Истерзанные

Такие тихие шаги мог издавать только хищник, крадущийся к своей добыче, но никак не эта дрянная девчонка. Она ступала бесшумно, словно надеясь застать её врасплох. Тонкая ткань дорогого кимоно мягко обволакивала девичий стан, изящно подчёркивая каждый изгиб её соблазнительного, юного тела. Прекрасна, словно сакура, цветущая весной на заснежённых склонах скалистых гор. Расправленные плечи, гордая осанка, грация в каждом, даже казалось бы в мимолётном движении. Идеальна до такой степени, что аж зубы сводит от её приторного совершенства. — Дрянь, — шипит сквозь зубы Хацумомо, наблюдая за тем, как её бывшая рабыня кружится в танце на потеху благородным господам. И в тот же миг она ощущает, что её ненависть притупляется другим, совершенно не знакомым ей доселе чувством – восхищением. Ей не составляет труда представить, через что пришлось пройти «маленькой лилии», чтобы стать живым воплощением искусства. Красота, неделимая с мукой, в едином обличье стала её оружием и проклятием. Сотни стариков жаждали её внимания, желали её общества и каждый из них взирал на неё с вожделением, похотью, столь отвратительной и порочной, что даже такую безнравственную змею, как Хацумомо, воротило только от одной мысли о ней. Мелодия флейты льётся подобно горному ручью, и девчонка, словно изящная птица, бездумно вторит ей в ответ. Веера порхают в её руках, словно разноцветные бабочки, с каждым взмахом танец девушки всё больше похож на поединок, исход которого известен всем, кроме неё самой. Движения плавные, лишённые волнения и совершенно не нужной на сцене тревоги. Она кружилась, замирала, подбрасывала в воздух веера и вновь ускользала, скрываясь в тени танцевального зала. Совершая заключительные аккорды, юная майко на мгновение замерла, мельком взглянув на безликую толпу. Тишина, повисшая на сцене, длится от силы пару секунд. Один лишь миг – и зал взрывается восторженными криками. Звук аплодисментов смешивается с гулом всеобщего восхищения. Имя «маленькой лилии» восторженным эхом дрожит у всех на устах, и тот миг, когда оно, сотрясая воздух, доходит до гейши, становится незабвенным. Саюри стала воплощением живой легенды, покорив весь город, не проведя при этом ни единой битвы. Перед ней преклонялись. Её желали. «Тварь», – Хацумомо хочется выплюнуть ей это прямо в лицо, напомнить о том, кто она есть на самом деле, но вместо этого девушка лишь улыбается, мысленно представляя, как её пальцы кольцом смыкаются на горле этой дряни. Девчонку она ненавидит с первых секунд её появления в своей жизни. Слишком уж она была мила, да ещё и эти глаза, подобные воде... Одно лишь её имя было способно довести гейшу до яростного исступления. Чио. Три буквы, ворох проблем. Маленькая девочка приехала в их окию из далёкой рыбацкой деревушки, название которой Хацумомо не помнила, а может и вовсе не знала. Да это было и неважно — уже тогда девушка понимала, что она принесёт ей одни лишь беды. Чего только стоили её извечные попытки бежать, вырваться на свободу, улететь на край света, подобно вольной птице. Она не повиновалась судьбе, не желала допускать даже мысли о том, что теперь её жизнью помимо неё управляет кто-то другой. Чио. Имя, что въелось ей под кожу и прочно засело в голове, было вычеркнуто из истории их окии навсегда. Теперь её зовут иначе — Саюри. Прекрасная юная майко, находящаяся под опекой её давней соперницы Мамехи. Любимица публики, главная жемчужина их скромной окии. Хацумомо ненавидит в ней всё. От прекрасной, милой улыбки до сияющих глаз цвета морской волны. Одна лишь мысль о том, что эта грязная девчонка когда-нибудь сможет занять её место сводит девушку с ума. — Я обожаю смотреть на то, как ты танцуешь, Саюри, — гейша фальшиво улыбается, обнажая ряд красивых, белоснежных зубов. — Когда-то и я была всего лишь юной, неопытной майко, желающей найти себе место в этом чуждом, таинственном мире. — Да, — на алых губах девчонки возникает улыбка, насквозь пропитанная ядом. — Но это было так давно, что ты наверное и не помнишь тех времён, Хацумомо. Саюри замолкает под всеобщий хохот безликой толпы и буквально на физическом уровне ощущает, как чужой, полный ненависти взгляд прожигает её кожу насквозь. В глазах Хацумомо не холод, а самая настоящая сталь. Сотни режущих ножей, и все они направлены на неё. Гейша ненавидит её с тех самых пор, как она только появилась в их окие. Саюри отчасти её понимает, но то лишь отчасти. Впервые Хацумомо говорит ей о своей ненависти в день их первой встречи. И с тех пор повторяет это слишком часто, превращая развратные слова ненависти в подобие мантры, собственной молитвы. Чио молчит, не зная, что ей следует делать – молчать или же всё-таки ответить. Саюри же знает, каждое слово Хацумомо – правда. И каждое слово – ложь. Гейша понимает, что долгожданного, заветного избавления ей в этой жизни не обрести. Её душа жестока, изранена, осквернена не единым тяжким грехом, демон, что пожирает её день за днём, не знает ни пощады, ни любви, ни страха. Им владеет лишь похоть, алчущий голод и жажда крови, чужих страданий и мук. Хацумомо не может убить его, как бы сильно не пыталась. Саюри это знает. Наверное поэтому она не сопротивляется, когда Хацумомо, ворвавшись к ней в комнату посреди ночи, с яростью хватает её за волосы и оттягивает ей голову назад с такой силой, чтобы она видела её помутневшие от ненависти глаза. Смерть смотрит ей прямо в душу, от её могильного холода в жилах стынет кровь. Взгляд гейши не выражает ничего, кроме исступленной ярости, бешенства и чего-то странного, отдалённо похожего на печаль. — Я тебя раздавлю, — шепчет яростно, на выдохе, едва не давясь собственным же ядом. Гейша ждёт ответа, в тайне надеется, что девчонка даст ей отпор, вонзит лежащую неподалёку заколку ей прямо в шею и тем самым избавит от мук, но та молчит, не желая прерывать столь тягостную для них обеих тишину. Глаза цвета талой воды смотрят на неё не то с ужасом, не то с предвкушением. В них нет ненависти, только слепое любопытство вперемешку со странным блеском, отдалённо напоминающим желание. Хацумомо знает, что видит перед собой. Осознание того, что порочная алчность, терзающая её сердце на протяжении многих лет, поразила душу девчонки, заставляет её улыбаться. Не произнося больше ни слова, гейша с силой вздергивает Саюри за подбородок, так, чтобы она не смела отвести от неё глаз. Смотрит пристально, изучая каждую черту, каждую тонкость столь ненавистного красивого лица и мысленно понимает, что приближается к точке невозврата. Горячее дыхание опаляет кожу, расстояние, разделяющее их лица, слишком мало, чтобы оградить от необдуманных действий. Девчонка погубит её. Хацумомо понимает это слишком поздно, в тот миг, когда сама того не понимая, остервенело впивается в её уста своими, вырывая из скромной груди майко едва слышный, болезненный всхлип. Саюри не сопротивляется, знает, что бессмысленно. Только сдавленно стонет, когда язык её врага настойчиво проникает к ней в рот, заглушая любые попытки здравого рассудка достучаться до неё. Это неправильно, мерзко, но в то же время искушающе, запретно-сладко, маняще-притягательно. У каждого деяния в этом мире своя цена, и майко прекрасно понимает, что за свою порочную слабость она заплатит со временем сполна. Но в тот миг ей на это наплевать. В тот миг юную Саюри, «маленькую лилию», испытавшую на себе ярость жестоких Богов и гнев самой преисподней, волнует лишь один вопрос; Так уж ли сильно различались между собой их истерзанные души?