«Утро взошло, нас зашьём и сойдём на нет. Наши дома все ушли под снос, А мы остались внутри и предпочли постель.»
Кромешная тьма. Лишь тусклый свет исходит от настенных канделябров. Её всегда окружал мрак, даже если снаружи светило солнце. Всю жизнь она таскалась по ущельям, каким-то укрытиям, пещерам и тюрьмам. Глаза Карин привыкли видеть бетонные стены, шаткие деревянные столы, которые вот-вот норовили разлететься в щепки от ударов сильных кулаков по поверхности. Своими тонкими, изящными кистями рук она по привычке брала в руку спичку и быстро проводила по чирке, которую в ту же минуту доставала из просторного кармана шорт, зажигала фитиль свечи и долго смотрела на то, как плавится воск. Девушка не могла оторвать взгляда от этого бледно-желтого пламени, он завораживал её, притягивал своей диковинностью и таинственностью. Свет был ценностью. Только вот, ей хотелось увидеть иной огонь, огонь в знакомых чернильно-черных глазах. Глазах, отражающих страдания и ненависть, боль и одиночество. К её большому сожалению, совокупность этих неприятных определений создавала немного другой огонь: черный, сжигающий все на своем пути. Но. Он остановил это почти неконтролируемое пламя ценой своего и без того ужасного зрения, ради неё. Остановил. Карин не могла видеть волнения на его лице, редко выражающем какие-либо эмоции, не могла также видеть кровь, которую он спешно размазывал по своей щеке. То ли от болевого шока, то ли от избытка поглощающего страха она закрыла глаза, смирившись со своей судьбой. Как бы не любила его, не идеализировала, все равно – боялась. Боялась, была уверена, что не пожалеет – бросит. А он не бросил. Даже когда остальные во все горло кричали, что пора отсюда сматываться, он не растерялся, хоть и был уже на пределе. Карин, как никто другой, могла чувствовать Саске, в буквальном смысле. Не хватало лишь второй части незамысловатой мозаики из двух составляющих – Учиха ни разу не пытался почувствовать девушку. Хотел, но не прилагал к этому усилий, ибо знал, что не выйдет. Какое дело до других, когда сам в себе разобраться не может, определиться с целями и планами. Слишком все сложно, слишком много лжи и недопонимания в его жизни. Второе Я заблудилось где-то между первым и вторым и не может найти выход, не может сообщить разуму о том, что не все потеряно, еще есть шанс, нужно просто время и терпение. Наверное, пусть и не выбирается – терпения все равно уже не осталось. Впервые за этот месяц девушка наконец-то осталась одна. Так же впервые она просто не хотела мешать Саске, докучать своим присутствием, ведь в последнее время он стал еще более закрытым и озлобленным, с того самого дня, когда, стоя на берегу, не смог сдержать слезы, дал слабину. Растерявшись, Карин просто не могла выдавить из себя и слова сожаления, хотя в её голове их было около двух тысяч. Она путалась в выражениях и оборотах, а руки предательски тряслись и продолжали сжимать тонкую ткань кофты. Усевшись на холодный пол перед большим зеркалом, Карин рассматривала ожоги на спине и пыталась дотянуться рукой до поврежденной кожи, чтобы хоть немного себя подлечить. Ей было противно от себя самой: нагое тело было излишне худым, осунувшимся, едко-красные волосы спускались с плеч и немного прикрывали грудь, а в области ключиц виднелись уродующие кожу укусы. Она сняла очки, чтобы не смотреть на свое отражение, оно отвлекало её от лечения, наводило грусть, заставляло еще больше разочаровываться. Изображение расплывалось, но примерные очертания предметов все равно были видны: темно-коричневое обрамление зеркала, сероватый подсвечник рядом с ним, черные каменные стены с чуть заметными царапинами и надломами, которых девушка уже не могла разглядеть. Откуда-то доносились чьи-то громкие голоса, треск металлических кунаев и сюрикенов. Все как обычно, ничего нового, только вот Карин сегодня совсем одна, разделяет пространство не с поднадоевшей командой, а сама с собой. Изредка щурится и смотрит на затухающее пламя. Ожоги уже почти не болели, лечащая техника действовала быстро, да и проблема не была уж такой серьезной, но если бы Учиха не успел, то уже не помогло бы ничего, разве что, нечестивое воскрешение или Ринне Тенсей, о котором девушка даже и не слышала. Услышав шаги за слабо прикрытой дверью, Карин поспешила нащупать около себя черный плащ с красными узорами и кое-как накинуть его на себя. Очки найти она так и не успела, но уже чувствовала – это он. Эту зловещую чакру невозможно не узнать. - Пора выдвигаться, - приглушенно, - Собирайся. – парень даже не удосужился зайти в комнату, лишь в приказном тоне проговорил эти типичные фразы куда-то в щель между дверью и косяком. Но что-то в этом голосе было не так, он казался не таким жестким, как раньше. Карин не сдвигалась места, этот тон её медленно ломал, впивался куда-то в грудь, в душу. - Сейчас, - хрипло ответила девушка. Слеза медленно спускалась по щеке. Узумаки корила себя, проклинала, потому что не смогла сдержаться. Все рухнуло за какую-то секунду, она показала себя такой, какой больше всего боялась показаться. Саске, вопреки её ожиданиям, почему-то не оставил это без внимания. Дверь скрипнула, а после несильно захлопнулась, брюнет подошел ближе. - Карин, ты... - замялся, - Прости. – это прозвучало как-то избито, устало, измученно. На выдохе. Саске боялся смотреть ей в глаза, пусть даже она и увидит только расплывающееся изображение, все равно – стыдно. Руки не переставали дрожать еще с того момента, когда он разбил этот чертов стакан. Треск разбитого стекла стоял в голове уже третий час, а глаза так и не пришли в норму. Брюнет понимал, что хочет совершить невозможное, но непередаваемая злоба и отчаяние уже давно победили здравый смысл. Не после смерти Итачи, нет. Еще тогда, когда поздней ночью возвращался домой из академии, готовый рассказать о новых свершениях понимающей матери и строгому отцу. Только вот, не удалось. Черно-красные цвета цукуеми окутали сознание и разум, а дальше - все. Жизни не существовало, была только цель. Сейчас она немного иная, но все же – ничего не поменялось. Совсем. Разве что, стало только хуже. - Хах, брось, - девушка повернулась к нему и натянуто улыбнулась, махнув рукой, - Я буду через пять минут. – Слишком заезженная фраза. Привыкать не приходилось, все повторяется как в замкнутом круге, ни минуты передышки. Снова, снова. - Я просто не освоился, – зачем-то снова начал оправдываться Саске. То ли от нежелания уходить отсюда, то ли совесть на самом деле проснулась. Скорее всего, первое. Учиха присел на пол сзади Карин и начал смотреть ей в спину, будто пытаясь увидеть что-то сквозь одежду без шарингана. Девушка заметно вздрогнула. - Эти глаза... - парень закрыл один глаз и коснулся ладонью тонкого века. Саске почему-то давно перестал воспринимать Карин как средство для достижения целей, как отличного сенсора и медика. Было что-то другое. Непонятное и глупое: боязнь потерять и беспрестанное волнение. В тот момент, когда её жизнь была на волоске, глаза словно залило черными чернилами, он слепо искал опору в эфемерной темноте, пытаясь не споткнуться о камень или внезапно появившуюся ступеньку. Чернила смешивались с алой кровью, выходило что-то вроде воронки из темного и красного – знакомые цвета, но впервые такие устрашающие для самого себя, даже мангекью Итачи не так пугал. В ту ночь не было чувства... собственной смерти, не было выбора: рискнуть жизнью или пойти дальше. Тогда просто ничего не осталось, и жертвовать было нечем – все жертвы уже были поднесены к алтарю. - Саске, мне нужно переодеться, - стараясь не обращать внимания на оправдания, прошептала Карин. Она и так была уверена – завтра он уже забудет про все это, но вот происходящее до сих пор плохо понимала. В нем что-то явно поменялось, вот только – что? - Я помогу? – ответил на тихую просьбу Учиха, хватаясь пальцами за капюшон плаща девушки и осторожно стягивая его вниз. Карин лишь успела прикрыть грудь, соединив два жестких куска ткани, разъединенных разъехавшейся молнией. Плащ спал с плеч и оголил половину спины, выставляя напоказ только что зажившие ожоги. Снова легкая дрожь, когда-то она была намного смелее, но что-то сломило, и Саске казался уже не таким, как раньше. Серьезнее и убедительнее. Сопротивляться Карин даже не собиралась, потому что не хотела. Действительно не хотела прерывать действия брюнета, которые она ощущала на себе около раза в год, что уж тут говорить, если он даже одобряющим взглядом редко награждал. Девушка любила, не скрывая этого, иногда выкрикивая громкие, совсем не скромные фразы, для неё было унижением вести себя, как анонимная фанатка: молчать, изредка бросая намекающие взгляды и беспрестанно краснеть. Знала же – только её и больше ничей. Позволяла себе вольности, не более, он же все равно не обращал на это внимания. Его цели и желания – превыше всего, сначала они, а потом все остальное. Раны, ожоги, ссадины, язвы – да без разницы, что, - это же ради него. Учиха приблизился к немного припухшей коже и начал целовать её своими тонкими, сухими губами. Необычайная нежность исходила от этого убийцы, для которого совершенно не являлось проблемой перерезать пару-тройку людей, что он и собирался сделать совсем скоро. Подождет. Всё подождет. - Пол холодный, - отодвигая красные волосы девушки немного в сторону, произнес брюнет, - Вставай, – Саске, недолго думая, подхватил девушку за локти и помог встать. Она почти не ориентировалась в пространстве без очков, поэтому приходилось указывать дорогу, словно собаке, водящей слепого. Карин послушно последовала вперед, забывая, что перед ней стоит немаленьких размеров зеркало, но Учиха вовремя остановил, обняв сзади. Черный плащ на Узумаки держался лишь потому, что её руки все это время были согнутыми, так бы давно бесшумно упал на пол, разгоняя накопившуюся годами пыль. – Аккуратнее, я рядом. – Прошептал Саске на ухо. Немного забавно было вести кого-то, когда сам щуришься и едва видишь обстановку вокруг – в глазах все еще изредка мутнело. На короткие секунды вновь заливало чернилами, а потом быстро очищалось, стекая, будто по глянцу. Можно было немного расслабиться, но Карин продолжала осторожно ступать, несмотря на оказанную поддержку. Ему самому сейчас не лучше - она чувствует. Постель была не теплее бетона и даже способные согреть на вид одеяла не помогли бы, но девушка все равно, нащупала впереди себя простынь, которая вроде бы была синей... или же черной? Все сливалось. Сев на постель, Карин приподняла голову вверх, словно чувствовала, что губы Саске где-то выше, чем на уровне её губ. Она была права – её встретили небрежным поцелуем, не затянутым, но таким приятным. Не сладким, а именно приятным. В чем это выражалось, девушка не понимала, просто такое положение, как ни странно, не вселяло неуверенности, а даже наоборот – каким-то образом проявлялось доверие. Учиха стоял перед ней и, продолжая целовать и прерывать эти самые поцелуи, снял наконец несчастный плащ с её тела. Перед ним сидела худая девчушка, даже излишне худая – кости бедер сильно выделялись, так же, как и ключицы. Саске всегда удивляло это тело – каждую ночь оно было разным. Сейчас, в темноте, кажется беспомощным и немного детским, а когда-то, в свете бледно-оранжевых ламп являлось таким красивым, изящным, стройным и возбуждающим. Теребя в руке тонкую прядь алых волос, Саске наклонился, начиная прикусывать губами ключицы, медленно переходя на область груди. Девушка глухо выдохнула и подалась чуть ближе к партнеру, нащупывая его плечи и обнимая. Карин как никто другой знала, что такое эмпатия. Для неё это был не просто способ помочь ближнему, а что-то вроде приговора с рождения. Она могла ощутить абсолютно любого человека, душой, сердцем, каждый клеткой сильного организма. Только эмоции других она привыкла пропускать мимо или же просто закапывать где-то внутри, а вот Учиха никогда не давал покоя – ни физического, ни душевного. Когда он злился – её ноги подкашивались, а все тело начинало дрожать, будто при ужасном морозе. Когда он был спокоен – она чувствовала подвох, ведь его чакра особенная – передает все без остатка, вместе с опасениями и, как ни странно, настоящим, обволакивающим страхом. Через непроглядные щели в твердой стене пробирался ветер, от чего пламя почти расплавившейся свечи колыхалось и готово было вот-вот погаснуть. В глазах Карин отражалось это несильное колебание, она видела его четче всего вокруг. Почему-то тело её не слушалось, взгляд метался из стороны в сторону, девушку как никогда ранее тревожило происходящее. Она опасалась встречи с глазами напротив: черная радужка сливалась со зрачком, медленно перетекала, казалось, что через секунду вновь появятся микроскопические красноватые треугольники. Вспомнив, как они движутся, словно фигуры в игрушечном калейдоскопе, Карин пошатнулась от резкой боли в голове. - Что такое? – Учиха был заметно встревожен такой реакцией на его ласки. Всем этим он пытался успокоить девушку, показать свои намерения, вбить в голову, что все ранее произошедшее – полностью его оплошность, вина. Саске жалел. – До сих пор болит? - Ты... изменился. – все, что смогла выдавить из себя девушка. Можно было сказать много всего, броситься ему на грудь и заплакать, поведать, как бросает в дрожь от одного его нахождения рядом. У брюнета внутри темно, совсем, даже темнее, чем в её глазах сейчас. В этой зловещей душе никогда не появится выхода, хотя бы крошечной щели, через которую пробивались бы острые лучи света. Она тонула, словно в реке тягучей смолы, поднимала руки вверх и задерживала дыхание, ощущала, как её щеки обволакивает что-то теплое, в секунду застывающее. Карин начала кашлять, наклоняясь к полу, ухватываясь за рукав расстегнутой рубашки Саске. Требуя помощи, руки, которую нужно было протянуть, чтобы выручить, не оставлять тонуть одну. В сердце кольнуло точно так же, как и у Учихи. В точности, без единого различия. Однотипных изменений не бывает, вместе с ними приходят и другие, как правило, сильно отличающиеся. Кажется, что вот он – свет, она увидела, наконец-то, и это не свеча и не лампа, он идет откуда-то из области его легких. Освещает все вокруг, как когда заходишь в старую забытую квартиру. Воспоминания из детства и юности стоят дорогим антиквариатом по пыльным медным полкам, пауки сплели свою прочную паутину вокруг радости, и она недвижима, словно сломавшийся и противоречащий своему названию вечный двигатель. В этой обители разрухи и хрупкости немного жутковато, нематериальные вещи будто экспонаты в музее – вызывающие любопытство, но такие недосягаемые.«Позволь дотянуться хотя бы кончиком указательного пальца, я хочу чувствовать больше, знать больше. Пожалуйста, не закрывай это помещение снова, ему так нужен огонь в камине, люстра на потолке - да все, что угодно, лишь бы избавиться от этой мглы!»
- Просто смирись, - прошептал Учиха и прижал девушку к себе, чувствуя обнаженной грудью её замерзшую грудь. Дверь «помещения» с треском захлопнулась, с соседней полки даже свалилась какая-то незначительная для него рухлядь. Свет больше не проступает, даже окна тщательно заколочены кривыми ржавыми гвоздями, вбитыми в обломки гнилого дерева и поросшую мхом раму. Больше не получится зайти туда.****
Густой лес, высокие деревья и мешающие ветки – все как всегда. Ничего не изменилось. Они снова направляются искать и убивать. Карин видит перед собой лишь длинный подол черного плаща, по которому, словно по ночному небу, плывут кроваво-красные облака.«Что ж, если в тебе и остались лишь чернила, то, умоляю, утопи в этой бескрайней обсидиановой реке всех, кого так нестерпимо желаешь устранить. Только не теряй меня из виду, а если уж оплошаешь, то я всегда протяну тебе руку и буду поводырем до конца жизни, каким бы ни был твой едкий краситель. Я не испугаюсь больше. Иди же.»