Жёлтый шарф

      Мама забежала в пустой класс, крепко держа Серафима за руку. Тот не пытался сопротивляться, вяло шёл следом и хмурился. Вместо рвотно-зелёных стен он принялся разглядывать её лаковые туфли. Цвет не нравился – тёмно-красный, неприятный оттенок.       Поставив сумки на стол, мама опустилась на корточки:       — Ну, солнышко. Папа отошёл в уборную, а я пока тебя причешу.       — Кому, блин, нужна эта школа…       — Серафим! — строгий возглас заставил замолчать.       Пока мама приводила в порядок его волосы, мальчик безучастно смотрел перед собой, чутка обиженный. Он не понимал, что могло быть не так с идеально прилизанной башкой, и едва терпел все эти «прихорашивания». Взгляд скользнул выше, к подвешенным у потолка шарикам, внимание привлёк жёлтый. Серафим рассмотрел на нём цифру «1» и догадался, что надпись ниже – «сентября».       — Ну вот, красивый мой, — мама улыбнулась очень искренне и ласково поцеловала сына в лоб. — Пойдём-пойдём. Провожу тебя до класса.       Серафим недовольно поморщился, но вырывать ладонь не стал. Смешно, что он единственный не испытывал радости. Первое сентября – событие мирового масштаба в жизни каждого ребёнка. Кроме него, разве что. Он не был в восторге от встречи с одноклассниками, от знакомства с первым учителем. Ещё с детского сада не ладил с другими детьми, а о воспитательнице и вспомнить противно. Серафим боялся, что в школе всё повторится. Новые места пугали, хотелось постыдно спрятаться за мамину спину, как сопливая малолетка, и никуда не ходить.       Но желания оставались лишь желаниями, и первоклассник, неся бремя «мученика», покорно следовал за матерью, попутно рассматривая людей вокруг. Много статных взрослых, разодетых во всякое, по большей части женщин. Втихую Серафим гордился, что на линейку его вели два родителя, а не один, как большинство ребят. Это добавляло важности. Но стоило ему оказаться в толпе первоклашек, как вся спесь сошла и стало неуютно. Он с опаской вглядывался в их счастливые, глупые лица. Никого не запомнил, но подметил девочку с красными бантами и самого высокого мальчика.       Красные банты он встретил сразу, как оказался на пороге класса. Увидел их за первой партой. Девочка с интересом вертела головой, держа в руках большой букет едва ли не в её половину. Серафим стушевался, стоило их взглядам встретиться, а мама ободрительно сжала плечо и подтолкнула вперёд. Ещё не все места заняли, и предстояла очень важная часть: выбор парты. Серафим сглотнул, чувствуя себя уязвимым.       Сначала он хотел сесть к красным бантам, но потом отмёл такую мысль. Спрашивать девочку «можно ли сесть с тобой» очень стыдно, вдруг откажет? Тогда все мальчишки будут до конца школы над ним смеяться. Опустив голову, Серафим брёл вперёд, нервно сжимая лямку рюкзака. Чудилось, что и взрослые, и дети не сговариваясь следят за ним, пока он расхаживает между рядами. Когда Серафим уже хотел выбрать любой свободный стул, то, вдруг, заметил последнюю парту третьего ряда. Там, опустив голову, сидел самый высокий мальчик. Один, в незаметном углу.       Серафим решительно ускорился и, остановившись рядом, уставился в упор.       — С тобой сяду, — голос скакнул выше обычного. — Ой…       Серафим неуклюже опустился на стул, забыв снять рюкзак. Спохватившись, повесил тот на крючок и неуверенно сложил перед собой руки. Класс всё наполнялся первоклашками, а мама скрылась в коридоре, мелькнув серо-бежевым пятном парадного костюма. «Папу искать пошла» — подумалось. Повернув голову, Серафим принялся внимательно разглядывать «выбранного» соседа, который не возникал и продолжал ковыряться в пенале.       Он сидел рядом, спокойный и странно-тихий. Хотелось заговорить с ним, но в голову ничего не приходило. Спросить о росте? Как он может быть таким высоким в первом классе, ведь он не девочка? Мама рассказывала, что те растут быстрее мальчишек. Серафим сомневался, но на линейке увидел этому подтверждение: за исключением трёх, все девчонки оказались выше него (даже пара сантиметров решала). Может, он просто низкий был: мальчишки тоже башкой в небо упирались в сравнении с ним!       А этому мальчику проблемы с ростом точно не грозили, ни сейчас, ни в будущем. И уши не торчали, как лопухи, и нос прямой был. Волосы не прилизаны кремом, лежат свободно, кудряшками. Разве родители не танцевали вокруг него с расчёской перед «праздником»?       Когда сосед, почувствовав внимание, поднял голову, Серафим также отметил щедрую россыпь веснушек. Так и тянуло снять с языка: «конопатый!». Однако самый высокий мальчик, не слыша чужих мыслей, только шире улыбнулся, обнажая неровный ряд зубов, и протянул ладонь:       — Меня Дима зовут.       Этот жест полностью отбил желание задирать нового знакомого. Ну и что, что веснушек много? Подумаешь! Зато высокий. Серафим молча пожал руку, продолжая хмуриться. Сосед по парте некоторое время в ожидании поглядывал на него, а после спросил-таки, прокашлявшись:       — А... тебя?       Голос у Димы оказался тихим, но говорил он уверенно. Так и излучал дружелюбие. Это насторожило.       — Мне нельзя раскрывать имя, — с лёгкой загадочностью ответил Серафим и поглядел по сторонам для большего эффекта. — Можешь звать меня просто... «приятель».       — Ух ты... ты шпион?       Серафим довольно кивнул, хоть изначально и хотел навыдумывать другого. То, с каким восхищением глядел новый знакомый, дико льстило.       — Но как ты тут оказался? — продолжил задавать вопросы Дима, повернувшись корпусом. — Тебя подослали кого-то выследить? Здесь?       — Это совершенно секретно, — Серафим понизил голос. — Не могу трепаться туда-сюда.       — Мне можешь доверять, правда! Ну! Скажи… пожалуйста.       Из головы напрочь и надолго вылетело обидное «конопатый». В этот момент веснушки на его лице показались даже прикольными. Или по душе пришёлся искренний восторг? Так или иначе, Серафим важно откашлялся и, снисходительно хмыкнув, продолжил, склонившись к новому знакомому:       — Среди нас есть сын мафиози.       — О…       — Только тсс! Никому ни слова! — Серафим поднёс палец к губам.       — Клянусь, — поражённо прошептал Дима.       — И мне поручено выследить его среди… этих.       Презрительный взгляд скользнул по классу, а Дима восторженно вскинул руки: хотел что-то сказать, но быстро передумал, прикусив губу. Солнце вышло из-за облаков, и по классу поползли полоски света. Серафим сощурился, ослеплённый блеском парт под локтями одноклассников, что сидели в первом ряду. В их же углу царила приятная тень.       — Послушай, а это, — тронув его за плечо, Дима замялся. — Я… может быть… может быть, я могу помочь? Ну… ловить мафиози.       — Ловить? Чё? — Серафим насмешливо фыркнул. — Да ты совсем ничего не знаешь о шпионах.       — А ты расскажи! Хочу узнать!       — Вот ещё. Так я и буду разбалтывать все тайны первому встречному.       Дима приоткрыл рот, собираясь возразить, но видимо так и не смог ничего придумать. Подперев ладонью щёку, насупился, а после очень мягко спросил:       — А если я буду другом?

***

      «Бро, я тут. Выйдёшь?» 23:48       Недовольно скатившись с кровати на пол, Серафим прикрыл глаза. Тапок неприятно давил в затылок, но подниматься было так лень, так лень сделать хоть одно движение. Усталость растеклась по телу вмиг, и если до прихода Димы он чувствовал лёгкую бодрость, то сейчас, при мысли, что надо одеться и спуститься, едва не стонал. С трудом переборов себя, таки разлепил веки, нащупал рукой телефон и взглянул на экран.       «Ты жив там?» 00:01       — Бля.       Кряхтя, зацепился за косяк кровати и сел на полу. Раздражённо потёр затылок и толкнул тапок, загнав под кровать. Круглая лампа на столе продолжала мигать цветами радуги, отбрасывая блики на белые стены. Красный, синий, зелёный, фиолетовый... жёлтый… По секунде на каждый цвет. Серафим едва успел понять, что снова залип, как телефон в руке завибрировал. Входящий вызов.       — Да, да, ща выйду, — опередил вопросы. — Просто отвлёкся.       — Ладно. Жду.       Натянув толстовку, Серафим выключил компьютер и лампу, проверил, закрыл ли окно. В прошлый раз он оставил его настежь, и к утру в комнате комаров стало как кислорода. Мама ворчала, чтоб закрывал дверь, раз не хочет вешать сетку. Сетку он не повесил из вредности, но жужжание кровососов потихоньку начало выводить из себя куда больше, чем мысль, что мать месяц будет приговаривать: «вот видишь, меня бы сразу послушал, повесил бы сетку и...». И, и, и — бесконечное «и», бесконечное «я же лучше знаю». Как всегда, бесит.       Спускаясь по лестнице на первый этаж, Серафим заглянул в гостиную. Сестра забыла выключить светильник, когда уходила к себе. Залетевшая хрен пойми откуда муха кружила под потолком, задевая люстру мелким тельцем. Больше никого. Все по комнатам, может спят. Надо же, весь день орали, а теперь отдыхают как ни в чём не бывало.       В полумраке найти кроссовки не составило труда. Осторожно прикрыв дверь, Серафим оказался снаружи и прислушался, нет ли каких окриков вслед. Сопровождаемый однозначной тишиной, сбежал по крыльцу, уверенный, что не разбудил никого. В этот раз.       Вьюн мирно сопел в будке. Услышав хозяина, он было показал морду, но тут же забрался обратно. Не одарив пса вниманием, Серафим промчался по вымощенной тропинке быстрее, чем покидал класс со звонком.       Дима сидел у забора на кортах, листая что-то в телефоне, курил. Знакомый образ: накинутый капюшон, торчащие пряди кудрявой чёлки, зажатая сигарета между пальцев. Но в этот раз Серафим как впервые его увидел и замешкался в нерешительности, даже не смог выдавить из себя привычного «здарова». Последние события выбили из колеи, а давний друг вёл себя так, словно ничего не случилось.       Освещённый экраном, Дима выглядел мертвецки холодным, выпавшим из реальности, но стоило ему повернуть голову, как уголки губ приподнялись:       — Долго ты, — поднимаясь навстречу другу, он спрятал телефон в карман. — Дрочил?       — Ага, — скривившись, Серафим машинально ответил на рукопожатие. — Не волнуйся, лапы мытые.       Друг хмыкнул, продолжив стоять на месте и, докуривая сигарету, оглянулся на тёмные окна. Так, будто ожидал увидеть там родителей Серафима, готовых кинуться вслед за сыном, дабы уберечь от «нежелательной компании». Как-то раз они случайно увидели, как Дима курит, после этого в их доме он не появлялся.       — Не стоило, — наконец прервал паузу Серафим. — Я в норме.       — Заметно. Пошли, пройдёмся.       Ждать ответа Дима и не думал. Развернулся, направившись вдоль улицы, и не обернулся даже. Знал, что за ним пойдут. Резкий лай соседской собаки, донёсшийся издалека, утонул в ночном покое, как и завывшая через пару секунд сигнализация. Чистое небо, покрытое сетью звёзд, давило на плечи, но с каждой минутой на улице Серафим чувствовал себя всё бодрее. Прохладный воздух действовал почти целебно. Постепенно из головы уходили мысли о дневной ссоре, пропущенных тренировках и о прочей фигне, мешавшей расслабиться. Проблемы забывались, дом оставался далеко, а спина друга впереди напоминала о том, что за чередой неприятного дерьма может быть что-то хорошее. Что-то вроде человека, готового ради него припереться сюда посреди глубокой ночи.       — Всё же перевод, да? — вопрос прервал размышления.       Поймав себя на том, что почти всю прогулку пялился куда-то между острых лопаток под чёрной толстовкой, Серафим вздрогнул и, недовольно цокнув, показательно промолчал. Ну вот, стоило отвлечься – как тут же нож в спину, напомнил в самый неподходящий момент! Хотя, обойдись Дима без вопросов, было бы удивительней. Неприятно, но то дерьмо, что хотелось выкинуть из головы, вновь всплыло.       — Н-да, по крайней мере, школа круче нашей, — продолжал Дима, не заметив чужого напряжения. — Не знаю, экзамены лучше сдашь? Всё же, частная гимназия. Дорого, наверное, с блеском. Не без напускного, но кого это волнует? Привыкнешь, думаю. И... Эм... О, новые знакомства. Девушки, тусовки. У них наверняка это в ходу. В нашей школе тот ещё бомжатник, время провести не с кем, а там…       — Да завались! — повысив голос, Серафим грубо толкнул друга в спину. — Башка трещит от пиздежа, топай молча!       Дима покорно сунул руки в карманы. Они продолжили идти в тишине. Фонари покачивались на проводах посреди улицы. Серафим, чтобы не сверлить другу спину, нагнал его. Светлые пятна, сцепившись с тенями, плавали по асфальту под разыгравшимся ветром. Завораживающе, так, что легко было засмотреться украдкой. Чем глубже в город – тем больше этажей, больше света и раздражающих вывесок. Меньше пространства, но чище дороги.       В какой-то момент тишина стала слишком неловкой. Чувствуя укол вины, Серафим ещё больше раздражался, но уже на себя.       — Не переживай, — словно прочитав мысли, Дима выдержал паузу и выдал: — Я тебя не кину.       Хотелось возразить: «С чего ты взял, что я из-за тебя беспокоюсь?» – но получилось лишь неразборчивое мычание. Забавно, как легко оказалось понять истинную причину его злости. Из всего возможного, что могло волновать при переводе в частную школу, Серафима терзало одно: друг вместе с ним не переместится, хоть расшибись. Чуда не произойдёт.       — А ты… как ты?       — Не переводи тему, — Дима коротко улыбнулся. — Я не о себе поболтать пришёл.       И Серафим понимал. Понимал, что тот не просто так притопал на край города, но не мог ничего поделать – все слова, обиды и переживания застряли в горле. Всё, что ему так хотелось выплеснуть, проорав на всю улицу, трусливо сжалось и спряталось. От конкретного кого-то, может? Одно дело писать ему в Телеге о том, как всё заебало, а другое – говорить вживую, видя перед собой уставшее лицо и залёгшие под глазами тени.       Остановившись возле аптеки, Дима разжал кулак и выкинул окурок в урну. Окно пятиэтажки напротив горело фиолетовым. Избитая шутка про траву осталась без ответа, а край глаза зацепил движение. Дима небрежно стёр пепел с ладони. Интересно, после окурков руки долго пахнут? И как сильно? Серафим терпеть не мог запах сигарет, ещё с тех пор, как отец безбожно прокуривал пачки на балконе. На другой улице, в другом доме, в квартире. Тогда, до развода, в далёком прошлом. Друг же курил с двенадцати и сначала старался скрываться, а после забил. Прожигал здоровье, да с таким равнодушным лицом, что претензии не имели смысла. Без сигарет видеть Диму казалось странным, непривычным. Он провоняет куревом, а дома и слова не скажут, может, дела нет. Или тоже смирились, привыкли?       Серафим ненавидел курево, но, чёрт, Диме шла эта ублюдская привычка. Как он затягивался, как держал сигарету, как вытаскивал зажигалку из кармана. Будто герой второсортного боевичка, где все сцены «крутые ради крутости». Бессюжетный, тупой боевик, но главный герой хорош, что наполняет происходящее смыслом.       — Сим?       — А? — поморгав, Серафим запоздало осознал, что пялится неприлично долго. — А, да... да.       Постояв немного на месте и покачавшись на пятках, он наконец запоздало выдохнул и, двинувшись вперёд, бросил показательно-обиженно:       — И хватит меня так звать, раздражает!       — Всю жизнь зову, а тут жалуется, — в родном голосе слышалась улыбка, и зная, что останется незамеченным, Серафим тоже улыбнулся.       Когда мимо промчалась «Лада», он физически ощутил близость центра района. Больше машин, показались первые загулявшие прохожие, послышался смех пьяной компашки (ещё раньше, чем в начале улицы показалось четверо поддатых парней). Скривившись, Серафим покосился на Диму. Тот шёл, разглядывая асфальт, погружённый в раздумья, и снова держал ладони в карманах. Не желая сталкиваться с возможными неприятностями, Серафим схватил его за локоть и кивнул головой на круглосуточный, удачно подвернувшийся слева.       — Зайдём?       Дима осмотрелся. Поняв причину беспокойства друга, молча открыл дверь.       Послышался переливчатый звон музыки ветра, повторился снова и стих. Серафим с безразличием прошёлся взглядом по полкам. Ярко-жёлтые ценники с уродливым чёрным шрифтом резали глаз, гул холодильников доносился как отовсюду. Сонная продавщица зависла в телефоне и едва посмотрела на вошедших. Под потолком носилась пресловутая муха, чудом не напарываясь на липучку. Её жужжание казалось всё громче и громче, и громче…       Дима куда-то пропал, а после показался с двумя банками пива, с ходу достал паспорт. «Картой» – грубый, безучастный голос, совсем не такой, каким он говорил с Серафимом. Тот, напротив, тихий и мягкий, с лёгкой теплотой, почти бархатный и только кажется, что прокурен, хотя на деле всегда был хрипловатым. Не желая жечь глазами профиль друга, Серафим отвернулся, поглядывая на улицу. Пьяная компания на той стороне прошаталась мимо и вскоре скрылась из зоны видимости.       — Пошли, — раздалось у самого уха.       Серафим дёрнулся и оттого навалился на дверь, ручку которой сжимал. Снова раздался звон музыки ветра, а щёки обдал холод.       — Блядь, — выругался Серафим на выдохе, когда услышал тихий смех за спиной. — Да заглохни ты.       — Как скажешь.       Оказавшись на улице, Дима передал одну из банок и глянул назад, убедившись в том, что компания точно ушла. О своём существовании она напоминала лишь доносившимся издали пьяным хохотом.       Серафим раздражённо накинул на себя капюшон и передёрнул плечами, отгоняя странное наваждение. Ладонь словно обожгло, стоило сжать пальцы на влажной банке. Из холодильника, видно. Рука мёрзла, щёки горели, а в ушах до сих пор стоял Димин смех.       — Можно к тебе сегодня? — внезапно даже для себя спросил Серафим, когда они пересекли широкую улицу и вышли к площади перед городским парком.       — Нет, — Дима ответил быстро. — Извини.       — А что так? — Серафим глотнул побольше пива и, поморщившись, добавил: — Я ж в курсе про твою мать и мешать не буду. Да и...       — Нет.       Серафим насупился, но не стал дальше настаивать. Как бы ни хотелось полежать на скрипучей кровати друга, порубиться в какую-нибудь игру, пока тот пытается делать вид, что знает значение слова «уборка», и отдохнуть от чокнутой семьи – «нет» означало «нет». Обидно. Дима никогда не объяснял почему. В один день он спокойно пускал к себе домой, а в другой не подпускал за километр.       — Интересно, — Серафим вскочил на ограду парка, схватившись за прутья, заглядывая в полумрак аллей. — Тут много камер? Сторож, наверное, ходит.       — Забей, — Дима потянул его за толстовку назад. — Лень ввязываться.       — В прошлый раз нормально всё... что ты такой скучный стал? Стареешь?       Дима тяжело вздохнул, но промолчал, лишь достав пачку из кармана. Щелчок зажигалки, облачко дыма. Серафим отвернулся, делая вид, что сейчас блеванёт. С удивлением отметил, что друг курил что-то новое. Цвет другой, сигареты тоньше. Носит с собой две пачки разом? Впрочем, какая разница, не так важно, чем себя травит. Иногда с языка срывалось, как у ворчливой бабки, что он скончается от рака лёгких. Но кто станет слушать ворчание?       Серафим косился на курящего, боясь вновь постыдно залипнуть.       Разразившийся сегодня скандал не на шутку выжал во всех смыслах. Накатило ощущение, что со дня на день Серафим проснётся другим человеком. Может, перестанет кривиться при виде сигарет или потеряет интерес к общению. Вдруг со всем дерьмом, что навалилось, сотрётся и общее прошлое?       Эта мысль так напугала, что он резко протянул руку в требовательном жесте. Пытаясь успокоить себя, пытаясь найти подтверждение тому, что они всё ещё друзья, что он знает достаточно. Дима непонимающе вскинул бровь, на что вышло лишь неуверенно выдать:       — Дай одну.       Едва поняв, о чём речь, Дима помрачнел, чуть ли не ощетинился весь, пряча пачку в карман. Несмотря на зависимость, он никогда не давал другу попробовать, относился категорично. Ничего не поменялось с этой глупой мелочью, и на душе стало легко.       Серафим думал, что может поехать крышей в любой момент. Нервный смех и сдавленное «забей» едва удержали от срыва. Ночной воздух, свет фонарей и вкус алкоголя на губах – всё смешалось в одно неприятное месиво. Опуститься на корточки, поставив банку перед собой, постараться прийти в себя хоть немного оказалось нетрудно. Но как же мерзко было на душе. Столько злобы всколыхнулось в нём, сколько и отчаяния. Дима-то тот же, а сам он какой теперь? Показалось вдруг, что это последний день. Вообще последний. Во всём, что дорого, несправедливо короткий и потраченный зря.       — Дим...       — Да?       Серафим задержал дыхание… а потом вдруг схватил банку и швырнул её об асфальт, вложив в бросок всю обиду. В уши отдался звон. Брызги попали на толстовку, а одна капля осталась на щеке, липко и неприятно. Пиво медленно растеклось пятном по тротуару: смотреть было весело, хоть и доходило, что примерно так же растекается и нутро. Вся беззащитность как это сраное пиво, а банка, скрывающая её, разбилась к чёрту. Серафим молчал, будто мог таким образом сделать момент ярче, значимей. Растянуть боль, несогласие. Показать миру разлитое пиво, показать это всем «им». Но главное, что и «ему» тоже. Самое главное, что это видел «он».       — Дим, мы, — продолжил наконец Серафим, давя из себя слова, — мы же не...       — Нет, конечно. Не переживай.       Серафим с благодарностью кивнул. Он не смог бы произнести это вслух: свои опасения. «Мы же не прекратим общаться?», «мы же ещё увидимся?», «мы же... так и будем друзьями?».       — Она не спросила меня! — воскликнул Серафим запоздало, пытаясь догнать собственную обиду. — Ей похер! Насрать на то, чего я хочу, чего нет!       — Знаю.       Спокойное «знаю» обезоружило и заткнуло. Расхотелось говорить дальше, что-либо объяснять. Не осталось ни сил, ни желания. Серафим не мог понять ощущение потери, хотя самой потери-то ещё нет. Они знали друг друга с первого класса, дружили почти столько же, Дима давно воспринимался как должное. И не нужно ничего менять, всё шло нормально. Всё было «как надо». Пока матери не взбрело в голову обеспечить сыну должную подготовку в последний год. Ну а отчим поддержал, конечно, весь из себя занятой и важный. Образование, экзамены, поступление... Будущее, в конце концов. Язык старших из четырёх слов. А, нет, из шести: ещё «должен» и «надо».       «В этой школе тебя не подготовят, понимаешь? Мы лучшего тебе желаем!».       — Хуета.       Серафим поднялся и напоследок придавил банку ногой. Дима продолжал курить, наблюдая за ним, как всегда спокойный. Оставалось в его взгляде что-то, что заставляло верить в лучшее. Смотря на бледное лицо друга, на россыпь веснушек по носу и щекам, думалось с надеждой, что не всё потеряно. Да, перевод, переезд в другую часть города, но ведь не в другую страну?       — Адрес скину, как скажут, — наконец выдавил из себя Серафим, передёрнув плечами от холодного ветра. — Будешь знать, куда заявляться в час ночи. Я там без мамки жить буду, так что всё норм.       Дима медленно кивнул, выпустив облачко дыма:       — Хорошо.       И в этом коротком «хорошо» невозможно было усомниться.