конных путников. – Я Леонард Манрик. Сын Леопольда Манрика. Со мной Робер Эпинэ, и мне немедленно необходимо увидеть маршала Севера. Доставьте нас к Лионелю Савиньяку, – твёрдым голосом произнёс Леонард, тронув поводья, чтобы лошадь выступила вперёд. "Кошки" насмешливо переглянулись между собой. – Ишь, чего захотел. К Маршалу... – Немедленно увидеть. – "Доставьте нас", надо же... – А торжественный приём вам, случаем, не требуется? – А сразу к Алве вас не доставить? – А в Закат? – Я там уже был, – парировал Леонард и нахмурился. – Дело не терпит отлагательств, чем быстрее мы увидим Маршала, тем... Договорить ему не дали. Один из "фульгатов" лениво процедил сквозь зубы: – А шёл бы ты рыжий, – он ввернул заковыристое ругательство и перевёл взгляд на Робера. Ну а ты, предатель, что скажешь? Может, тебе не к маршалу надо, а к Королеве? Или в этот твой... Агарис. Или ещё куда, где вы там отсиживаетесь, ракановские последыши. Далее последовал приказ: – Спуститесь с коней и отдайте нам имеющееся у вас оружие. После обыска мы решим, провожать вас к маршалу, или к Леворукому будет быстрее. Леонард оглянулся на Робера и, закусив губы, приготовился отвечать что-то отнюдь не способствовавшее спасению, как из ближайшей рябиновой рощи выехал ещё один всадник. Он носил красный плащ, и не узнать этот родовой цвет было невозможно. – Похвальное рвение, Леонард Манрик. А до меня доходили слухи о вашей гибели. Жаль, что это неправда. Итак, вы искали маршала Севера? Господа, вы меня нашли. Здесь, вдали от Эпинэ, где когда-то он был счастлив, Роберу стало легче. Ослаб тугой узел в груди, даже дышать морозным воздухом, не отравленном пороховой гарью, было привольнее. Вот только склёванные птицами ягоды рябины на снегу неприятно напоминали кровь. Всадников он приметил еще до того, как их взяли в кольцо, но ничего не предпринял. В конце концов, они приехали сюда договариваться, а не драться. И всё-таки сердце неприятно сжалось в ответ на оскорбления, направленные в сторону фламинго – к тем, что касались его самого, он успел притерпеться и пропускал мимо ушей – какой смысл обижаться на правду? Лошади у фульгатов были холёные, лица – сытые и нахальные, на их фоне Леонард казался особенно больным и измученным. Рука сама собой потянулась к эфесу. Робера накрыло истовым желанием защитить незадачливого маршала, вызвать на дуэль этих наглецов, счастливом в своем неведении, что такое муки совести. А потом из рощицы появился Лионель Савиньяк, и сердце у Иноходца упало. Вот оно, прошлое. Нагнало. Эпинэ сцепил челюсти и напомнил себе, что семейство Савиньяк, пусть и остаются его вассалами – сейчас это пустой звук. Ты, милый Робер, предатель, причём дважды. Никто не любит предателей. Кроме Альдо – тот встречает с распростёртыми объятьями. Эпинэ тронул пятками бока Дракко, ставя коня так, чтобы оказаться между Леонардом и фульгатами. Если начнут стрелять, он закроет Манрика собой, а дальше... Дальше всё на воле Создателя. Савиньяк был безжалостен, но справедлив. Крепко стиснув поводья, Робер предоставил Леонарду возможность говорить – права на это у верного короне маршала было куда как больше, чем у агарисского беглеца. Лионель окинул взглядом поляну, безразлично скользнул по Роберу и развернул коня. – Следуйте за мной. Говорить будете в шатре, – раздалось из-за спины. В шатёр Робера, конечно же, не пустили. Лионель спешился, его примеру последовал и Леонард, а потом фульгаты аккуратно, но решительно оттёрли Эпинэ назад. – Ждите здесь, – кивнул ему Лионель, и отдал приказ своим фульгатам, – принесите Роберу Эпинэ горячего. Один из фульгатов нехотя отстегнул флягу и бросил повелителю Молний. – На. Говорить они могут долго. Тут касэра. До костей согреешься. *** Лионель слушал Манрика, не перебивая. Он успел увидеть, что сын тессория истощён, бледен, и не годится ни на что пригодное для службы. А вот принесённая им информация... – Робер Эпинэ знает, куда Альдо Ракан поведёт войска. Сейчас они остались без маршала. Повелитель Молний не хочет кровопролития, победы Раканов и взятия Олларии. Если вы развернёте войска туда, куда он укажет, бунт будет подавлен. Новоявленному маршалу Люра не победить вас, – устало закончил Манрик. У него болела грудь, но признаться в слабости Лионелю он не мог. Как не мог и сесть в присутствии того, кто мог решить их с Робером судьбу. – Эта информация тянет на невероятную удачу. Но я в неё не верю. Вас помилуют, Манрик, но в Олларию вы не вернётесь. Ваше семейство слишком раскормлено Дораком, а он мёртв, – Лионель покачал головой и жестом велел Леонарду встать спиной к стене шатра. – Мне нужно поговорить с Робером. Вы всё будете слышать, но не смейте встревать. Это моё дело – решить его участь. – Но... – Леонард сжал руки в кулаки, – Робер Эпинэ же действительно пожертвовал собой, чтобы спасти Олларию! – Нет, – покачал головой Лионель, – он предал, причём дважды. Сперва власть Олларов, участвуя в восстании Окделла, потом – своего нынешнего сюзерена, вытащив вашу никчёмную душонку с того света. Но у вас хватило мозгов приползти ко мне. Вы толковый интендант, Манрик, на большее не годитесь. Вам я вероятно сохраню жизнь. Ему... Будет зависеть от того, что он сейчас скажет. Эй, там! Пригласите Робера Эпинэ в шатёр! Когда фульгаты ввели Робера, Леонард сильнее сжал руки. Губу он закусил изнутри – снаружи всё и без того было изгрызено. – Леонард Манрик изложил мне положение вещей. Итак, вы готовы предать Альдо и моими силами задавить его восстание. Ради чего вы это делаете? Может быть хотите, чтобы я вас пощадил? – Лионель смотрел прямо и холодно. Робер бестрепетно выдержал взгляд Маршала Севера. Касэру он едва пригубил – голова ему нужна была ясная, и, пусть к холоду невозможно было привыкнуть, тот сейчас занимал герцога Эпинэ меньше всего. Своей жизни ему уже давно было не жалко, но за жизнь Леонарда он был готов бороться до конца. Его и тех мальчишек, что каждый день будут гибнуть на этой бессмысленной войне, затеянной его сюзереном. Теперь уже, можно сказать, бывшем. Несмотря на слова Манрика, Робер не испытывал никаких иллюзий относительно того, что Альдо пощадят. Само его существование угрожало Талигу. "Мне так или иначе в Закат", – с горечью подумал Эпинэ, глядя в чёрные глаза своего вассала. "Раз уже идти – то до конца". И только сердце тоскливо сжималось при мысли о нелепой птице, истрепавшей себе все нервы, едва живой, униженной. Как наяву вспомнилось прикосновение его руки. Но Робер стряхнул наваждение и произнёс таким тоном, каким мог бы докладывать на военном совете: – Моя жизнь в ваших руках. Ни отпираться, ни просить о милости не буду – я заслужил смерти ещё пять лет назад, примкнув к восстанию. Поступайте со мной, как сочтёте нужным. Но сперва вы меня выслушаете. И Робер склонился над столом, на котором была расстелена военная карта, и наглядно рассказал обо всём, что ему было известно о планах и передвижениях Альдо. Спиной он чувствовал взгляд Леонарда, но ни разу не обернулся. Только сердце билось слишком часто. "Будешь ли ты грустить, если меня казнят? Да что за глупости лезут в голову. Привязаться я, что ли, к тебе успел? Как всё-таки не хочется умирать. Увидеть бы, как заживут у тебя губы. И эта рана на груди. Здесь ведь до тебя никому нет дела. Но если всё-таки придётся умирать – надеюсь, хоть дадут попрощаться". –...таким образом, разбить войско Альдо вам не составит труда. Но выступать лучше немедленно, пока он не успел натворить ещё больше бед. А что до вашего вопроса, Маршал, зачем мне всё это... – Робер поднял на Лионеля уставший взгляд. Карие его глаза были обрамлены глубокими тенями, герцог Эпинэ казался сейчас куда старше своих тридцати. – Я потерял отца, мать, всех своих братьев и право называться Человеком Чести. Мне поперёк горла война и бессмысленные смерти. Это единственный ответ, который вы от меня получите. Холод в змеиных глазах Лионеля сменился задумчивостью. Он опустил ладони на карту, вглядываясь в извилины рек и топографические обозначения так, будто они могли подсказать маршалу Севера, что делать. Но решение вызревало само собой, как спелая гранатина в Алвасете. Росио счёл бы его милосердным, покривил губы и взялся бы за гитару, но Росио тут нет. Его вообще...кошки знают, где носит. – Квентин Дорак долгое время не знал о том, что вы живы, – не поднимая взгляда от карты, заговорил Лионель, – он не знал, что Эмиль пощадил вас и отправил в Агарис. Когда об этом стало известно, кардинал решил, что отдавать вотчину Эпинэ Маранам неразумно. Рано или поздно вы должны были вернуться и занять законное место хозяина дома. И я не стану нарушать последнюю волю кардинала. Вы вернётесь в своё родовое имение, герцог Эпинэ. А в нагрузку заберёте Манрика – будет вашим тюремщиком. До выяснения всех обстоятельств. Или до подавления мятежа Альдо Ракана. После вашу судьбу решит Его Величество. Взглянув на утомлённое лицо Робера и на побледневшего Манрика, Лионель левой рукой свернул карту и добавил с лёгкой усмешкой: – Глупо казнить тех, кто явился в лагерь сам. Вы двинетесь в имение Эпинэ с первым же обозом, а пока можете передохнуть. Вас проводят. Робер, вы что-то хотите сказать? Сейчас в руках у Повелителя Молний была судьба как минимум двух человек. Если Ричард Окделл примкнул к восстанию Альдо и кинется защищать его, когда их окружать, войска Савиньяка не станут миндальничать. Шанс спасти одного у Робера был. – Я пощажу или Альдо, или Ричарда Окделла. Подарю Вам ещё одну жизнь в довесок. Но другого вы приговорите. Считайте это платой за мятеж, – жёстко добавил Лионель и воззрился на Робера вновь. – Итак?.. – Зачем вы так с герцогом Эпинэ? – Леонард некстати выступил вперёд, кусая губы, – разве Вам недостаточно уже данных сведений? Зачем вы делаете из него палача?.. – Он заслужил всё, что я с ним делаю, а вы не суйтесь, – холодно оборвал Лионель, – иначе тоже станете приговоренным. – Леонард, не вмешивайтесь, – голос Робера прозвучал хрипло, но твёрдо. Иноходец по-прежнему глядел Маршалу Севера в глаза. Подняв руку, он коснулся ладонью груди Манрика, будто хотел задвинуть себе за спину. Пальцы у него не дрожали, но были белые. Как и губы. Герцог Эпинэ постарел лет на двадцать, на осунувшемся лице живыми казались одни только глаза, окружённые глубокими тенями. В них не было печали. На то, чтобы грустить о своей судьбе, у Робера было достаточно времени. Лионель Савиньяк оказался проницательным человеком. Для Иноходца нет палача вернее его собственной совести. Без денег гоганнов мятеж захлебнётся. А всего-то и надо – обменять одну жизнь на тысячи. Невысока цена. Говорят, муки совести переносимы. Робер в это не верил. Внутри у него было пусто и холодно. Он выбирал меньшее зло – зная, что не сумеет себя простить. – Я прошу вас сохранить жизнь Ричарда Окделла.