***
Выдох. Большая комната, что опустела, когда его бывший партнер перебрался в гостиную. К этой пустоте быстро привыкаешь и даже находишь свои плюсы: не надо скрывать своих истинных эмоций, ведь никто не сможет на них взглянуть, не надо шутливо ругаться на счет одеяла перед сном или выяснять отношения, также смеясь, кто и на какой стороне кровати будет спать (у некоторых это, вообще-то, дело принципа!). Комната, что поглощает каждый одинокий вдох никому не скажет, не расскажет причудливым эком, о твоем состоянии ни слова, и даже шепот вариантов не дойдет до чьих-то ушей. Может, стоит дать себе шанс? Грохот в соседней комнате прерывает его размышления. Чувствительность слуха всегда работала во вред, но сейчас помогала сориентироваться. Кухня. Разбитая кружка. Быстрый и уверенный шаг. Еще, и еще. Привычные, улыбчивые слова о следующей осторожности, тихое «К счастью!». Рука касается осколков белой керамики, в помощь пострадавшему, пока взгляд цепляется за красный цвет того изображения, что до этого так радовало глаз каждого пришедшего на кухню. Осколок к осколку, Укё на секунду кажется, что он скорее собирает пазл или головоломку (хотя тут и не над чем ломать голову). Собирает то, что раннее было его любимой кружкой. Подаренная Нанами еще в первый месяц их отношений по этому же поводу (у того в целом был что ни день, то праздник, и получать милые записочки, стаканы, парные браслеты или же рисуночки оставалось очаровательной привычкой). Даже в самые тяжелые моменты, когда каждая секунда была пропитана болью, каждое действие шло крахом, каждый поступок казался провалом лишь взгляд на нее давал надежду о грядущем счастье. И даже в моменты ссор именно она становилась причиной их по началу хрупкого мира, который с каждым днем становился лишь устойчивее. Кто-то сейчас подумает, что видеть огромное значение в такой ничем не примечательной, жалкой вещи это глупо и стоит просто смахнуть осколки в мусорное ведро и забыть, ведь подобное не склеить, да и смысла в этом уже нет. Возможно на стороне этого человека правда, взрослое мышление, но его внутренний ребенок разрывался истерическим криком на части. Сейчас абсолютно все идет не так и ему не хочется мириться с мыслями, что их союз как и эта кружка прямо сейчас окончательно уйдет. Ему не хочется замечать, что механическими движениями, витая в своих мыслях тот и не понял, как все осколки уже оказались в ведре, как на его лице вышла гримаса обреченности и горечи, как звук шуршания упаковки от пластыря стих, как сам он, этот раздражающий и когда-то милый пластырь с мишками, был уже на пальце мужчины позади него. — Ты… В порядке? — звучит приглушенный голос позади него. Его не заглушает даже яркий звон и игривая песенка капель в душе, что находится совсем рядом с кухней. — Нет. Порой нам просто необходимо говорить людям правду. Чистую, не покрытую никакой каплей лжи, такой, где ни один аспект не будет утаён, скрыт от людского глаза и светлой души. Так и обязано произойти здесь: нелегкий разговор о чувствах, которые прячешь, о мыслях, что навязчиво крутятся в голове не только перед сном, но и в любое, черт возьми время суток, будь он на парах, сдавая зачеты и в волнении и тревоге стараясь убежать от дум, что дома за ужином, пережевывая кусок чего-то действительно вкусного, но не имеющего сейчас для него значения. — Нет, я не в порядке, — произносит уверенно, но не поворачивается. Встает с колен, чувствуя небольшую ломку в теле, в уставших от бездвижия мышцах, в суставах, что двигаются с громким хрустом. Вода за стенкой заглушается, пока постепенно не перестает течь, напоминая о себе лишь редкими каплями, что ударяются о дно ванной, — я все еще люблю тебя и этот делает мне больно из раза в раз. Я скучаю по ощущениям твоих губ на своих губах, Персей меня дери, я все еще чувствую их на себе! Скучаю по нашим объятиям в постели, как ты перед сном кусал меня за нос и говорил, что даже во сне будешь кошмарить меня, скучаю по моментам, когда ты звал меня будущим мужем… — срывается на шепот, — ты же сделал мне предложение на корабле, почему ты этого не помнишь?! Всё это. Вся тирада, которая изверглась из его рта и дошла до ума Рюсуя, его вынужденного и самого желанного собеседника, была остатком его накопившихся чувств. Возможно, на него так влияет волнение, возможно это эффект от прорастающих в груди, у него внутри цветов, которые он сплевывает с кровью в унитаз и старается запастись всеми лекарствами от горла. Сайондзи же смирился, уже оставил идею вернуть и сейчас просто говорит о том, что ощущает и чего вскоре лишиться. Нет ни слез, ни обиды. Ничего кроме боли. — Извини меня… — слышится позади действительно виноватое и тихое, — я ничего не могу со всем этим сделать. Я не люблю тебя. — Я знаю, — опускает голову тот и старается зацепиться взглядом, посмотреть на что угодно, увидеть каждую деталь, кроме как Нанами позади. Его почти обняли. Быть честным: парень никогда не винил своего уже-не-будущего-мужа и сейчас понимал, что бесполезно делать это. И, возможно, от такой тактильной ласки стало бы одновременно и лучше, и хуже, но скрип двери ванной спасает как его, так и всю ситуацию — Укё отлетает в сторону как ошпаренный, как школьник, которого увидели за непристойным и взрослым делом. Франсуа. Девушка в синей пижаме, взъерошенным золотом неуложенных волос, входит в комнату своей элегантной походкой: идеальная осанка, подбородок, что поднят выше, озорной и счастливый взгляд. Ночевка на одном разложенном диване, фильмы ужасов и слова парня о том, как тот ни разу не вскрикнет и вообще его психика устойчива к подобным сценариям, а потом вскрики и тихий женский смех — всё это шло самому Рюсую на пользу и в роли хорошего друга и на данный момент сожителя парнишка за стенкой в ту ночь правда старался радоваться за них, пытаясь уснуть в новых берушах. — Рюсуй! — гладит того указательным пальцем по подбородку, словно ласкового котенка, а тот поддатливо жмурится, подставляясь под касания, — сходишь за хлебом? Я сделаю прекрасные гренки. — Не стоит… — Сайондзи старается войти в разговор, но заметив прищур небесных глаз и замолкает. — Лечу! — скоропостижно ретируется с территории кухни, улетая за курткой в коридор. Металлическая длинная ложечка то ли от волнения, то ли от его желания поскорее вырваться из этой клетки с бетонными стенами, падает с глухим звуком. А Укё неприятно жмурится. Чуть не забыв кошелек, ураган-Нанами оставляет за собой лишь хлопок двери, да звук ворочающегося в замке ключа. Беглый взгляд на девушку у плиты. Готовка — это ее страсть, вряд-ли когда-нибудь она отречется от этого, и даже сейчас, явно затевая не совсем приятный и трудный разговор, та старается занять руки хоть чем-то: смесью для приготовления гренок в данном случае. Тяжелый выдох. — Из-за этих цветов я столько всего чувствую, словно не взрослый человек, а юный подросток, — не глядя падает на диван, обеими руками массируя щеки. В последнее время по причине огромного количества переживаний тот ел немного больше обычного, наедая очаровательные (со слов Ишигами) щеки. — Тебя это раздражает? — почти не шумя, словно на цыпочках, подходит к холодильнику, доставая с верхней полочки, до которой та дотягивалась на носочках, около трех или четырех яиц. — Весьма, — кивает и прикрывает усталые глаза, — и меня волнует еще кое-что. Вопрос, расцветающий в его душе точно также, как и цветы где-то внутри, и не дающий ему никакого покоя, ни отдыха, ни передышки. Как они настолько быстро сошлись? Одно единственное предложение, высказанное вслух тихим уверенным шепотом. Как человек, что был другом, стал настолько близок парню, что те вступили в отношения? Что с улыбкой ходили на свидания и несерьезно целовали друг друга в уголки губ. Почему все шло настолько скоро, почему этот роман стал ураганом, стремительно подступающем к нему? — Так глупо было любить того, кто скоро выйдет замуж… — ни один мускул на ее лице не дрогнул, о печальных воспоминаниях говорили одни лишь глаза. Глаза, наполненные холодным блеском и жалостью к человеку позади нее, — но я любила. И все то, что произошло за последние месяцы стало огромной неожиданностью.. мне правда жаль, что с тобой так получилось. Ключ к истине был слишком прост. Каждая мысль, что тревожила его по ночам сейчас рассеялась в прах: Франсуа давала им шанс быть счастливыми, зная, что на чужом несчастье своего не построишь. Была рядом как могла и сейчас действительно огорчена ситуацией. Но это не значит, что Сайондзи против. «Если любишь — отпусти» - всем знакомые слова, которые стыли на его губах и в голове. Сейчас его время поступить правильно. — Я буду рад, если он найдет свое счастье. В тебе, — подходит сзади и приобнимает, наконец, отпуская себя самого. Может, это действительно к лучшему.***
Тревога — вечный спутник жизни. Ты волнуешься и переживаешь перед тем, как мама придет с родительского собрания, недовольная твоей успеваемостью или тем, сколько же нужно сдать денег. Потом, встав взрослее, ты переживаешь перед входом в кабинет, в котором уже происходит сдача экзамена, курсовой работы или диплома. Ноги дрожат перед тем, как ты входишь в кабинет на собеседование, мозг генерирует множество ответов на самые разные вопросы. Губы кусаешь в кровь перед тем, как начать подготовку на операцию. Все эти ситуации объединяет одно чувство — облегчение после совершенного действия. Нечего бояться, когда мама дома, билет в руках или уши улавливают «Мы вам перезвоним». Так и здесь: зайдя в кабинет все беспокойство, наконец, улетучивается. Дороги назад уже нет. Скрежет простого карандаша по бумаге. Тот создает долгий и монотонный протяжный звук, что обрывается на секунду и возникает снова, когда его лечащий врач ставит в блокноте точку с запятой. — Серьезно? — опускает голову Ишигами, вскидывая бровями и глядит на того скорее больше насмешливо, чем серьезно. Но вид то! — Ты мне не веришь? — наигранно обижено произносит пациент. И, всё же, хорошо, когда весь стресс уходит на второй план, а шутейки и приятная атмосфера позволяют впервые за этот день вдохнуть и выдохнуть спокойно. Мир тесен. Сай Нанами — брат его возлюбленного. А также друг, который их с Рюсуем, собственно говоря, и познакомил. Они хотели поиграть вдвоем в настольные игры, а тот был в другой комнате, играя в видеоигры. А затем… Несколько конов монополии, что явно поспособствовали их сближению, игра в карты, в карты на щелбан, на желание. Придурковатые занятия (они звонили на незнакомые номера и разыгрывали людей. Да, они были идиотами. Не судите так строго) заполнили их вечер и ночь и даже сам Сай, стеснительный мальчишка, которому уютнее скорее посидеть и покодить в уголке, был рядом. А еще Сай Нанами — это бывший знакомый Сенку, с которым они часто сидели в одном кафе с хорошим подключением к сети интернет. Написание курсовых для других людей занимало время и нужны были некоторые данные по теме, а в теме информационных технологий тот был не совсем хорошо эрудирован. Небольшая помощь, плата за нее, узнавание имен, парочка сыгранных боев в общей игре и они часто сидели либо вместе, либо рядом.***
Наркоз. Спокойствие. Доверие. Последнее, что он помнит об этом дне, о моментах перед хирургическим вмешательством — как хорошо было в объятиях Ишигами. Не таких крепких, но уверенных и теплых. Никаких ощущений. Никаких воспоминаний после нет. Есть вялость, сонливость, во рту гадко. Он пьет воду, оставленную на столике и старается слишком много не двигаться. Взгляд падает на врача, сидящего рядом с совершенно заинтересованной улыбкой. До мозга от ушей слишком поздно доходит звук чиркания карандаша на бумаге. Укё словно только что вышел из под воды, словно волны играли мелодию в его ушах пару часов, а он предпочел выйти на сушу к разнообразным звукам. — Как самочувствие? Я — твой лечащий врач.. — не заканчивает тот предложение, потому что его перебивает хриплый, но ни капли не раздраженный, а скорее уставший голосок. — Сен, тебя вообще забыть невозможно, — хмыкает, убирая некоторые белые пряди непослушных, лохматых волос за уши. — Ну, знаешь ли! — не давит радостный оскал, — Мы познакомились по причине ваших отношений с Рюсуем, так что логично предположить, что воспоминаний не останется. Резко осекается лишь тогда, когда подмечает немного непонимающий взгляд со стороны. Точно. Если операция прошла успешно, значит воспоминаний об отношениях не осталось (это все ещё слишком сложно принять, ведь подобное явление не поддается логике, потому что из памяти у человека с цветами удаляется огромный кусок его жизни и сейчас с Укё они могли бы провести намного больше диагностики на этот счет. Что он помнит? Как он помнит?). Лишь взгляд пациента (за время их общения тот научился его читать) говорил что-то похожее на «Отношения? Серьезно? С ним?», на что голова опустилась в легком кивке, который символизировал ответ на немой вопрос. — Касаемо памяти о других людях. Как зовут брата Рюсуя? - все таки, тот был частью большого количества воспоминаний, связанных с отношениями этой парочки, младший брат даже шутливо «знакомил» этих двоих как родственника и партнера, о том, как тот застукал их за первым поцелуем. — Сай Нанами, — с легким кивком отвечает на вопрос, пока снова ложиться на кровать. Тело немного ноет, требуя отдыха. — Когда у него день рождение? — Это вопрос с подвохом? — тихо хмыкает и укрывается одеялом, —Сен, — обращается мило, коротко и так по-родному, словно одними словами лаская его по странным зеленым волосам, — я свой сейчас еле вспомню, что уж говорить про его. — О-о-о, — протягивает собеседник, явно довольно улыбаясь, — ты просто обязан! Просто после операции и наркоза кто-то резко вспомнил, что у того день рождение будет через ровно три месяца будет день рождение и у тебя, о ужас, нет подарка, — издевается, ведая о том, чего Укё не помнит. Была и ещё одна причина в подобных вопросах: их разговор перед операцией. Тихим шепотом, что слышали лишь двое, да стены палаты, рассказаны истории о прошлом с братьями Нанами и, как один из тестов на успешность вмешательства, юноша его прошел. Прошел, не вспомнив ни об обстоятельствах первого поцелуя, когда их застукали, ни о семейном ужине и скреплённых под столом в замочек руках. — Дарвин тебя дери, Ишигами… — стонет тот, с почти неслышным шипением укладывая обе ладони на лицо, словно стараясь спрятаться. — Это моя фраза! — шутливо возмущается тот, посмеиваясь. Весь страх, наконец-то, улегся. Вся тревога, что шла считанные часы, отмеренные многими шагами вокруг операционной, более не вернуться. Не вернуться, как и пурпурные гиацинты, испачканные кровью, лежавшие где-то у операционного стола.