Have no fear For when I'm alone I'll be better off than I was before I've got this light I'll be around to grow Who I was before I cannot recall Long nights allow me to feel… I'm falling… I am falling The lights go out Let me feel I'm falling I am falling safely to the ground Eddie Vedder — Long nights
У Шарлотты Джонс длинные каштановые волосы, достающие ей до лопаток, зеленые глаза и вечный старый Polaroid на радужном ремешке. Папа ласково называет ее «Чарли», лохматит прическу большущей ладонью, водит в кино на странные французские фильмы, уверяя, что Франция изобрела искусство, учит ловить рыбу, заправлять леской удочку, насаживать червяков на крючок, помогает с геометрией, объясняя, что нельзя просто взять и сказать «это равносторонний прямоугольник», даже если очень хочется и это очевидно. Мистер Артур Джонс становится для Шарлотты лучшим другом и наставником, всеми силами пытаясь заменить отсутствие матери в семье, терпеливо отвечая маленькой Чарли, что иногда пути людей расходятся, и сейчас у бывшей миссис Джонс новая семья где-то в Англии. Иногда они даже созваниваются с Хелен, но разговаривает с ней исключительно Шарлотта, тонким детским голосочком спрашивая: «А когда ты приедешь?» Впоследствии звонки медленно сходят на «нет», поскольку Шарлотта понимает, что в новой жизни матери просто нет для нее места. И когда в тринадцать лет девочка получает радостное сообщение от Хелен: «у тебя появилась сестричка! заскакивай к нам в Лондон иногда, познакомитесь», Шарлотта отвечает лишь немногословным «ура, поздравляю». Потому что слова матери кажутся фальшивыми и искусственными — если бы она действительно желала впустить Шарлотту в свою новую жизнь, то уже давно бы прилетела первая. Просто так, чтобы повидаться и посмотреть, как сильно выросла ее старшая дочка, но Хелен этого не делала, и Шарлотта отступила. В конце концов, у нее есть папа, который готовит завтраки в смешном желтом фартуке, отчитывает за запах сигарет на розовой толстовке, а потом сдается и, когда Чарли исполняется пятнадцать, уже курит вместе с ней на веранде их маленького дома в Брукфилде. Мистер Джонс работает в фирме по продаже бытовой техники, за упорный труд и нескрываемое обаяние получает должность заместителя директора местного филиала, а потом планирует переехать с Чарли в Канаду, чтобы та получила хорошее образование, а он продолжал свою деятельность в новом месте, где выше зарплата и больше возможностей. Мистер Джонс отказывает себе в новой паре лакированных ботинок, но никогда не скупится на подарки для своей Шарлотты — небольшие, иногда поддержанные, но очень памятные, чтобы глаза девочки радостно заблестели, а сама она бросилась на шею к любимому папе: «Спасибо, я всегда мечтала о фотоаппарате! Давай я тебя щелкну, прими какую-нибудь позу!» Фотокарточки Чарли прикрепляет разноцветными кнопками на стену, чтобы растекаться в довольной улыбке, каждый раз проходя мимо запечатленных на матовой и плотной бумаге кошек, знакомой улицы, красного двухколесного велосипеда с корзинкой, цветов на клумбах и, разумеется, папы. Одного его только у Шарлотты примерно миллион фотографий: вот он сидит у телевизора на продавившемся от времени диване, вот он в маске Пилы на Хэллоуин, вот он курит сигарету, стряхивая пепел в банку из-под клубничного джема и читая Джека Лондона. Одна фотография висит в центре, она смазанная, и на ней практически ничего нельзя разглядеть, но Шарлотта решает ее оставить, потому что там девочка старалась запечатлеть чувства. Чарли высовывается из окна отцовского «Ford Focus» синего цвета — ему уступил ее знакомый с работы по какой-то смехотворной цене («Да, конечно, она у меня старушка, кое-где надо бы уже запчасти сменить, но, приятель, ты в нее влюбишься»). Ветер дует в лицо, и волосы лезут в глаза, а на улице стоит ласковый, пахнущий свежестью вечер, в салоне играет группа «The Beatles» и отец стучит по рулю в такт песне. Они впервые за вечность выбираются из Брукфилда, мчат по оживленной трассе и съезжают куда-то в сторону, исследуя новые просторы. Мистер Джонс шутливо называет их «первооткрывателями». Неожиданно он выключает музыку и останавливается, заставляя вслушаться в звуки вокруг. Откуда-то доносится пение — плавное, чистое и такое светлое, что Шарлотте хочется плакать. Она смотрит по сторонам, пытаясь понять, где скрывается этот хор, но никак не может найти его взглядом. — Где мы? — спрашивает пятнадцатилетняя Шарлотта, и отец долгое время молчит, словно таит в себе какую-то вселенскую тайну. Она смотрит на его лицо, и девушке кажется, словно тот мечется в раздумьях, тщательно взвешивая, что ответить на вопрос дочери. Шарлотта знает, что папа всегда говорит правду — и от этого ему постоянно трудно, поскольку иногда истина оказывается слишком грустной и ранящей. Мистер Джонс старается изолировать свою малышку от страшной несправедливости этого мира, сгладить все углы и неровности, но вместе с тем оставаться с ней кристально-прозрачным.Ave, Maria, gratiā plena; Domĭnus tecum: benedicta tu in mulierĭbus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatorĭbus, nunc et in horā mortis nostrae.
— Там, где поют ангелы, — с печальной улыбкой отвечает он, и Шарлотта, конечно же, верит, — знаешь, Чарли, их пение ни с чем не перепутаешь. Когда они поют, по телу бегут мурашки, сердечный ритм ускоряется, и ты просто… Чувствуешь. Порой даже название этому чувству дать не можешь, но что-то такое невидимое у тебя под ребрами шевелится. Ты можешь их услышать где угодно: когда поют птицы, прежде чем покинуть родные края, или, например, когда море шумит, бурлит и пенится в особенный день. Их пение — это не просто звук. Это энергия, которая проходит сквозь нас. Ангелы будут ликовать — и ты ощутишь это вместе с ними. Потому что они, Чарли, всегда рядом с нами. Шарлотта серьезно кивает, чувствуя, как к горлу подступает ком. И вроде бы она уже не маленькая девочка, наивно верящая в русалок, вампиров и фей, но слова отца все равно впиваются в память, словно это откровение — единственное правильное на Земле. Пение затихает, и мистер Джонс двигается с места, но перед этим… Перед этим Шарлотта достает фотоаппарат и нажимает на большую кнопку прежде, чем они отъедут достаточно далеко от этого места. Шарлотта оставляет на бумаге ощущения, похожие на порхание мотыльков-однодневок, чтобы впоследствии проводить по гладкой поверхности пальцами, прикрывать глаза и погружаться в далекий июль, пахнущий синим «Ford Focus», свободой и верой в лучшее. Три года спустя в маленькой католической церквушке ангелы рыдают и кричат траурные песни, сливаемые со стонами древнего орга́на. Повзрослевшая Шарлотта стоит возле гроба отца и невидящим взглядом смотрит на лицо мистера Джонса, сделанное будто из гипса. Папа никогда не говорил, что ангел-хранитель может умереть.***
Утро в Монреале выдается солнечным и приветливым. Шарлотта жмурится и, едва открыв глаза, тянется к прикроватной тумбочке, на которой лежит пачка тонких ванильных сигарет и пепельница. Курить в кровати особенно приятно, потому что не надо шлепать босыми ногами по холодному ламинату и натягивать длинную футболку, иначе, в противном случае, прохожие из окна увидят девушку голой. Шарлотта блаженно затягивается, правой рукой стряхивая пепел, а левой листая ленту Инстаграма на своем побитом розовом айфоне 6s. Она дважды нажимает большим пальцем на экран, чтобы поставить лайк на последнюю фотографию Томаса, на которой он пьет замысловатый коктейль из трубочки в баре. Томас Олсен работает вместе с Шарлоттой в книжном магазине «Goodman's Bookshelf». В этом маленьком кирпичном здании с всевозможными растениями на подоконниках они встречаются впервые практически год назад. Шарлотта уезжает из Брукфилда через несколько дней после похорон мистера Джонса, так как к этому моменту позади остается не только школа, но и улица, дышащая запахом отцовских сигарет и воспоминаниями. Хелен действительно помогает: предлагает переехать в Лондон, подружиться с младшей сестренкой Пенни, «Мы же можем все исправить», — говорит женщина, — «Можем жить как семья». Но Шарлотта все предложения отвергает, понимая, что сейчас явно не самое лучшее время. Она практически не знает свою мать, а узнавать в свете последних событий абсолютно не хочется. Хелен все понимает, разумеется, потому раз в месяц переводит деньги на жилье, не решаясь настаивать и наседать. Сначала мысли о поступлении в институт сильно тяготят Шарлотту, но вскоре девушка слегка расслабляется. «Надо дать себе время, — успокаивает себя она, — а пока нужно просто… быть.» И действительно, так становится проще. С понедельника по пятницу Шарлотта работает в книжном магазине доброго старика Гарольда, расставляет книги, красит волосы в синий, прокалывает нос и язык, набивает на руке татуировку с котиком, прячет прошлое вместе с фотографиями в коробку, а коробку прячет под кровать. От себя, маленькой девочки из Брукфилда, открещивается, забивает ее в памяти камнями, потому что такие не выживают, такие естественный отбор не проходят. Обрастает броней — хитином — становится резче, острее, стеклом битым, которым в случае необходимости можно перерезать чужаку горло. Шарлотта помнит первую встречу с мистером Гудманом и Томасом настолько четко, словно это было секунду назад. Наверное, Шарлотта выглядела мертвой: сухие потрескавшиеся губы, выпирающие ключицы и ребра, лопнувшие капилляры в глазах, мутный взгляд и темные синяки от недосыпа. Открывая дверь книжного магазина, сверху раздается звон крохотного колокольчика, и парень у прилавка оценивающе щурится. Внутри пахнет бумагой, пылью и кофейными зернами. Шарлотта сама не знает, зачем сюда пришла. Может быть, это была судьба, а может быть, ей просто хотелось чего-то хорошего и простого. Продавец с кремовым бейджиком, на котором шрифтом Times New Roman значится «Thomas Olsen» — как выясняется позже, это норвежская фамилия — едва улыбается кончиками губ, смущенно потирая шею. На нем расстегнутая на несколько пуговиц бирюзовая рубашка с розами, а волосы сбриты «под три миллиметра» и выкрашены в желтый. По всей голове в хаотичном порядке разбросаны красные сердца. — Я могу вам чем-то помочь? — Шарлотта неопределенно дергает плечами, поджимая губы. — Я даже не знаю, а ты можешь? — колко спрашивает она, подходя к кассе и прожигая взглядом дыру где-то на уровне чужого лба. Парень даже не теряется — улыбается лучисто, согласно кивает головой, мол, да я на что угодно способен, хоть книгу порекомендовать, хоть на Марс полететь, — мне нужно что-то… Легкое. — Ага, понял. В общем, есть такая книжка — хорошая книжка, замечательная даже! — одного норвежского автора. Эрленд Лу его зовут, может, слышали? Нет? Ну, ладно, бог с ним, в общем, он написал «Наивно. Супер». Это реально наивно и реально супер, ну, прям самое то, отдыхаешь, пока читаешь! — Шарлотта опять пожимает плечами, типа, валяй, мне вообще без разницы. Продавец кажется ей слишком энергичным и суетливым, что просто не может не раздражать. А из него все льется и льется, и льется поток вопросов и рекомендаций, и Шарлотта начинает жалеть, что вообще пришла. — Томас, оставь бедную девушку, иначе она вернется сюда и спалит мой магазин вместе с тобой, — из-за многочисленных книжных стеллажей появляется старик с проницательными глазами, в синем костюме и ужасной фиолетовой бабочке. У него теплый глубокий голос, и сам он источает какой-то уют, что ли, от которого Шарлотта немного сбрасывает напряжение. Этот самый Томас замолкает, и тогда пожилой мужчина улыбается, — возьмите «Наивно. Супер», мисс. Бесплатно. Только потом обязательно приходите и поделитесь впечатлениями. И когда Шарлотта действительно возвращается, оставшись в восторге от небольшого произведения, она протягивает мистеру Гудману тоненькую книжицу в зеленой обложке, на которой располагаются горы, медведи и кролики, и искренне шепчет: «Спасибо». Старик кладет морщинистую ладонь на чужое плечо, говорит, что Шарлотта может оставить книгу себе, и предлагает работу. Девушке кажется, будто Гудман видит ее насквозь, смотрит в его внимательные серые глаза и, недолго подумав, соглашается. Шарлотта тушит сигарету и оставляет окурок в пепельнице среди десятков таких же. Кажется, своим лайком девушка случайно активирует Томаса, поскольку спустя каких-то несколько секунд парень пишет ей в директ. thomas olsen: хей, ло, хочешь на вечеринку? мой приятель зовет всех-всех-всех, так что будет отличный шанс завести новых друзей. прежде, чем ты мне откажешь, подумай об открывающихся перспективах Шарлотта закатывает глаза, ложится на живот и болтает ногами в воздухе. Вот чего-чего, а терпеть целую кучу незнакомых людей она не собирается. Она с трудом терпит Томаса, а тут еще какие-то непонятные личности, наверняка чрезмерно шумные, пьяные и болтливые. Хотя, наверное, уже надо выбираться из своей берлоги, строить взаимоотношения, гулять, курить травку, смеяться и, может, завести отношения, но у Шарлотты нет на это ни желания, ни сил. Ей бы просто сидеть целыми днями в «Goodman's Bookshelf», встречать разноперых посетителей, листать книги и слушать музыку, которая играет из виниловых пластинок, а потом к девяти вечера возвращаться в пустую квартиру, выпивать несколько таблеток снотворного и засыпать до следующего утра. charlotte jones: во-первых, нет, это было ужасно самонадеянно с твоей стороны, во-вторых, я хотела прибраться в магазинчике, а в-третьих, нет. НИ. ЗА. ЧТО. Томас не уговаривает — знает, что бесполезно — и Шарлотта наконец встает с кровати, быстро ест хлопья с молоком — единственное, что есть у нее из еды — и собирается на улицу. Надевает до неприличия рваные джинсы и мятую белую футболку со скелетом, снова курит, накидывает синюю сумку-почтальонку через плечо и, закрыв за собой дверь на замок, уходит. Мистер Гудман оставляет ей ключи от магазина — знает, что Шарлотта не любит подолгу находиться одна в квартире — и девушка это ценит. Пешком до магазина можно добраться за пятнадцать минут, на велосипеде — за восемь, но свой старый «байк» Шарлотта оставляет в Брукфилде. Он нагоняет воспоминания о том, как мистер Джонс учил маленькую Чарли езде, смеялся, когда та падала, и даже содранные коленки не вызывали у девочки слез и боли. Сейчас эти воспоминания только их и вызывают, и Шарлотта искренне хочет все забыть. Проснуться и осознать, что жизнь началась в Канаде в девятнадцать лет, а до этого — ничего нет, белый лист и успокаивающая пустота. Только вот память ничем не вытравить, как ни пытайся, она подсовывает непрошеные картинки из прошлого в самые неожиданные моменты, выворачивает внутренности и заставляет то горячее, бьющееся — кровоточить. Шарлотта видит стеклянные витрины книжного и табличку «closed» на дубовой двери. Ускоряет шаг, чтобы снова очутиться там и почувствовать приятно разливающееся в душе спокойствие. Поворот ключей, писк колокольчика — и девушка внутри, в окружении растений, вывесок из старых газет и бесконечных стеллажей. Она щелкает выключателем, и помещение затапливает теплый свет. Шарлотта поднимает пылезащитную крышку винилового проигрывателя, ставит пластинку с группой «Eagles» и опускает тонарм. Приятный мужской голос поет о том, что отель «Калифорния» — замечательное место, и девушке хочется в это верить. Она с трепетом протирает книжные полки, подметает, подпевая давно знакомым словам, и, полностью отстранившись от этого мира, любовно опрыскивает растения из пульверизатора. — Здравствуйте. — Блядскийтыбоже! — вскрикивает Шарлотта, резко разворачиваясь и обдавая потревожившую ее женщину брызгами воды. Видимо, Джонс так замечталась, что не услышала звонок колокольчика. Хотя, какого, спрашивается, черта, незнакомка оказывается в магазине, когда на двери большими красными буквами надпись гласит «закрыто». Шарлотта раздражается, быстрым взглядом окидывая незнакомку, бросившую слегка смущенное: «Простите, не хотела вас пугать». Наверное, она даже красивая. Ей, должно быть, около сорока лет, у нее копна рыжих вьющихся волос, глубокие карие глаза, и сама она стоит в белой лоснящейся блузке и черных брюках. — Что вы делаете в книжном магазине, если не умеете читать? Мы закрыты! — Вы, может, и закрыта, а дверь была не заперта и, более того, открыта нараспашку. А еще здесь горит свет, так что, мисс, оставьте свою язвительность при себе. — Шарлотта закатывает глаза, мысленно хлопая себя по лбу. Теперь понятно, почему она не услышала звонок. Джонс плюхается на диван, скрещивая руки на груди. Красивая рыжая женщина неизмеримо бесит своей правотой, поэтому Шарлотте захотелось опрыскать ее из пульверизатора еще раз, — у вас есть «Конец прекрасной эпохи» Иосифа Бродского? — Джонс вспоминает, что это что-то из русской литературы двадцатого века, и что этот Бродский стал лауреатом нобелевской премии, и что книга эта стоит в разделе «Зарубежной классики». Шарлотта щурится, будто бы пытаясь что-то понять по женщине напротив. — Есть, — немного погодя, отвечает девушка, и незнакомка кивает, — но я вам ее не продам. Мистер Гудман, наверное, расстроился бы, если бы узнал, что сказала Шарлотта потенциальной покупательнице. Джонс-то он бесплатно при первой встрече книжку подарил, да и вообще он очень отзывчивый и добрый человек, а тут его любимая Шарлотта не то, чтобы пример с него не берет, а действует вопреки его образу мышления, отказывает в продаже. Как-то даже неловко перед ним становится, честное слово. — Вот приходите в понедельник до восьми вечера, и я вам ее даже упакую. Может, ленточкой перевяжу, блестками посыплю, а у нас сейчас нерабочие часы, так что… — «так что катитесь отсюда к чертовой матери», — до встречи. Рыжеволосая женщина улыбается, качает головой и перед тем, как уйти, на мгновение останавливается. — Ловлю на слове, — говорит она, и Шарлотта устало выдыхает. Надо покурить.***
charlotte jones: я передумала charlotte jones: где мне быть и во сколько? Сообщение от Томаса приходит незамедлительно, пока Шарлотта задумчиво кусает губы. Сегодняшний инцидент напрочь убил желание провести весь оставшийся день в книжном, потому что какая-то дурная женщина вторглась в святую святых — во-первых, в магазин мистера Гудмана, а во-вторых, в личное пространство Шарлотты. Девушка уже начинает подумывать о том, чтобы в нерабочее время заколачивать дверь досками изнутри. Хотя такие, как та, все равно достанут: разобьют окно и скажут, что, видите ли, у вас тут открыто. И свет горит. Черт побери! thomas olsen: о б а л д е т ь thomas olsen: у меня нет слов! thomas olsen: я так нервничаю!!! thomas olsen: это будет первый раз, когда мы выберемся куда-то вместе!!! thomas olsen: я буду смотреть, чтобы никто не подлил тебе ничего в алкоголь thomas olsen: я очень рад, ло! thomas olsen: 7.30 pm thomas olsen: [Фотография] thomas olsen: [Фотография] thomas olsen: первый скрин — адрес, второй — как выглядит здание thomas olsen: мне за тобой зайти? charlotte jones: не надо, томас, я справлюсь thomas olsen: о’кей. жду! Иногда Шарлотту тошнит от самой себя, поскольку Томас — неплохой парень, он делится с ней молочным шоколадом, всегда интересуется, как у нее дела, пытается поднять настроение. Именно он посоветовал лучшую синюю краску для волос, чтобы была стойкой и не травила волосы, и даже после этого они не стали кем-то большим, чем приятели. Шарлотте не нужны друзья. А Томаса всегда слишком много, он заполняет своей энергетикой каждый свободный миллиметр пространства, громко смеется, ругается матом по-норвежски, душится сладкими духами с земляникой и перцем. Стоит — сто восемьдесят три сантиметра нескончаемого энтузиазма — и постоянно чему-то улыбается, фальшиво напевает песни, курит Lucky Strike с двумя кнопками. Ему двадцать один год, и он родом из страны троллей — может быть, именно поэтому он такой. Бросил учебу на факультете философии после первого же курса, потому что: «Это скучно, Ло, жизнь короткая, а там много домашки, неинтересных лекций, ворчащих преподавателей — ну, короче, det var rene katastrofen». Шарлотта замазывает синяки под глазами, наносит голубые тени на веки, ругается, когда они осыпаются на скулы, стирает все вместе с тональным кремом и снова наносит косметику. Немного подумав, рисует стрелки — мучается с ними минут двадцать — очень длинные и практически симметричные. Губы красит черным: с этим цветом она словно надевает маску, становится увереннее, опаснее. Рваные джинсы и футболку меняет на красную кофту и джинсовый комбинезон, оценивающе смотрится в зеркало и остается недовольна. Корни волос слегка отросли, выдавая предательский каштановый цвет, да и надо бы уже постричься, а то волосы практически достают до плеч. Комбинезон сидит не по фигуре — с прошлого лета Шарлотта скинула килограммов восемь, а глаза ввалившиеся и уставшие от жизни. Хочется плюнуть и остаться дома, чтобы ее никто не видел, но она уже пообещала Томасу. Не то, чтобы это сильно что-то меняло, но все же. Время идет ужасно медленно, и до выхода еще два с лишним часа. Она тратит их на чтение книги «Над пропастью во ржи», и настроение заметно поднимается. Поднявшись на нужный этаж и позвонив в звонок, Шарлотта чуть не получает по лбу резко открывшейся дверью. Томас улыбается и практически хлопает в ладоши, хватает Шарлотту за запястье и ведет ее через комнаты в гостиную. Девушка успевает отметить, насколько здесь все огромное, и мельком видит винтовую лестницу на второй этаж лофта. — Хей, народ, это моя подружка Шарлотта! Она выглядит так, будто может откусить вам яйца, и это действительно так, так что с ней ведите себя хорошо. — Джонс осматривается, но в полутьме, освещаемой лишь светодиодной лентой, меняющей цвета с фиолетового на красный, а с красного на синий, рассмотреть каждого не получается. В общем, обычные студенты, махающие рукой и приветствующие ее, ничего необычного. — Ты уже можешь меня отпустить, — громко говорит Шарлотта, стараясь перекричать музыку, и Томас моментально слушается, переставая удерживать ту за запястье. Он исчезает на несколько минут, а после возвращается с двумя красными пластиковыми стаканчиками, от которых пахнет спиртом и чем-то сладким, — что это? — Это, Ло, Феликс Фелицис, — Шарлотта вскидывает брови и выжидающе смотрит на Томаса, потому что пока что название совершенно ни о чем ей не говорит, — о, да ладно, ты что, не смотрела Гарри Поттера? Это зелье удачи! Выпил — и все получается! Нет, серьезно, это же клас-си-ка, все смотрели Гарри Поттера. Ну, или читали. Я и читал, и смотрел, мне жутко понравилось! Ума не приложу, как можно до таких мельчайших подробностей продумать волшебный мир… — Шарлотта понимает, что не может больше слушать болтовню Томаса, выхватывает стаканчик из рук приятеля, осушает его залпом и жмурится от алкогольной крепкости. «Водка с яблочным соком, — мысленно резюмирует девушка, — и сока здесь катастрофически мало». Томас поджимает губы, опускает взгляд в пол и немного смущенно говорит, — ладно, не буду надоедать. Веселись. Со временем к спиртному у Шарлотты вырабатывается иммунитет. Первые месяцы пребывания в Канаде она покупала самое дешевое атомное пойло, закрывалась в ванной, сползала спиной по стене и глотала водку, вино или шампанское прямо так, из горла, чтобы ночь не казалась такой бесконечной и невыносимой. Кинематограф врет: в том, чтобы пить от горя, пытаясь выжечь спиртным внутренности и чувства, нет ничего эстетичного. Шарлотта просыпалась в собственной рвоте, выла так, что со стороны могло показаться, будто в квартире четвертуют волка, теряла сознание и больно ударялась головой, при этом чудом оставаясь живой. Хотя жизнью называть это мерзкое, жалкое, отвратительное существование язык не поворачивается. Утром она просыпалась с ужасной болью во всем теле, пила по три таблетки панадола за раз, давилась сухостью во рту, на работу заявлялась, как побитая собака — разве что от собак не разит перегаром, словом — эстетики в этом, как в трупных червях, обрызганных розовой краской. Шарлотта прекращает напиваться, лишь когда мистер Гудман угрожает «поговорить с ней по душам за чашечкой чая. Только правда и распахнутая душа, мисс Джонс». Такой эмоциональной мясорубки девушка бы не вынесла, хоть убейте. За первым шотом идет второй, за вторым — третий, а после третьего счет опрокинутых в желудок пластмассовых стаканчиков кажется бесполезным. Шарлотта чувствует себя слегка навеселе: глаза лихорадочно блестят, черная помада бессовестно смазалась, а музыка, вибрирующая из больших колонок, перестает казаться тошнотворной. Наверное, пить, когда рядом другие люди — безопаснее и приятнее. Это напоминает плохую зарисовку единения с социумом, но уж лучше так, чем полнейшее одиночество. Знакомиться не хочется. Пока что Шарлотте хватает ощущения того, что в лофте, помимо нее, находится кто-то еще. И эти самые кто-то — бестолковые студентики, громко обсуждающие новости, знаменитостей и учебу — тоже имеют это глупое четырехкамерное, качающее кровь, которое иногда болит и разрывается на бордовые ошметки-лоскуты. Мысль о похожести по непонятной причине успокаивает — все люди страдают, все люди радуются и, значит, мы так или иначе друг друга понимаем. По крайней мере, можем понять, если захочется слышать говорящего. Нет, вероятно, Шарлотта просто пьяна и ищет во всем какой-то смысл. Джонс хочет умыться, прийти в себя, ощутить ветер на своем лице и осознать, что она все еще здесь. Все еще жива. Томас не спускает с подруги глаз — сегодня вечером он несет за нее ответственность, потому провожает девушку в ванну, после чего поворачивает дверную щеколду. Он абсолютно трезвый, чтобы, в случае чего, привести Шарлотту домой в целости и невредимости. Джонс молча трет лицо холодной водой, смазывая остатки макияжа, но лучше отчего-то не становится. Может быть, дело вовсе не в алкоголе. — Все нормально? — спрашивает Томас, садясь на бортик ванной и вытягивая свои длинные ноги в белых кедах от Converse с разноцветными шнурками вперед. Шарлотта смотрит в зеркало и не узнает человека, глядящего на нее из отражения. Становится жутко — нет, блять, становится очень страшно, потому что кто — это? Девушка цепляется взглядом за отросшие каштановые корни и понимает, что это все-таки она, просто… Другая. Не такая, какой должна быть. — Ничего не нормально, Томас, — глухо отвечает она, отворачиваясь от зеркала и приземляясь рядом с приятелем. Выходит из рук вон плохо, и Шарлотта теряет равновесие, соскальзывая с бортика в ванну и оставляя ноги висеть. Томас подскакивает, теряется, боясь, что девушка могла расшибить себе затылок, но с губ Шарлотты слетает горькая, пропитанная никотином и несправедливостью усмешка, и тот выдыхает. — Ты можешь со мной поделиться, чем хочешь. Я никому не расскажу, — обещает парень, однако Шарлотта пьяно качает головой. — Я тебе не доверяю. Ты такой весь из себя хорошенький, ну, мальчик-золото просто — дай сигарету, пожалуйста, — Томас смятенно бросает полную пачку вместе с зажигалкой Шарлотте, и та ловко прикуривает, затягиваясь так, будто это в последний раз, — вот и я про что, я тебе обидные вещи говорю, а ты делишься со мной, ну, дурак же, или просто притворяешься альтруистом. Но лучше, если дурак, все-таки, хотя мы бы с тобой ни в одном случае не сошлись. Короче, Томми, из нас с тобой друзья, как из баклажанов пироги — никакие. Томас кусает губы, тупит взгляд, а потом натужно улыбается и кивает. Отказали — ладно, с кем ни бывает, в мире еще столько людей, столько за-ме-ча-тель-ных людей, что расстраиваться из-за подобных слов совершенно точно иррационально и непродуктивно. Но он все равно расстраивается — год пытался наладить отношения с Шарлоттой, а она ему вот так, в лицо говорит, ты мне не нужен, и ничего не поделаешь. А еще, скорее всего, ты или двуличный, или тупой, выбирай на свое усмотрение. — Ладно, — говорит, — только до дома я тебя все равно провожу. Ночью опасно. Шарлотта не возражает: не потому, что ей вдруг стало стыдно или жалко Томаса, нет. Ей просто наплевать, и в привычном движении — поднять плечи, опустить — сквозит ужасающее равнодушие. И к Олсену, и к себе, и вообще ко всему. Томас придерживает Шарлотту за плечи, чтобы та случайно не свалилась с ног, попутно пытаясь попасть ключом в дверной замок. После их разговора в ванной Шарлотта выпивает еще несколько шотов, а Томас ее не останавливает — не те полномочия, чтобы советовать или, тем более, запрещать. Внутри оказывается пусто и темно, но Томас может разглядеть красный пуфик на полу, шкаф, книжную полку, маленький письменный стол, кровать и тумбочку. Шарлотта громко кричит: «Я до-о-ома», зная, что никто ее не встретит. Томас тоже это понимает, и от осознания этого ему становится чертовски грустно. Сам-то он живет в общежитии, где в комнате помимо него находятся еще три человека и пятнистый эублефар Творог, от которого Томас без ума. Парень помогает Шарлотте снять черные ботинки на высокой платформе, стаскивает с себя кеды и провожает ту до кровати. Шарлотта не сможет закрыть за ним дверь, и что делать, Томас не совсем понимает. Он идет на крохотную кухню — белые обои и красная мебель — роется в верхних ящиках, находит шипучий Solpadeine, наливает стакан воды и ставит его на тумбочку, рядом с которой спит Шарлотта. Ну и пусть, пусть он ей не друг, но кто-то же должен о ней позаботиться, в жизни же не бывает так, чтобы всем на тебя было наплевать, Томас в этом уверен. Олсен курит в открытое окно, наблюдает за тем, как мигают вывески круглосуточных магазинов, а парень с девушкой целуются посреди всей улицы. Шарлотта, скорее всего, на это бы скривилась и закатила глаза, а Томас только улыбается, потому что нет ничего прекраснее любви. Это ему еще старик Гудман говорил несколько лет назад, но тогда Томас этого не понимал — или не хотел понять — а сейчас в полной мере осознает, что вот оно, счастье — целоваться поздней ночью, словно на свете никого, кроме них двоих, нет. Он выбрасывает догоревшую сигарету и выходит из квартиры, садясь возле входной двери. Вот он, верный пес Барбос, охраняет чужой дом так, словно это его собственный. Вскоре Томас засыпает, уткнувшись лицом в колени, а над Монреалем встает-алеет-полосует небо рассвет.***
Шарлотта встает рано по непонятному внутреннему ощущению, продирает слипшиеся глаза и замечает на тумбочке таблетку и стакан воды. Память возвращается медленно и неохотно, и Джонс может поклясться, что слышит, как вращаются заржавевшие колесики в черепной коробке. «Здесь был Томас», — думает она, и эта мысль заставляет поморщиться. Ну, разумеется, теперь он заполнил собой каждый уголок ее жизни, а как иначе. И это все после того, как она наговорила ему гадостей! Справедливых, конечно, но все же. Девушка снимает мешающий джинсовый комбинезон и кофту, переодевается в объемную черную футболку и залпом выпивает обезболивающее. Голова, на удивление, не болит, но профилактика не помешает. Шарлотта вздыхает. Томаса определенно стоит поблагодарить. Она снимает телефон с блокировки, находит нужный контакт и слышит раздающиеся гудки. Рядом со входной дверью начинает играть ужасно знакомый рингтон (All Bets Are off — Oliver Tree), и Шарлотта хлопает себя по лбу, сбрасывая. Не мог же он?.. Видимо, очень даже мог. Томас неуверенно мнется у порога, массируя затекшую шею. Шарлотта выдыхает обреченное: «Господи», чувствуя себя должницей, и Олсен, словно прочитав ее мысли, мгновенно отвечает: — Ну, это все-таки была моя дурацкая идея и, наверное, стоило уйти. Но, блин, по новостям постоянно крутят, как грабители проникают в дома и всякое такое, а я очень впечатлительный. Прости. Подумать только, он, блять, извиняется за то, что позаботился о глупой, пьяной вдребезги Шарлотте! Девушке становится по-человечески его жалко, потому что выражение лица у Томаса такое, словно у нашкодившего щенка, и она сдается. Сдается, убирает с возведенных стен-барьеров колючую проволоку, пытается смириться с тем, что Томасу стоит дать шанс. Хотя бы крохотный, хрупкий, невесомый практически, и она поджимает губы и чешет синеволосый затылок. — Завтракать будешь? У меня, правда, только хлопья. И Томас растягивается в улыбке человека, сорвавшего куш исполинских масштабов. Они не говорят по душам, не делятся историями из жизни и не смеются, как сумасшедшие, стряхивая слезы с щек, навернувшиеся от бесконечного хохота. Они просто существуют рядом, молча хрустят готовым завтраком, звенят ложками и привыкают к новым обстоятельствам. Томас не хочет все рушить своими бессмысленными разговорами, а Шарлотта не желает разрывать ломкое подобие связи. Тихий Томас в тысячу раз превосходит болтливого хотя бы потому, что не захлебывается в нескончаемых «ну», «короче» и «супер». Шарлотта не извиняется и не оправдывается, никаких «Я погорячилась» и прочих пустых слов. В одиннадцать часов им звонит мистер Гудман, сообщая, что купил прекрасный радиоприемник и чтобы они приходили на него посмотреть. Джонс не возражает, потому что за день успевает соскучиться по книжному магазину, а Томас соглашается, просто потому, что его интересует предложение и приятная компания. Они добираются до точки на желтом велосипеде Томаса, обклеенном стикерами, и Шарлотта, чьи синие волосы развеваются на ветру и лезут в рот, ощущает разливающееся спокойствие. Радиоприемник действительно хорош: винтажный, красный, с длинной серебряной антенной, торчащей наверху. Мистер Гудман любовно гладит чудо техники, переключает станции и постоянно спрашивает: «Замечательно, да?» А потом вдруг просит всех присесть на диван и раскидывает руки в сторону, словно на него направлены свет десятков прожекторов и тысячи фотокамер. — Я, значит, хотел предложить кое-что. Не знаю, как вы отнесетесь к этой затее, но мне она показалась неплохой. В общем, — он набирает побольше воздуха в легкие, теребит изумрудную бабочку на шее, — создать книжный клуб. В субботний вечер, когда ни у кого не будет работы и все будут свободны. Это поднимет продажи некоторых книг, создаст домашнюю атмосферу — печенье, чай, вы понимаете — и поможет хорошо провести время, посмотреть на те или иные произведения глубже, под другим углом. Что скажете? Томас кивает головой так активно, что, кажется, она того гляди и сорвется с его шеи. Разумеется, он в восторге от этой идеи: столько возможности говорить! Шарлотта недоверчиво смотрит на мистера Гудмана, и тот понимающе улыбается. — Ты не обязана присутствовать, но мне бы очень этого хотелось. Шарлотте, может, тоже много чего хотелось: квартиру попросторнее, снова уметь смеяться, длинное готическое платье в пол, научиться рисовать, новый айфон,***
С середины сентября погода меняется, и солнечные лучи, скачущие по подоконнику, уступают место бьющимся о стекло каплям дождя. Над Монреалем висят темные тучи, изредка слышатся приближающиеся раскаты грома и визг машинных сигнализаций. Томас стоит у кассы в желтой водолазке, разбавляя серость за окном, в то время как Шарлотта не изменяет себе и продолжает носить футболки с названиями рок-групп. Она держит в зубах кисточку, расположившись на полу магазина возле белоснежного листа А4 с едва заметной карандашной надписью. Ей поручили нарисовать плакат для книжного клуба, да еще и не один. Ее волосы перевязаны розовой лентой, чтобы те не мешались, когда она наклоняется к бумаге. Время приближается к шести вечера, а за это время их посетило всего пять человек. Но это и неудивительно, на самом-то деле, никому не охота ходить по пасмурным улицам, наступая в лужи и пачкая брюки. Томас слушает прогноз погоды, сокрушенно уперевшись рукой в щеку. Ведущий вещает: «Ближайшую неделю солнце не предвидится, и температура не превысит пятнадцать градусов Цельсия. Ночью похолодание до десяти градусов, так что советую запастись теплой одеждой и зонтом. А теперь к новостям дня…» — Нет, ты представляешь, а я позавчера купил себе шорты. Кто вернет мне деньги?! Ненавижу этот сезон тыквенного латте и ливней! У меня от него развивается осенняя депрессия! — Шарлотта обводит черным цветом контур букв, высунув язык, при этом старательно игнорируя жалобы Томаса. Джонс нравится осень, в другой жизни она любила валяться в оранжево-желто-красной листве и есть яблочный пай с корицей. Папа всегда готовил его по какому-то «особенному рецепту» с секретным ингредиентом. Он кормил Шарлотту вкусным американским пирогом и обещаниями, что однажды он раскроет свой поварской секрет, но теперь все кануло небытие, оставив после себя лишь вкус ванильной пудры. Мистер Джонс носит очки, пачкает руки и желтый фартук «Dad number one» в муке, нарезая яблоки на дольки. Чарли нагло ворует несколько слайсов фруктов и тут же отправляет их в рот, чувствуя себя международной преступницей. Отец смеется: «У меня в руках нож, Шарлотта Джонс, так что не смейте покушаться на святыню!» Кажется, это было начало октября. — Впервые я попробовал такой пирог в Канаде. Я там раньше жил с твоей матерью и чинил технику, прежде чем переехать в дом своих родителей. Я долго выпытывал рецепт у знакомой женщины, ух, ну и пришлось же повозиться! Она ни в какую не хотела его рассказывать, мол, это рецепт ее бабки или прабабки, я уже не помню. А потом она сдалась… Я был очень настойчив, Чарли, потому что знал, что в будущем обязан готовить такие пироги для своего ребенка. Ты тогда еще не родилась. Потом твой дедушка умер, царствие ему небесное, и мы с Хелен переехали в Брукфилд. Подумали, что лучше жить в доме здесь, чем в двухкомнатной квартире там, плюс подвернулась хорошая работа… Но тебе через два года восемнадцать, а тут слишком скучно проводить студенческие годы, уж я-то знаю! Обратно в Канаду, страну кленового сиропа! Ты в нее влюбишься, обещаю! И Чарли снова верит, потому что если так говорит папа, значит, все так и есть. Колокольчик над дверью призывно звонит, и в магазин заходит она, складывая бордовый зонт: рыжие кудрявые волосы, кремовый свитер и коричневые вельветовые брюки. Та самая, которая напугала Шарлотту до чертиков и хотела купить в субботу сборник Бродского. Черные капли срываются с кисточки Джонс, оставляя на бумаге кляксы. — Добрый вечер, — говорит она глубоким вибрирующим голосом и усмехается, — Очень надеюсь, что в этот раз вы меня не прогоните, — щурится, пытаясь разглядеть надпись на бейджике Шарлотты, — мисс Джонс.